Биография А.С.Пушкина

В 1814 г. Сергей Львович  П. вновь поступил на службу в Варшаве  по комиссариату (чиновником он оказался, конечно, крайне небрежным), а его 15-летний сын впервые выступил в печати с стихотворением: "Другу-стихотворцу" (4 июля, в 13 No "Вестника Европы"), за подписью: Александр Н. К. ш. п.

Несмотря на подъем патриотического чувства, которое  было естественным следствием событий 1812-1814 гг., первые поэтические опыты  П. направлялись не в эту сторону, а являлись подражанием любовной и вакхической лирике и отчасти  сатире французских и русских  учеников и продолжателей Горация. Из французских поэтов П. больше всего  подражал Парни, из русских - Батюшкову, Жуковскому, Василию П. Но и в этих "полудетских песнях на чужой  голос" местами слышится будущий  П., то в искренности чувства, то в  оригинальности мыслей и ощущений, то в силе и смелости от дельных  картин и стихов.

В этих пробах пера нельзя не заметить и уменья усваивать  от каждого образца лучшее и быстро отделываться от его недостатков: так, псевдоклассический арсенал собственных  имен, очень богатый в наиболее ранних стихотворениях Пушкина, скоро  уступает место умеренному употреблению утвердившихся формул; славянские выражения, в роде: пренесенный, взмущенны волны, расточил врагов, черный вран стрежет , быстро редеют и употребляются только в наименее задушевных его пьесах. В высшей степени поразителен факт, что одно из произведений 15-летнего лицеиста; который три года назад думал по-французски, сделалось почти народною песнью и начиная с 20-х годов перепечатывалось на лубочных листах; это так наз. "Романс" ("Под вечер осенью ненастной"), от которого потом, по забывчивости, отказывался сам автор. В первых (1814 г.) стихотворениях поражает также раннее развитие чувственности ("К Наталье", "К молодой актрисе", "Красавице, которая нюхала табак"). То обстоятельство, что стихи 15-летнего П. попали в печать, не могло очень сильно выдвинуть его между товарищами: редакторы того времени очень любили поощрять юные таланты, особенно из хороших фамилий, и первое стихотворение Дельвига напечатано было еще раньше.

Но вот наступил день публичного экзамена 8 января 1815 года (переходного в старший класс), на который приехал Державин. Пушкину  велели прочесть собственное стихотворение: "Воспоминания в Царском Селе", написанное (по совету Галича) в державинском и даже отчасти ломоносовском  стиле (но местами с истинным чувством, сильно и красиво выраженным), во славу Екатерины, ее певца и ее победоносного внука. Державин был  растроган, хотел обнять поэта (который  убежал, вследствие юношеской конфузливости) и, говорят, признал в П. достойного себе наследника. Это стихотворение, за полной подписью автора, было напечатано в "Российсском Музеуме", который  в том же году поместил и еще  несколько произведений П.

С этого времени  П. приобретает известность и  за стенами лицея, что заставило  смотреть на него иными глазами и  его самолюбивых родителей, только что переселившихся в Петербург  на постоянное жительство. 16-ти-летний лицеист отдался поэзии, как призванию, тем более, что через отца и  дядю он имел возможность познакомиться  лично с ее наиболее уважаемыми им представителями: к нему в лицей  заезжали Жуковский и Батюшков, ободряли его и давали ему советы (особенно сильно и благотворно было влияние  Жуковского, с которым он быстро и близко сошелся летом 1815 г.; см. стих. "К Жуковскому"). Профессора начинают смотреть на него как на будущую  известность; товарищи распевают хором  некоторые его пьесы в лицее  же положенные на музыку. В своих  довольно многочисленных стихотворениях 1815 г. П. уже сознает силу своего таланта, высказывает глубокую благодарность  музе, которая скрасила ему жизнь  божественным даром, мечтает о тихой  жизни в деревне, при условии  наслаждения творчеством, но чаще представляет себя эпикурейцем учеником Анакреона, питомцем нег и лени, поэтом сладострастия, и воспевает пирушки, которые, по-видимому, были гораздо роскошнее и многочисленнее в его воображении, чем в действительности.

В это время  в П. начинает вырабатываться способность  истинного художника переселяться всецело в чуждое ему миросозерцание, и он переходит от субъективной лирики к объективной (см. стихотв. "Лицинию") и даже к эпосу ("Бова", "Казак"). Судя по отрывку его лицейских  записок (изд. фонда, V, 2), написанное им в этом году представляет собою только малую часть задуманного или  начатого: он обдумывает героическую  поэму ("Игорь и Ольга"), начинает комедию и пишет повесть в  роде фантастико-тенденциозных повестей Вольтера, которого изучает весьма серьезно. Стих П. становится еще более  изящным и легким; местами образность выражений доходит до небывалой  в нашей новой словесности  степени ("Мечтатель"); зато местами (особенно в похвальных, псевдоклассических стихотворениях, напр. "На возвращение  государя из Парижа") даже свежая, оригинальная мысль поэта еще не умеет найти  себе ясного выражения.

В 1816 г. известность  П. уже на столько велика, что стареющийся  лирик Нелединский-Мелецкий, которому императрица Марья Федоровна  поручила написать стихи на обручение  великой княжны Анны Павловны с принцем  Оранским, прямо отправляется в лицей  и заказывает пьесу П., который  в час или два исполняет  заказ вполне удовлетворительно. Известные  светские поэты (кн. П. А. Вяземский, А. А. Шишков) шлют ему свои стихи и  комплименты, и он отвечает им, как  равный. Дмитриев и Карамзин выражают очень высокое мнение об его даровании (последний летом этого года жил  в Царском, и П. был у него в  доме своим человеком); с Жуковским, которого после смерти Державина  считали первым поэтом, Пушкин уже  сотрудничает ("Боже царя храни!"). Круг литературного образования  П. значительно расширяется: он перечитывает старых поэтов, начиная с Тредьяковского, и составляет о них самостоятельное  суждение; он знакомится с немецкой литературой (хотя и во французских  переводах). Анакреонтические мотивы Батюшкова  начинают, в произведениях П., уступать место романтизму Жуковского.

В наиболее задушевных стихотворениях П., господствует элегическое  настроение, которое в самом конце  пьесы своеобразно заканчивается  примиряющим аккордом (например "Послание к Горчакову"). Вообще последние строчки стихотворений П. уже теперь приобретают особую полноту мысли; рельефность и звучность. Крупный факт внутренней жизни поэта за это время - юношеская, поэтическая любовь к сестре товарища, К. П. Бакуниной, которая жила в Царском Селе летом и иногда посещала лицей зимою; самые тонкие оттенки этого идеального чувства, то пережитые, то вычитанные у других лириков (Парни и Вольтер по-прежнему остаются его любимцами). П. в состоянии выразить своим мягким и нежным стихом, которым он иногда позволяет себе играть, подобно трубадурам или мейстерзингерам (см. стихотворение "Певец").

Идеальная любовь П.; по-видимому, не мешала увлечениям иного  рода; но и для них он умел находить изящное выражение, то в полународной форме романса - песенки в тоне Дмитриева и Нелединского ("К  Наташе", горничной княжны Волконской), то с привнесением оригинальной идеи (напр, "К молодой вдове"). Умные  мысли, искреннее чувство и изящные  пластичные образы находим мы у П. даже в именинных поздравлениях  товарищам и в альбомных стихотворениях, которые он писал им перед выпуском и копии с которых сохранял: видно, что и тогда уже он дорожил  каждым стихотворным словом своим и  никогда не брался за перо только для  того, чтобы наполнить пустую страницу.

В языке его  теперь чаще прежнего встречаются смелые для того времени, чисто народные выражения (в роде: частехонько, не взвидел  и пр.), до тех пор освященные примером одного Крылова (его П. изучал уже  с 15-летнего возраста; см. "Городок"). Благодаря лицейской свободе, П. и его товарищи близко сошлись  с офицерами лейб-гусарского полка, стоявшего в Царском Селе.

Это было не совсем подходящее общество для 17-ти-летних "студентов", и вакхическая поэзия П. именно здесь  могла перейти из области мечтаний в действительность; но не следует  забывать, что среди лейб-гусар  П. встретил одного из самых просвещенных людей эпохи (притом убежденного  врага всяких излишеств), П. Я. Чаадаева, который имел на него сильное и  благотворное влияние в смысле выработки  убеждений и характера; да и прославившийся своими проказами и "скифскою жаждою". П. Н.

Каверин учился в геттингенском университете, и  не даром же П. видел в нем живое  доказательство того, Что резвых шалостей под легким покрывалом И ум возвышенный  и сердце можно скрыть (см. "Послание к Каверину", в первонач. виде). Дружеские отношения с лейб-гусарами и свежая память о войнах 1812 -15 гг. заставили и П. перед окончанием курса мечтать о блестящем  мундире; но отец, ссылаясь на недостаток средств, согласился только на поступление  его в гвардейскую пехоту, а  дядя убеждал предпочесть службу гражданскую.

П., по-видимому без особой борьбы и неудовольствия, отказался от своей мечты и  в стихах стал подсмеиваться над  необходимостью "красиво мерзнуть на параде". Его гораздо более  прельщала надежда "погребать  покойную академию и Беседу губителей  российского слова" (письмо кн. Вяземскому от 27 марта 1816 г.); он рвался в бой, но в бой литературный.

По родственным  и дружеским связям, а еще более  по личному чувству и убеждению  он был всецело на стороне последователей Карамзина в Жуковского и вообще всего нового и смелого в поэзии. Еще на лицейской скамье он был  пылким "арзамасцем", в самых  ранних стихотворениях воевал с "Беседой" и кн. Шаховским, и на них впервые  оттачивал свое остроумие. "Арзамас" оценил его талант и рвение и считал его заранее своим действительным членом. На публичном выпускном экзамене П. читал свое написанное по обязанности (в духе времени), но местами глубоко  искреннее стихотворение "Безветрие".

9 июня 1817 г. государь  явился в Лицей, сказал молодым  людям речь и наградил их  всех жалованьем (П., как окончивший  по 2-му разряду получил 700 р.). Через  4 дня П. высочайшим указом определен  в коллегию иностранных дел  и 15 июня принял присягу. 

В начале июля он уехал в отпуск в Псковскую  губ., в село Михайловское, где родные его проводили лето. Позднее П. вспоминал, как он "обрадовался  сельской жизни, русской бане, клубнике и пр.; но - продолжает он - все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу". Уже за 2 недели до конца отпуска П. был в Петербурге и писал в Москву кн. Вяземскому, что "скучал в псковском уединении". Однако, и из кратковременного пребывания в деревне П. вынес несколько плодотворных воспоминаний (знакомство с родственниками Ганнибалами и поэтическая дружба с обитательницами соседнего Тригорского).

Жизнь, которую  вел П. в Петербурге в продолжение  трех зим (1817-1820), была очень пестрая, на глаза людей, дурно расположенных  к нему - даже пустая, беспорядочная  и безнравственная, но во всяком случае богатая разнообразными впечатлениями. Он скорее числился на службе, чем служил; жил с своими родителями на Фонтанке близ Покрова, в небольшой комнате, убранство которой соединяло "признаки жилища молодого светского человека с поэтическим беспорядком ученого".

Дома он много  читал и работал над поэмой "Руслан и Людмила", задуманной еще в Лицее, а вне дома жег "свечу жизни" с обоих концов. Он проводил вечера и целые ночи с самыми неистовыми представителями "золотой молодежи", посещал  балет, участвовал в шутовском "оргиальном" обществе "Зеленой лампы", изобретал  замысловатые, но не невинные шалости  и всегда готов был рисковать  жизнью из-за ничтожных причин.

"Молодых повес  счастливая семья" состояла, однако, из людей развитых и в умственном, и в эстетическом отношении;  на их веселых ужинах смело  обсуждались политические и экономические  теории и литературно-художественные  вопросы. С другой стороны,  пылкое агрессивное самолюбие  П., усиленное ранними успехами, некоторые  лицейские связи и семейные  предания (Серг. Льв. был очень  тщеславен в этом отношении), влекли  его в так наз. большой свет, на балы гр. Лаваля и др., где  его больше всего привлекали  красивые и умные женщины. Петербургская  жизнь Евгения Онегина есть  поэтически идеализированное (очищенное  от прозаических мелочей, в  роде недостатка денег и др. неудач) воспроизведение этих двух  сторон жизни П. по выходе  из лицея. Существенное различие  в том, что у поэта, помимо  удовольствий, было серьезное дело, которым он мечтал возвеличить  не только себя, но и Россию: было еще третье общество, где  он отдыхал и от кутежей,  и от света. 

В конце сентября или в октябре 1817 г. П. в первый раз (и в последний, за прекращением заседаний) посетил Арзамас, этот "Иерусалим  ума и вкуса", и завязал прочные, на всю жизнь, сношения с его членами. Но Арзамас, при всей свежести идей своих, все же был только литературной партией, кружком, и П. скоро перерос  его. Уже в 1818 г. он является к П. А. Катенину, взгляды которого довольно далеко расходились с принципами Арзамаса, со словами: побей, но выучи. Катенин, как признавал П. впоследствии, принес ему великую пользу: "ты отучил меня от односторонности в  литературных мнениях, а односторонность  есть пагуба мысли" (письмо 1826 г. No 163).

П. находит время  часто видаться с Дельвигом и  Кюхельбекером, с которыми его прежде всего соединяет любовь к литературе; он постоянный посетитель суббот Жуковского, частый гость в доме Карамзина. Когда  он, после 8 месяцев такой слишком  переполненной жизни, схватил гнилую горячку и должен был потом  отлеживаться в постели, он "с  жадностью и со вниманием" проглатывает только что вышедшие 8 т. "Истории" Карамзина и всецело овладевает их сложным содержанием.

Он все умеет  обращать на пользу своему великому делу: любовные интриги дали ему в 19 лет  такое знание психологии страсти, до которого другие доходят путем долгого  наблюдения см. стих. "Мечтателю", I, 192-3); с другой стороны, вера в высокое  призвание спасала его от сетей  низкопробного кокетства развратниц (см. "Прелестнице", I, 191).

В эту пору стихи  для него - единственное средство изливать свою душу; как далеко шагнул он в  них вперед в смысле красоты формы  и силы выражений, видно из невольного восторга друзей-соперников, которые  тонко понимали это дело (кн. Вяземский  пишет Жуковскому 25 апр. 1818 г.: "Стихи  чертенка-племянника чудесно хороши. В дыму столетий это выражение - город. Я все отдал бы за него движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно  нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас  всех заест, нас и отцов наших").