Апельсиновая девушка

 

Правда, не надо забывать, что  она явилась к нам из другой сказки, не похожей на нашу, из сказки, где царят совсем другие правила, чем у нас. Ибо есть две параллельные действительности, одна – с солнцем  и луной, и другая – та неизъяснимая сказка, в которую Апельсиновая Девушка  чуть-чуть приоткрыла мне дверь. И  тем не менее, Георг, существовало только две возможности: конечно, она прекрасно  помнила меня после тех двух встреч и, вероятно, после встречи на Юнгсторгет тоже, но сделала вид, будто не узнала меня, просто-напросто сплутовала. Это одна возможность. Вторая вселяет тревогу. Может, та бедная девушка была не совсем здорова, была, как говорят, немножко тронутая. Во всяком случае, у нее были серьезные проблемы с памятью. Не исключено, что у нее бывали провалы в памяти, с белками такое бывает. Белка просто живет, то здесь, то там, потому что «коль сейчас ты не живешь, то уже не оживешь. Отвечай: а ты живешь?» Неугомонные игры и полеты по деревьям не остаются у белки в памяти, она занята только собой. Таковы правила в той сказке, из которой явилась Апельсиновая Девушка. Теперь я, кстати, вспомнил, как называлась та сказка. Она называлась: «Приснись мне».

 

Но с другой стороны, Георг: следует вспомнить, какое представление  обо мне могло у нее сложиться. Я тоже сидел и держал ее руку в своей и тоже смотрел ей в  глаза. Но как я поступил после  богослужения в соборе? Вместо того чтобы первым делом поблагодарить  ее за последнюю встречу, как на моем месте поступил бы любой воспитанный  человек, я поздравил ее с Рождеством. Мало того, я еще спросил, не собирается ли она в Гренландию! Вернее, не собирается ли она пройти по гренландскому льду с восьмеркой собак в упряжке и десятью килограммами апельсинов. Что она должна была обо мне подумать? Может, она решила, что у меня раздвоение личности?

 

Как бы там ни было, мы говорили, не слыша друг друга. Мы играли в  мяч с очень сложными правилами  игры. Мы без конца кидали мячи, но они не достигали цели.

 

 

 

И тут, Георг, из-за угла неожиданно выехало свободное такси. Апельсиновая Девушка взмахнула рукой, такси  остановилось, и она побежала к  нему…

 

Я вспомнил Золушку, которая  должна была уехать с бала до того, как  часы пробьют двенадцать, чтобы не кончилось колдовство. Я подумал  о бедном принце, оставшемся на балконе  дворца.

 

Но я должен был знать, что это неизбежно. Апельсиновой Девушке следовало вернуться  домой до того, как церковные колокола возвестят о приходе Рождества. Таково было правило. Апельсиновые Девушки  не бегают по улицам после того, как  рождественские колокола донесли до людей свою весть. Иначе какой  смысл в их звоне? Этот колокольный  звон должен был помешать молодому человеку потерять голову от Апельсиновой Девушки. Было без четверти пять, и  вскоре на всей Эвре Шлоттсгатен уже не осталось бы ни одного человека, кроме меня.

 

Моя мысль работала лихорадочно. В моем распоряжении была всего одна секунда, чтобы сказать или сделать  что-нибудь необычное, что заставило  бы Апельсиновую Девушку навсегда запомнить  меня.

 

Я мог бы спросить ее, где  она живет. Мог бы спросить, не по пути ли нам. Или быстро отсчитать  сто крон, которые стоили те десять килограммов апельсинов, включая  тридцать крон за причиненные неудобства, ведь я мог и не знать, что она  покупала апельсины со скидкой. Чтобы  удовлетворить собственное любопытство, я мог бы по крайней мере спросить, зачем она каждый раз покупает так много апельсинов. Ничего удивительного  в таком запасе, конечно, не было. Но почему именно апельсины? Почему не яблоки или бананы?

 

В течение этой секунды  я опять подумал о лыжном походе через Гренландию, о большой семье, живущей во Фрогнере, о празднике в честь окончания семестра с невообразимым количеством апельсинового желе и о грудном младенце, о малютке Ранвейг, в эту минуту лежавшей в мускулистых руках папы, того самого, который две недели назад закончил Институт экономики и организации производства и к тому же месяц назад был выбран председателем юношеского клуба «Смелый и Отважный». Хотя не думаю, что мог бы снова посетить шумный детский сад. Я слишком нервничаю при виде детей.

 

Однако я не успел найти  нужные слова, выбор был слишком  велик. Поэтому, когда она уже  садилась в такси, я крикнул ей: «Кажется, я тебя люблю!»

 

Это была правда, но я раскаялся  в своих словах, как только их произнес.

 

Такси уехало. Но без Апельсиновой Девушки. Она передумала. Она медленно поднимается на тротуар, грациозно  неся собственный вес, берет меня за руку, словно последние пять лет  мы только и делали, что держались  за руки, и кивает, давая понять, что  намерена идти дальнее. Впрочем, она  тут же поднимает на меня глаза  и говорит: «Но если сейчас снова  подъедет такси, мне придется уехать. Меня ждут».

 

Конечно ждут, муж, сплошная гора мускулов, и очаровательный тролль в виде грудного ребенка. Или мама с папой – папа, между прочим, пастор, и, может быть, именно он руководил  богослужением, на котором мы только что присутствовали, – а еще четыре сестры, два брата и щенок, недавно выпрошенный младшим братом по имени Петтер. Или тот жилистый, лишенный юмора покоритель Гренландии, сложивший под елкой красиво упакованные теплые варежки, трюгеры[6 - Приспособления для ходьбы по снегу, представляющие собой деревянные рамы, переплетенные ветками ивы или стальной проволокой.], лыжную мазь и инуитско-датский и датско-инуитский словарь. Нет, Апельсиновая Девушка не идет сегодня ни на какую вечеринку по случаю окончания семестра. И сегодня она свободна от детского сада.

 

«Скоро зазвонят колокола, – говорю я. – И тебе придется сразу уехать домой, правда?»

 

Она не отвечает, только крепко и нежно сжимает мою руку, словно мы, освободившись от земного притяжения, парим в безвоздушном пространстве, словно мы с ней напились межгалактического  молока и перед нами распахнулась вся Вселенная.

 

Мы проходим мимо Исторического  музея и подходим к Дворцовому парку. Я знаю, что в любую минуту может показаться новое такси. Знаю, что вот-вот колокольный звон возвестит приход Рождества.

 

Я останавливаюсь и загораживаю  ей путь. Осторожно глажу ее по влажным  волосам и задерживаю руку на серебряной пряжке. Пряжка холодна как лед, и  тем не менее она согревает  меня. Подумать только, я осмелился  к ней прикоснуться!

 

Потом я спрашиваю: «Когда мы увидимся?»

 

Она смотрит в землю, потом  поднимает на меня глаза. Зрачки ее беспокойно бегают, мне кажется, что  у нее дрожат губы. И тут она  задает мне загадку, над которой  я потом долго ломал голову. Она спрашивает: «Сколько ты можешь ждать?»

 

Что я должен был ответить на этот вопрос? Может, это была ловушка? Если бы я ответил «два или три  дня», я бы показался слишком нетерпеливым. Если бы сказал «всю жизнь», она бы подумала, что я или недостаточно искренне люблю ее, или, что уже совсем просто, вообще неискренен. Следовало выбрать  что-то среднее.

 

Я ответил: «Я могу ждать, пока мое сердце не изойдет кровью».

 

Она неуверенно улыбнулась. Провела пальцем по моим губам. Потом  спросила: «И как это долго?»

 

Я сокрушенно покачал головой  и предпочел ответить как есть: «Кто знает, может, всего пять минут, не больше», – сказал я.

 

Ее явно обрадовал мой  ответ, но она прошептала: «Хорошо  бы ты сумел потерпеть немного  дольше…»

 

Теперь уже ответа запросил я. «Насколько дольше?» – поинтересовался  я.

 

«Тебе придется ждать меня полгода, – сказала она. – Если сможешь прождать полгода, мы снова увидимся».

 

Кажется, я вздохнул: «Почему  так долго?»

 

Лицо Апельсиновой Девушки  замкнулось. Она словно заставила  себя ожесточиться. И сказала: «Потому  что ровно столько ты должен меня ждать».

 

Она видела мое разочарование. Наверное, поэтому она прибавила: «Но если ты выдержишь этот срок, то следующие полгода мы с тобой  будем видеться каждый день».

 

Наконец зазвонили колокола, и я убрал руку с ее влажных  волос и с серебряной пряжки. В  ту же минуту на Вергеланн-свейен выехало такси. Час пробил.

 

Она смотрит мне в глаза, словно молит о чем-то, прежде всего  о понимании, она просит меня напрячь  все силы и весь разум. И опять  у нее в глазах стоят слезы. «Счастливого тебе Рождества… Ян Улав!» – с трудом выдавливает она, потом выбегает на дорогу, останавливает такси, садится в него и машет мне на прощание. Это знак судьбы. Машина набирает скорость, но Апельсиновая Девушка не оборачивается, чтобы взглянуть на меня в заднее стекло. По-моему, я плачу.

 

Я остолбенел, Георг. Я был  вне себя. Я выиграл миллион  в лотерею, но длилось это всего  несколько минут, потом мне сообщили, что в моем билете есть какой-то дефект и выигрыша я не получу, а если и получу, то еще очень не скоро.

 

Кто же она, эта таинственная Апельсиновая Девушка? Сколько раз  я спрашивал себя об этом! Но теперь всплыл новый вопрос. Откуда она  знает, как меня зовут?

 

Колокола продолжали звонить  и на соборе, и на других церквах  в центре, они возвещали Рождество. Улицы были пусты, и, может быть, именно поэтому я несколько раз громко прокричал свой вопрос, обращаясь  к декабрьскому небу, он звучал почти  как песня: «Откуда она знает, как меня зовут?» И сразу, не менее  навязчиво, возник еще один вопрос: почему она хочет встретиться  со мной только через полгода?

 

Словом, мне было над чем  поломать голову. Но проходили дни, а я так и не нашел подходящего  ответа просто потому, что не знал, какой  ответ можно считать правильным. Мне было почти не за что зацепиться, хотя я и тогда уже был помешан  на толковании знаков, другими словами, умел ставить диагноз.

 

Нет сомнений, что Апельсиновая Девушка серьезно больна и ей прописана  строгая апельсиновая диета. Скорее всего, ее ждет полугодовой курс лечения  в Америке или в Швейцарии, потому что здесь, дома, ей больше ничем  помочь не могут. Как бы там ни было, а всякий раз, прощаясь со мной, она плакала. Однако, с другой стороны, она намекнула, что всю вторую половину наступающего года, то есть с июля по декабрь, мы сможем видеться каждый день. Сперва я должен буду полгода ждать Апельсиновую Девушку, а потом полгода смогу видеть ее ежедневно. От этой мысли я чувствовал себя на седьмом небе. Мне нравился такой уговор, у меня не было причин жаловаться. Он означал, что в течение будущего года мы будем видеться через день. Было бы хуже, если бы было наоборот – сперва в течение полугода мы виделись бы ежедневно, а потом больше никогда не увидели бы друг друга.

 

Я только недавно начал  изучать медицину, а всем известно, что на студентов-медиков часто  нападает болезненная мнительность и они в своем едва ли не детективном  стремлении толковать знаки ставят диагнозы и себе, и другим. Нечто  похожее происходит и со студентами-богословами, которых охватывает сомнение в своей  вере в Бога, а студенты-юристы, например, начинают критически относиться к закону и праву. Поэтому я попытался  проявить силу воли и отбросить мысль  о том, что Апельсиновая Девушка  серьезно больна и должна пройти сложный  курс лечения в другой стране. У  меня и без того было о чем подумать.

 

Никакая серьезная болезнь  Апельсиновой Девушки или просто недомогание не могли объяснить  мне, откуда она знает мое имя. И почему она начинала плакать  всякий раз, как видела меня? Что  во мне повергало ее в такую  печаль?

 

 

 

Я мог бы без конца посвящать  тебя в мысли, преследующие меня все  Рождество. Мог бы пересказать то, что я сочинил о большом  семействе, живущем во Фрогнере. Или мог составить список ответов, которые я придумал, почему мне будет дозволено увидеть Апельсиновую Девушку только через полгода. Один из ответов, очень типичный для такого жанра, заключался в том, что Апельсиновая Девушка слишком хороша для этого мира. Поэтому она тайком отправилась в Африку с продуктами и медикаментами для самых бедных людей на этом континенте, особенно в тех районах, где царят малярия и другие страшные болезни. Такой ответ едва ли объяснял загадку с апельсинами. А впрочем… Может быть, она собиралась взять их в Африку. Как это раньше не пришло мне в голову? Кто знает, не вложила ли она все свои сбережения в чартерный рейс какого-нибудь грузового самолета?

 

Но, Георг, мы уже обещали  друг другу, что будем идти только по реальным следам Апельсиновой Девушки. Если я стану посвящать тебя во все свои мысли и фантазии о  ней, мне придется просидеть за компьютером  целый год, а столько времени  у меня нет. Все очень просто, как  ни больно об этом думать.

 

Но зачем поддаваться  игре воображения? Не считая того, что  Апельсиновая Девушка много раз  смотрела мне в глаза, два раза держала за руку и один раз прикоснулась пальцем к моим губам, мне не за что было ухватиться, кроме тех  немногих слов, которыми мы обменялись друг с другом. Следовательно, нужно  было навести порядок в том, что  мы сказали друг другу. Я быстренько составил список наших реплик и напряг мозги, чтобы истолковать их.

 

А ты, Георг, как бы ты ответил  на эти вопросы? Первый: зачем ей понадобилось столько апельсинов? Второй: почему она смотрела мне глубоко  в глаза, держала за руку и при  этом не сказала ни слова? Третий: зачем  она на Юнгсторгет так придирчиво разглядывала каждый апельсин, чтобы случайно не попалось два одинаковых? Четвертый: какой тайный знак ты видишь в том, что полгода нам с ней нельзя видеться? И наконец, пятый, самый трудный вопрос: откуда она узнала, как меня зовут?

 

Если ты в состоянии  решить этот ребус, может, ты ответишь и на самый главный вопрос: кто  она, эта Апельсиновая Девушка? Одна из нас? Или явилась из другой действительности, может, даже из другого мира, куда должна вернуться на полгода, чтобы потом  опять иметь возможность поселиться среди нас?

 

Я не мог истолковать эти  знаки, Георг. Не мог поставить диагноз.

 

 

 

Не успело такси с Апельсиновой Девушкой скрыться на Вергеланнсвейен, как подкатило новое такси. Я остановил его и поехал на Хюмлевейен, чтобы отпраздновать Рождество вместе со своими родными.