Биография А.С.Пушкина

Поэзия П. настолько  правдива, что о ней нельзя получить ясного понятия, не узнав его, как  человека. Одаренный необыкновенными  способностями, впечатлительностью, живостью и энергией, П. с самого начала был  поставлен в крайне неблагоприятные  условия, и вся его жизнь была героическою борьбою с разнообразными препятствиями. Он всегда возбужден, всегда нервен и резок, самолюбив, часто  самоуверен, еще чаще ожесточен, но в душе бесконечно добр и всегда готов отдать всего себя на пользу дела или близких людей.

Дерзость его  и цинизм (на словах) временами переходили границы дозволенного, но за то и  его деятельная любовь к людям (скрытая  от света), и его смелая правдивость  далеко оставляли за собой границы  обыденного.

Ум, необыкновенно  сильный и чисто русский по отвращению от всего туманного, неясного, характер прямой, ненавидевший всякую фальшь и фразу, энергию, напоминающую Петра и Ломоносова, П. отдал на служение одному делу - служению родной литературе, и создал ее классический период, сделал ее полным выражением основ  национального духа и великой  учительницей общества.

П. совершил свой подвиг с беспримерным трудолюбием  и беспримерной любовью к делу. Убежденный, что без труда нет "истинно великого", он учится всю жизнь, учится у всех своих  предшественников и современников  и у всех литературных школ, от всякой берет все что было в ней  лучшего, истинного и вечного, откидывая  слабое и временное.

Но он не останавливается  на приобретенном, а ведет его  дальние и по лучшей дороге. Псевдоклассицизм оставил в нем наклонность  к соблюдению меры, к строгому обдумыванию  результатов вдохновения, к тщательности отделки и к изучению родного  языка. Но он пошел в этом отношении  дальше, нежели академики многочисленных академий Европы, вместе взятые: он обратился  к истории языка и к языку  народному.

Сентиментализм  Бернардена, Карамзина и Ричардсона, проповедь Руссо натолкнули П. на создание пленительных образов простодушных и любящих детей природы и  инстинкта. Апофеоз поэзии и отвращение от прозы практической, филистерской жизни, доведенное до абсурда Шлегелями, у П. выразилось твердым убеждением в независимости искусства от каких бы то ни было извне наложенных целей и в его высокогуманном влиянии.

Баллады Бюргера  и Жуковского, поэмы Вальтера Скотта и "озерных поэтов" воодушевили  П. к созданию "Вещего Олега", "Утопленника", "Русалки" и пр. Поклонение средним  векам и рыцарству явилось у него как понимание их и художественное воспроизведение в "Скупом рыцаре" и "Сценах из рыцарских времен".

Байрон был  долго "властителем его дум"; он усвоил у него смелый и глубокий анализ души человеческой, но нашел  примирение для его безутешной мировой  скорби в деятельной любви к человечеству. Собственное художественное чутье  и критические положения Лессинга, хотя и дошедшие до П. через третьи руки, обратили его к изучению Шекспира и романтической драмы, которое  привело его не к слепому подражанию внешним приемам, а к созданию "Бориса Годунова", "Каменного  гостя" и др.

Горячее национальное чувство, всегда таившееся в душе П. и укрепленное возрождением идеи народности в Западной Европе, привело  его не к квасному патриотизму, не к китайскому самодовольству, а к  изучению родной старины и народной поэзии, к созданию "Полтавы", сказок и пр.

П. стал вполне европейским  писателем именно с той поры, как  сделался русским народным поэтом, так как только с этих пор он мог сказать Европе свое слово. Глубоко  искренняя поэзия П. всегда была реальна  в смысле верности природе и всегда представляла живой и влиятельный  протест как против академической  чопорности и условности, так и  против сентиментальной фальши; но сперва она изображала только одну красивую сторону жизни.

Позднее, руководимый  собственным инстинктом - однако, не без влияния западных учителей своих - П. становится реалистом и в смысле всестороннего воспроизведения  жизни; но у него, как у истинного  художника, и обыденная действительность остается прекрасной, проникнутой внутренним светом любящей души человеческой. Таким же истинным художником остается П., пробуждая "добрые чувства" и  призывая милость к падшим. Защита униженных и оскорбленных никогда  не переходит у него в искусственный  пафос и в антихудожественную тенденциозность.

Глубокая правдивость  его чувства и здоровый склад  ума возвышает его над всеми  литературными школами. Он верно  определяет себя, говоря: "я в литературе скептик, чтобы не сказать хуже, и  все ее секты для меня равны". П. был создателем и русской критики, без которой, по его мнению, немыслима  влиятельная литература.

"Состояние  критики, пишет он, показывает  степень образованности всей  литературы"; от ее зависит  "общее мнение", главная движущая  сила в цивилизованной стране; она служит безупречным показателем  духовного прогресса народа. Сам  П., опираясь на свое глубокое  изучение французской и английской  литературы, разбирает современные  ее явления как "власть имеющий", с полною верою в правоту  свою.

В отечественной  литературе он жестоко клеймит педантизм (Каченовский и Надеждин), легкомыслие (Полевой) и, главное, индустриализм (Булгарин и К°) - и если одни осуждают его  за это, как за работу, его недостойную; другие справедливее видят здесь  дело высоко полезное и сравнивают П. с трудолюбивым американским колонистом, "который одною рукою возделывает  поле, а другою защищает его от набегов  диких".

Выступать против своих русских собратьев от считал неудобным; зато он первый оценил и  Гоголя, и Кольцова, которых позднее  так неуместно противопоставляли  ему. "Современник" он для того и задумал, чтобы создать настоящую  русскую критику и для первого  же No вдохновил Гоголя к его известной  статье: "О движении журнальной литературы". Тогда же он один из всего кружка своего предугадал будущее значение юного Белинского и хотел отдать ему критический отдел в своем  журнале. П. завершил великий труд, начатый  Ломоносовым и продолженный Карамзиным - создание русского литературного  языка.

То, по-видимому, неблагоприятное обстоятельство, что  в детстве он свободней владел французским языком, чем родным, ему принесло только пользу: начав  писать по-русски, он тем с большим  вниманием прислушивался к правильной русской речи, с более строгой критикой относился к каждой своей фразе, часто к каждому слову, и стремился овладеть русским языком всесторонне - а при его способностях, уменье взяться за дело и энергии хотеть значило достигнуть.

Он изучает  язык простого народа как поэтический, так и деловой, не пропуская и  говоров; ради языка он штудирует  все памятники старины, какие  только мог достать, не пренебрегая  и напыщенным языком одописцев XVIII века, и скоро дорабатывается до таких  положений, которые стали общепринятыми  только через два поколения после  него.

Уже в 1830 г. он пишет: "Жеманство и напыщенность более  оскорбляют, чем простонародность. Откровенные, оригинальные выражения  простолюдинов повторяются и  в высшем обществе, не оскорбляя  слуха, между тем как чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы общую улыбку".

Он горячо восстает против условности, педантизма и фальши так наз. правильного и изящного языка и, после появления Гоголя, настойчиво требует расширения границ литературной речи. Они и расширились  в том направлении, в каком  желал П.; но все же и теперь, через 100 лет после его рождения, его  стих и проза остаются для нас  идеалом чистоты, силы и художественности.