Апельсиновая девушка

 

В моей сказке правила были другие. Если мне посчастливится увидеть  Апельсиновую Девушку с большим  пакетом апельсинов в руках три  раза подряд, она будет моей. Мне  было дозволено увидеть ее в Рождественский сочельник, и даже больше: заглянуть  ей в глаза, когда зазвонили рождественские колокола, и прикоснуться рукой к  ее серебряной пряжке. После этого  я должен был выдержать только одно испытание: должен был полгода  не видеть ее. Не спрашивай почему, Георг, просто таковы правила. Если я не выдержу  это последнее и решающее испытание  – целых полгода не видеть Апельсиновой Девушки, – все мои предыдущие усилия пойдут прахом, и я потеряю все.

 

Я бросился назад в Апельсиновую рощу. Но моей записки на месте не оказалось, и у меня не было уверенности  в том, что она попала в руки Апельсиновой Девушки. Ее мог забрать  любой норвежский турист.

 

Не успел я увидеть  камень, под который я положил  записку – самой записки, как  я уже сказал, там не было, – мне в голову пришла новая мысль. Она внушила мне некоторую надежду, хотя я и нарушил правила. Видишь ли, Георг,

 

Апельсиновая Девушка  первая написала мне, потому что у  нее был мой адрес. Я ей ответил, но поскольку я не знал адреса, по которому мог бы послать свой ответ, мне пришлось самому доставить свою записку, так сказать, курьерской почтой туда, откуда она прислала мне привет.

 

По-моему, мы были квиты. По-моему, она тоже нарушила правила. Как считаешь? Ты не хуже меня можешь толковать правила  этой сказки.

 

Правда, она, несмотря ни на что, просила меня набраться терпения и подождать еще немного. Она, собственно, лишь обновила нашу договоренность. А я ответил, что не могу придерживаться предложенных мне условий, вернее, не хочу больше соблюдать правила.

 

Она написала: Я думаю о  тебе. Можешь подождать еще немного?

 

Но если я ответил ей, что не могу дольше ждать, каким, по-твоему, должен был быть ее ответный ход?

 

Нет, я не мог во всем этом разобраться. Я был слишком заинтересованным лицом. Мне оставалось только найти  ее.

 

 

 

Я никогда не был в Севилье, и вообще в Испании. Но вскоре вместе с потоком туристов я оказался в старой еврейской части города. Она называется Santa Cruz и выглядит как территория большого храма, на которой преобладают апельсиновые деревья.

 

Осмотрев в поисках  Апельсиновой Девушки одну площадь  за другой, я в конце концов зашел  в кафе на открытом воздухе и нашел  свободное место в тени пышного  апельсинового дерева. Я обошел все  площади в Santa Cruz и нашел эту, самую красивую. Она называлась Plaza de la Alianza.

 

Я сидел и размышлял  так: если ты ищешь человека в большом  городе и не имеешь никакого представления  о том, где он может быть, то, вместо того чтобы метаться по городу в  его поисках, лучше сесть где-нибудь в центре и сидеть там в ожидании, пока тот, кого ты ищешь, сам не придет к тебе.

 

Прочитай последнюю фразу  два раза, прежде чем составишь  собственное мнение, Георг. Я же размышлял  так: самая красивая часть Севильи  называется Santa Cruz, а в ней самая симпатичная площадь Plaza de la Alianza. Если Апельсиновая Девушка немного похожа на меня, рано или поздно она непременно появится там, где я расположился. Однажды мы встретились с ней в кафе в Осло. И еще раз – в соборе. Что нам особенно удавалось, так это случайно сталкиваться друг с другом.

 

Я решил сидеть в кафе до победного. Было не больше трех, и я  мог сидеть на Plaza de la Alianza еще по меньшей мере восемь часов. Мне это не казалось долго. Еще в Осло я заказал себе место в маленьком пансионе, который находился поблизости. Там меня предупредили, что я должен буду вернуться до двенадцати, потому что потом они запирают двери. (Даже в испанских пансионах есть свои правила, которые все соблюдают!) Я решил, что если Апельсиновая Девушка не появится на площади до десяти, я просижу там же от восхода до заката весь завтрашний день.

 

Я сидел и ждал. Разглядывал  людей, которые приходили и уходили, – и местных жителей, и приезжих. И сделал вывод, что наш мир – красивое место. И меня снова охватила эйфория, вызванная всем, что меня окружало. Кто мы, живущие в этом мире? Каждый человек на этой площади был кладезем сокровищ, полным мыслей и воспоминаний, мечтаний и стремлений. Сам я находился в центре моей земной жизни, но это относилось и ко всем остальным людям на площади. Например, официант, он должен был обслуживать всех, кто приходил в это кафе, и поскольку я заказал четвертую чашку кофе, я понимал, что, по его мнению, я слишком долго занимаю столик, ведь прошло уже три или четыре часа, как я тут расположился. Когда через полчаса моя четвертая чашка кофе опустела, он быстро подошел ко мне и вежливо спросил, не хочу ли я расплатиться. Но я еще не мог уйти, ведь я ждал Апельсиновую Девушку, и потому я заказал большую порцию тапаса – испанской легкой закуски-ассорти – и колу. Никакого вина или пива, пока не придет Апельсиновая Девушка, думал я, а тогда мы выпьем шампанского. Но никакой Апельсиновой Девушки не появилось. Пробило семь, я чувствовал, что мне следует попросить счет. Я вдруг постиг всю глубину своей наивности. Прошло много дней с тех пор, как я дома, на Хюмлевейен, вынул из почтового ящика открытку, посланную из Севильи, и столько же понадобилось на то, чтобы добраться сюда. Апельсиновая Девушка была так же недосягаема, как раньше, у нее, безусловно, были более важные дела, чем играть со мной в кошки-мышки, может быть, она изучает сейчас испанский где-нибудь в Саламанке или Мадриде. Я заплатил по счету и собрался покинуть кафе. Меня разочаровала собственная неспособность делать правильные выводы, и я решил завтра же утром уехать обратно в Норвегию.

 

Не знаю, испытывал ли ты когда-нибудь досаду, вызванную тем, что твои усилия оказались напрасны? Например, в снег и в слякоть  ты едешь в город, чтобы купить что-то необходимое, и приезжаешь в  магазин спустя две минуты после  закрытия. Такие вещи раздражают, но больше всего раздражает собственная  глупость. Именно это чувство, похожее  на стыд, что твои усилия были потрачены  впустую, охватило меня теперь. Но ведь я приехал не на трамвае в город. Я приехал в Севилью, не имея ни малейшей зацепки, кроме почтовой открытки, я никого здесь не знал, мне некуда было идти, кроме этого замызганного пансиона, и я не говорил по-испански. Мне захотелось закатить себе оплеуху, хотя это выглядело бы так глупо, что мне стало бы еще более стыдно, но я пообещал наказать себя иначе, способов было предостаточно, я мог бы наложить на себя такой обет: независимо от того, что со мной будет в жизни, я никогда не стану больше иметь дела с этой Апельсиновой Девушкой.

 

И тут она пришла, Георг! Была половина восьмого, когда она  неожиданно появилась на Plaza de la Alianza!

 

 

 

После того как я четыре с половиной часа просидел под  апельсиновым деревом, Апельсиновая Девушка  легкой походкой впорхнула на эту  апельсиновую площадь. Не в старом анораке, разумеется, – Андалузия находится в субтропиках. На ней было сказочное летнее платье, пламенно-красное, как цветы бугенвиллеи, росшей вдоль высокой стены, на которую я смотрел. Может быть, она взяла платье взаймы у Спящей Царевны, подумал я, или стащила у какой-нибудь феи?

 

Меня она не заметила. На площади начали сгущаться сумерки. Было тепло, даже слишком тепло, но у  меня вдруг начался озноб.

 

И тут же – не хочу ничего утаивать от тебя, – тут же я увидел, что с ней был молодой человек лет двадцати пяти. Он был высокий, ладный, с большой светлой бородой. У него был вид полярного исследователя. Особенно мне не понравилось, что его нельзя было назвать несимпатичным.

 

Итак, я проиграл. Но это  была моя вина. Я нарушил правила. Нарушил торжественное обещание. Вторгся в то, что мне не принадлежало, в сказку, правила которой были не в моей власти. «Тебе придется ждать меня полгода, – сказала она. – Если ты сможешь прождать так долго, мы снова увидимся…»

 

Наконец они меня заметили, и, должно быть, я был похож на печку, из которой Золушка выгребала  золу, пока принц не освободил ее от ига мачехи и злых сестер. Я  говорю они, потому что первой меня заметила не Апельсиновая Девушка. Первым меня заметил бородатый мужчина. (Ты что-нибудь понимаешь, Георг? Я –  нет.) Он хватает Апельсиновую Девушку  за руку, показывает на меня и говорит  так громко, что его слышит вся  площадь: «Ян Улав!» По его выговору я слышу, что он датчанин. Я никогда раньше его не видел.

 

Все это длилось лишь несколько  мгновений, но попытайся представить  себе эту сцену. Апельсиновая Девушка  видит меня под апельсиновым деревом. Она замирает у большого фонтана  посередине площади и не спускает с меня глаз, она оцепенела и, кажется, не сможет освободиться от этого оцепенения еще час или два. Однако она  приходит в себя, и даже довольно скоро. Спящая Красавица проспала сотню  лет, но вот она просыпается, словно заснула всего минуту назад. Она  подбегает ко мне, обнимает меня за шею и повторяет то, что уже  сказал датчанин: «Ян Улав!»

 

Теперь наступает очередь  датчанина. Небрежной походкой он подходит к моему столику, протягивает  мне сильную ладонь и приветливо говорит: «Рад видеть тебя живым и  здоровым, Ян Улав!» Апельсиновая Девушка уже села за мой столик, он кладет руку ей на плечо и говорит: «Я – третий лишний». С этими словами он машет нам, отступает назад, поворачивается и тяжело бредет через площадь. Наконец он скрывается из глаз. Мы отделались от него. Добрые феи сейчас на моей стороне.

 

 

 

Она сидит за столиком напротив меня, вложив свои руки в мои. И тепло  улыбается, может быть, немного насмешливо, но тепло.

 

«Ты не выдержал, – говорит она. – Не смог дождаться меня!»

 

«Не смог, – соглашаюсь я. – Потому что мое сердце истекало кровью».

 

Я смотрю на нее, она по-прежнему улыбается. Я тоже пытаюсь улыбнуться, но тщетно.

 

«Выходит, я нарушил уговор», – прибавляю я.

 

Она задумывается, потом говорит: «Иногда жизнь заставляет нас  ждать. Я написала тебе. Мне хотелось, чтобы у тебя хватило сил подождать  еще немного».

 

У меня вздрагивают плечи. «Значит, я проиграл», – говорю я.

 

«Во всяком случае, оказался непослушным, – говорит она с неуверенной улыбкой. – Но, возможно, кое-что еще можно спасти».

 

«Каким образом?»

 

«Все остается в силе. Вопрос в том, хватит ли у тебя терпения?»

 

«Не понимаю», – говорю я.

 

Она нежно сжимает мою  руку. «Чего ты не понимаешь, Ян Улав?» – спрашивает она шепотом, просто выдыхает эти слова.

 

«Правил, – отвечаю я. – Я не понимаю правил».

 

И у нас начинается долгий разговор.

 

Георг! Нет нужды пересказывать  тебе все слова, которые мы сказали  друг другу в тот вечер и  в ту ночь, да я бы и не мог их вспомнить. Кроме того, я понимаю, что у тебя на языке сейчас вертится много вопросов, на которые ты хотел  бы поскорее получить ответ.

 

Мне самому хотелось первым делом узнать, каким образом Апельсиновая Девушка раздобыла адрес моих родителей. Это имело отношение  к открытке, посланной из Севильи, и вообще – как все это случилось. Я сидел и вопросительно смотрел  на нее, и вдруг она нежно спросила: «Ян Улав… Неужели ты и в самом деле не помнишь меня?»

 

Я удивился. Я попытался  посмотреть на нее, как будто никогда  раньше не видел. Темные глаза, лукавое  выражение лица. Потом мой взгляд скользнул по ее обнаженным плечам – она не протестовала – и  по ее воздушному платью. Она задала мне трудную задачу, я помнил Апельсиновую Девушку только по тем редким встречам, которые были у нас зимой. Если я и встречал ее когда-то еще, то забыл  это насмерть, сейчас я мог думать только о том, что она необыкновенно  красива. Ее создал Бог, думал я, или  Пигмалион, легендарный греческий ваятель, вытесавший из мрамора женщину своей мечты, после чего богиня любви сжалилась над ним и оживила ее. Когда я в последний раз видел Апельсиновую Девушку, на ней было черное зимнее пальто. Теперь же она была одета так легко, что это смущало меня, мне казалось, что я чересчур приблизился к ней. И тем не менее я не видел в ней ничего знакомого, но, может, именно это меня и смущало?

 

«Попробуй вспомнить меня, – повторила она. – Мне так хочется, чтобы ты вспомнил».

 

«Скажи хоть какое-нибудь наводящее слово», – попросил я.

 

Она сказала: «Хюмлевейен, дурачок!»

 

Хюмлевейен. Я вырос на Хюмлевейен. Я там родился. И жил всю жизнь. На Адамстюен я жил лишь последние полгода.

 

«Или Ирисвейен», – сказала она.

 

Это было там же. Хюмлевейен начиналась от Ирисвейен.

 

«Тогда Клёвервейен!»

 

Это тоже было по соседству. В детстве я часто играл  на большом холме между виллами  на Клёвервейен. Холм весь зарос деревьями и кустами. Кажется, там была еще песочница и качели. Несколько лет назад там поставили несколько скамеек.

 

Я снова поднял глаза на Апельсиновую Девушку. И вздрогнул  всем телом, примерно так же приходят в себя после глубокого гипноза. Я крепко-крепко сжал ее руки. Еще  чуть-чуть, и я заплакал бы. «Веруника!» – вырвалось у меня наконец.

 

Она широко улыбалась. Но мне  показалось, что и у нее на глаза  навернулись слезы.

 

Я смотрел ей в глаза, и  мой взгляд больше не отклонялся в  сторону. Больше меня ничто не сдерживало. Робости как не бывало. Я был  открыт перед ней. Осмелился без  всяких условий сдаться на ее милость. Это принесло мне большое облегчение.

 

Наверное, ни одна близость на свете не может сравниться с двумя  взглядами, которые открыто и  решительно встречают друг друга  и уже не отпускают.

 

 

 

Девочка с карими глазами  жила на Ирисвейен. Мы с ней играли каждый день с тех пор, как научились ходить, во всяком случае, с тех пор, как научились говорить. Мы вместе пошли в первый класс, но после Рождества, когда мы учились в первом классе, Веруника вместе с семьей уехала из Осло, нам тогда было по семь лет. Это было не больше тринадцати лет назад. Но с тех пор мы ни разу не виделись.