Становление Кутлу - Мухамеда Тевкелева как личности и начало дипломатической деятельности

2.2 Политическая деятельность А. И. Тевкелева в Оренбургском крае

Только в феврале 1733 г. А.И. Тевкелев вернулся в Петербург, где его уже считали погибшим или попавшим в плен. (Коллегия иностранных дел даже выделила деньги для его выкупа из плена.) С этого момента начинается новый период деятельности А.И. Тевкелева - практическая работа в Оренбургском крае, характер которой далеко не однозначен. В мае 1734 г. создается Оренбургская экспедиция во главе со статским советником И.К. Кириловым. Его помощником становится получивший звание полковника А.И. Тевкелев. 12 августа 1735 г. эта экспедиция заложила город Оренбург в устье реки Орь (будущий Орск). Однако строительство здесь русской крепости вызвало выступление башкир, вскоре принявшее характер массового восстания.

Одним из главных организаторов его подавления стал полковник А.И. Тевкелев. Отряд под его непосредственным командованием был направлен Кириловым в Зауралье. После проведения карательных операций Тевкелев в конце октября 1735 г. выезжает в Уфу.

«Миротворческая деятельность» Оренбургской экспедиции вызвала обращение восставших башкир с челобитной к командующему российскими вооруженными силами в Башкирии генерал-лейтенанту А.И. Румянцеву. В ней представители 27 волостей жаловались на жестокость Кирилова и А.И. Тевкелева, прося отозвать Оренбургскую экспедицию. Кроме того, они указывали на произвол и взяточничество полковника А.И. Тевкелева, генерала Л.Я. Соймонова (будущего начальника Оренбургской комиссии в 1741-1742 гг.), переводчика Р. Уразлина (участника посольства князя Уракова к хану Среднего жуза Абдулмамбету в 1742 г.) и других офицеров экспедиции.

Дальнейшие методы действий царских войск были ужасающими. В начале 1736 г. А.И. Тевкелев вновь направляется с отрядом войск в Зауралье. 19 января его отряд входит в деревню восставших Сеянтусы Балыкчинской волости. Здесь по свидетельству очевидца П.И. Рычкова было расстреляно и заколото штыками около 1000 башкир с женщинами и детьми, 105 человек было сожжено в амбаре.

Далее отряд Тевкелева участвовал в сожжении еще 51 деревни, сопровождавшемся убийством более 2 тысяч взрослых и детей. Жестокость карательных операций вызвала у здешних жителей даже появление песни «Тевкелев»: «Наш край полковник Тевкелев палил, Длины Ак-Идели выжег он. Ему за то, что грабил он башкир, Легло на плечи золото погон» [24, с.112].

Весной 1737 г. умирает И.К. Кирилов и новым главой Оренбургской экспедиции становится В.Н. Татищев, выдающийся государственный деятель и ученый России. Вынеся несколько смертных приговоров офицерам, участникам грабежей башкирского населения, он сумел поладить с восставшими. А.И. Тевкелев в это время участвует в работе Немировского конгресса вместе с ведущими российскими дипломатами восточного направления в те годы - Т.П. Шафировым и А.П. Волынским. Конгресс 1737 г. оказался не слишком удачным, так как не позволил разрешить противоречия ни в спорах с противником России - Турцией, ни в спорах с союзником - Австрией. Летом 1738 г. происходит новая встреча А.И. Тевкелева с ханом Абулхаиром. Это происходит так. Новый глава Оренбургской экспедиции Татищев настоятельно зовет к себе для встречи в Оренбурге Абулхаира, который в свою очередь не торопится на нее, не доверяя российским властям. В дело вновь вступает А.И. Тевкелев. Он встречается с остановившимся под Оренбургом Абулхаиром, гарантируя ему безопасность.

2.3 Исследования Кутлу — Мухамет Тевкелева как источник по изучению казахско-русских отношений

Как правило, все историки, осмысливая историческое значе­ние миссии К.-М. Тевкелева для развития русско-казахских от­ношений и кочевого общества казахов вообще, предпочитают го­ворить главным образом об ее определяющей роли в становлении процесса утверждения российского присутствия в регионе. При этом мнения специалистов о последствиях присоединения Казах­стана к России для казахского народа с давних пор существенно расходятся друг с другом, хотя в последнее время стала явно доминировать более взвешенная точка зрения о большой внутрен­ней противоречивости этого исторического процесса и неодноз­начном характере его влияния на социально-экономическое, поли­тическое и культурное развитие казахов.

В отличие от главного политического результата посольства Тевкелева, допускающего диаметрально противоположные по смыслу авторские оценки и суждения, отношение профессиональ­ных историков к доставленным им в Россию исследовательским материалам о казахском народе всегда было и до сих пор оста­ется однозначно положительным по его основополагающим кри­териям. По общему мнению всех дореволюционных, советских и современных исследователей истории Казахстана, четко выра­женному как в специальных историографических трудах и разде­лах диссертаций, так и косвенным образом — в форме много­кратного использования извлеченных из работ Тевкелева истори­ческих знаний, созданные им документальные источники имеют непреходящую познавательно-практическую ценность для исто­рической науки, так как являются плодом тщательного эмпири­ческого обследования большой части территории и населения Казахстана и содержат в себе уникальную конкретно-историче- скую информацию по широкому кругу самых различных аспектов социально-политической и культурной жизни казахов первой по­ловины XVIII столетия [25, с.126-129].

Собранные российским посольством в 1731—1732 гг. полевые данные о недавнем прошлом и современном ему положении ка­захского народа были изложены членами миссии в нескольких официальных документах, специально подготовленных для Кол­легии иностранных дел. К ним относятся: пять донесений Тевке­лева из Степи высшим сановникам империи, его особый посоль­ский дневник или «Журнал», охватывающий весь период пребы­вания дипломатической миссии на территории Западного Казах­стана; подробное текстовое описание путевого маршрута русского отряда и географическая карта пройденных мест, которые соста­вили геодезисты А. Писарев и М. Зиновьев. В этой группе источников наибольший интерес для современных историков пред­ставляет написанный скорописью XVIII века «Журнал бытности в Киргиз-касацкой орде переводчика Маметя Тевкелева» за 1731 — начало 1733 г. объемом около 140 листов рукописного текста, где содержится множество оригинальных фактических сведений по истории Казахстана первой половины XVIII века. При этом сле­дует иметь в виду, что данный «Журнал» является фактически единственным аутентичным источником информации о конкрет­ных исторических обстоятельствах принятия ханом Абулхаиром и другими политическими лидерами казахов-кочевников россий­ского подданства в 1731 году. Его особая ценность заключается также в том, что здесь впервые приведены четкие и однозначные свидетельства о давнем существовании на территории региона трех казахских жузов: Старшего, Среднего и Младшего — и конкретно обозначены исторические названия каждого из них («Большая», «Средняя» и «Малая» или «Меньшая» «орды»), которые отсутствуют во всех более ранних (как русских, так и восточных) источниках по истории казахов [26, с.43].

Основное внимание автором «Журнала» по понятным причи­нам было уделено освещению внутренней социально-политичес­кой обстановки в Степи в начале 30-х гг. XVIII в. и драматичес­ким коллизиям междоусобной борьбы различных группировок казахской знати «черной кости» («кара суйек») вокруг идеи при­нятия российского подданства. Столкнувшись в казахских кочевьях лицом к лицу с острой конфронтацией пророссийской и так назы­ваемой «противной партией» местных старшин, Гевкелев проявил себя в этой экстремальной ситуации не только как талантливый самостоятельный дипломат, но и как тонкий наблюдатель. Все сложнейшие перипетии увиденной им и испытанной на себе же­сткой внутриполитической борьбы отражены в его дневнике очень подробно и детально, что позволяет современным истори­кам точно установить конкретные даты и последовательность чередования многих исторических событий, составить относи­тельно объективное представление о сложившейся к тому времени в кочевом обществе расстановке политических сил и на данной основе более или менее полно реконструировать действительную историческую картину начала вступления казахов Младшего и Среднего жузов под российский протекторат.

Вместе с тем в трудах советских ученых, посвященных исто­рии русско-казахских отношений, нередко можно встретить кри­тическое утверждение о том, что К.-М. Тевкелев при неоднократ­ных упоминаниях в «Журнале» о грозившей ему большой опасно­сти со стороны «противной партии» казахских старшин будто бы сильно преувеличивал и драматизировал накал политических стра­стей в Степи вокруг проблемы российского подданства, рассчи­тывая тем самым подчеркнуть свои особые заслуги в порученном ему деле перед российским престолом и получить за свои труды достойную награду от русской императрицы. Этот априор­ный тезис представляется достаточно уязвимым с научной точки зрения, так как кроме двухлетнего дневника главы россий­ской дипломатической миссии других аутентичных источников информации о посольстве Тевкелева к хану Абулхаиру нет. По­скольку же при отсутствии иных, чем его собственная, авторских версий развития указанных событий мы не только не можем достоверно установить конкретные факты проявления у Тевкелева подобных гипотетических «искажений» и «преувеличений», но даже сколько-нибудь убедительно доказать тот факт, что они действительно у автора есть, то, следовательно, «должны брать свидетельства его «Журнала» именно такими, каковы они есть на самом деле» и не пытаться сглаживать по конъюнктурно- идеологическим мотивам описанную в нем довольно сложную и противоречивую историческую ситуацию в Степи [27, с.83-87].

В общем контексте описания внутриполитической обстановки в регионе в начале 30-х гг. XVIII в. в «Журнале» Тевкелева приведены обширные разнообразные сведения о традиционных правящих элитах казахского общества и их наиболее видных пред­ставителях того периода (ханах Абулхаире и Семеке, султанах Нуралы, Батыре, Ниязе и др.; батырах Младшего жуза Букен- бае, Есете, Кудайназар-мурзе и т. д.), что в комплексе дает возможность более или менее точно выявить основные статусные характеристики социальных групп султанов, биев, батыров и стар­шин; функциональную роль в системе управления номадным об­ществом каждой из них и характер взаимоотношений всех этих привилегированных сословно-корпоративных группировок между собой и с рядовыми общинниками-казахами. Важность этих фактических сведений состоит также в том, что все они емко и колоритно характеризуют цивилизационные особенности инсти­тута ханской власти у степных номадов региона и свидетельству­ют о традиционной ограниченности властных полномочий казах­ских ханов в условиях перманентно-подвижного образа жизни скотоводческого населения и обширности ареала его кочевания.

Помимо сведений о внутренней социально-политической об­становке на территории Казахстана в первой половине XVIII в. в «Журнале» имеется большая оригинальная информация о внешних связях казахских ханств с соседними государствами и народами, главным образом — с Джунгарией, Хивой, Аральским владением, приуральскими башкирами и волжскими калмыками. Эти данные во многом дополняют и уточняют свидетельства других россий­ских и восточных нарративных источников того периода о между­народных отношениях в Центральной Азии в эпоху наивысшей военно-политической активности Джунгарского ханства в регионе и позволяют более детально установить формы участия наслед­ственной аристократической элиты казахов во внутриполитической жизни Хивинского ханства, приаральских узбеков, каракалпаков и некоторых других азиатских народов и государств [28, с.43-44].

Кроме того, в «Журнале» приводятся краткие биографические сведения об отдельных казахских ханах, султанах и наиболее авто­ритетных батырах того времени, полученные Тевкелевым непос­редственно от этих исторических лиц. В этой связи необходимо отметить, что К.-М. Тевкелев, как великолепный знаток тюркских языков и степной традиционной системы родственных отношений, очень хорошо ориентировался в многообразии традиционных тюр- коязычных терминов, обозначавших различные категории родства (отец — сын или дочь; дядя _ племянник или племянница; родной брат — двоюродный брат — троюродный брат; зять — тесть, сват, деверь, шурин, свояк и т. д.), и, как убедительно подтверж­дают многие другие репрезентативные группы источников первой половины XVIII столетия (оттиски именных печатей, персональ­ные подписи на присяжных листах и автобиографические данные личных писем тех же ханов, султанов и батыров российским вла­стям), фактически не допускал ошибок при указании степени род­ственной близости между принадлежавшими к одной семье или к одному клану историческими персоналиями. В этом отношении его специальные «Журналы» и дополняющие их постоянные донесе­ния в Коллегию иностранных дел выгодно отличаются от подавля­ющего большинства других российских официальных документов XVIII в., изобилующих такого рода фактографическими неточно­стями и противоречиями.

Наряду с разнообразной информацией о современном автору состоянии казахского общества «Журнал» содержит немало инте­ресных и новых для того времени сведений по истории и культуре казахского народа. К ним следует отнести краткие известия Тев­келева, записанные со слов батыра Букенбая (ум. в 1741/42 г.), о разделении казахов на три жуза, истории правления казахских ханов в каждом из этих жузов, социальных функциях ежегодно созываемых народных курултаев наследственной кочевой аристок­ратии и знатных старшин; рассказ Абулхаир-хана об историчес­кой роли присырдарьинских городов в общественно-политической и культурной жизни казахских ханств; показания каракалпакского старшины Оразак-батыра о пребывании первых степных чингизи­дов на престоле Хивинского ханства, образные авторские зарисов­ки и упоминания об обычаях приема и угощения гостей, традициях сватовства и междинастических браков в семействах казахских ханов, развитии в Степи охоты с ловчими птицами на диких зве­рей; емкие характеристики образа жизни, культурных традиций и социальных институтов у башкир и каракалпаков и многие другие аналогичные им историко-этнографические данные. Все эти сведе­ния и детали бытового характера, а также колоритный живописно- образный стиль повествования автора не только существенно до­полняют свидетельства других, более ранних и современных Тевкелеву документальных материалов по истории Казахстана первой половины XVIII в., но и делают рассматриваемый «Журнал» яр­ким и живым произведением своей эпохи. Одиннадцать лет спу­стя после его появления на свет первый российский губернатор Оренбургского края (1744—1758) И. И. Неплюев, обстоятельно ознакомившись в Самаре с дневником Тевкелева, так отзывался в своем донесении Коллегии иностранных дел об обширных позна­ниях автора этого ценнейшего документа в области исторической этнографии казахов: «Он, Тевкелев, с ними единоверной и о нра­вах их совершенно сведомой, и поныне у всех киргис-кайсацких владельцов имя ево, а особливо у Абулхаир-хана, в немалом почте­нии содержится» [29, с.30-33].

Через полгода после возвращения в Петербург К.-М. Тевкелев был причислен к новообразованной на границе башкирских и ка­захских кочевий Оренбургской экспедиции и 15 июня 1734 г. от­правился вместе с ее первым начальником известным российским государственным деятелем и ученым И. К. Кириловым (1689— 1737) в приуральские степи. 10 ноября 1734 г. он прибыл в Уфу, а немного позже — в штаб-квартиру экспедиции г. Самару, где стал правой рукой И. К. Кирилова в деле военно-административ- ного и хозяйственного обустройства новых территорий. В ка­честве основного помощника начальника Оренбургской экспеди­ции Тевкелев осуществлял «главную команду над башкирским и нерегулярным войском», постоянный контроль за положением дел в Казахской степи и строительство новых административных пунктов в Южном Приуралье. В частности, 2 сентября 1736 г. он основал в урочище Челяби на реке Миасс один из крупнейших современ­ных городов России — Челябинск [30, с.77-85].

С самого начала практического утверждения политического влияния России в Оренбургском крае колонизационная политика царского правительства встретилась с серьезным сопротивлени­ем башкир, которое вылилось в восстание 1735 — 1740 гг. под предводительством Кильмяка Нурушева. Полковник К.-М. Тевкелев наряду с другими местными российскими администрато­рами принял активное участие в подавлении этого народного движения. По свидетельству многих источников того времени включая «Историю Оренбургскую» будущего сподвижника и единомышленника Тевкелева П. И. Рычкова, главный помощник Кирилова проявил особую жестокость в вооруженной борьбе против повстанцев. В частности, в 1736 г. Тевкелев беспощадно распра­вился с башкирами аула Сеянтус Балыкчинской волости Сибир­ской дороги. Все 1000 жителей его, в том числе женщины и дети, были убиты, а 105 человек из них заперты в амбаре и сожжены заживо. Сверх того он полностью разорил в тех местах около 50 других башкирских аулов. За проявленную чрезмерную жес­токость при подавлении народного восстания башкиры прозвали К.-М. Тевкелева «дьяволом» и со временем заклеймили его имя в исторической народной песне «Тафтиляу» («Тевкелев») [31, с.78].

Однако, отмечая крутой нрав и присущую Тевкелеву склон­ность к применению беспредельно жестоких карательных мер против непокорных групп населения юго-восточных окраин Рос­сии, сопротивлявшихся царской власти и колониальным поряд­кам империи, было бы большим упрощением искать объяснение его беспощадным действиям против башкирских повстанцев в одной только «суровой выучке петровской государственной шко­лы», или в свирепой решимости «татарина-ренегата» любой це­ной защищать интересы самодержавия, либо же в «типичной» для азиатов жестокости по отношению к своим соперникам в непримиримой борьбе, как это часто утверждается в различных исследованиях по истории бывшего Оренбургского края. Безус­ловно, все перечисленные обстоятельства оказали определенное влияние на формирование личности будущего видного оренбург­ского администратора, но наиболее важную, если не определяю­щую, роль сыграл здесь, на мой взгляд, такой специфический фактор, как подчеркнуто негативное отношение царского прави­тельства и высших сановников империи к исламу в доекатеринин- скую эпоху и проистекавшая из него жизненная необходимость для немногочисленных чиновников-мусульман особо «ревностно» доказывать словом и делом свою бесконечную преданность пра­вославному императорскому престолу. С этой точки зрения наи­более адекватная интерпретация жестокого поведения Тевкелева в истории с подавлением башкирского восстания выглядит по су­ществу как метафорический парафраз расхожей исторической аллегории о некоем «новообращенном католике», пытавшемся непременно превзойти своей религиозной неистовостью самого Папу Римского. По аналогии с ней можно заключить, что пра­воверный мусульманин Тевкелев, оказавшись по долгу службы в отдаленном новоприобретенном крае империи, должен был в сво­их карательных действиях против единоверных ему соотечествен­ников не просто соответствовать общепринятым в то время стан­дартам административного поведения, но и намного превзойти их своим служебным рвением, расторопностью в делах и беспо­щадностью к конфессиональным «собратьям-мятежникам». Ис­ходя из вышеуказанной конкретной ситуации, а также из анализа всего многообразия поступков Тевкелева в разные периоды его административно-управленческой деятельности, мне представля­ется более правомерным говорить относительно проявленной им в карательных действиях против башкир особой жестокости не столько как об отличительной черте его характера, а главным образом как о сознательно выбранной полковником-мусульмани­ном для самого себя тактике поведения в определенных «погра­ничных» для доверия к служилому «инородцу» политических ситуациях. В частности, многие архивные документы о службе Тевкелева в Оренбургской губернии в конце 40—50-х гг. XVIII в. убедительно свидетельствуют о том, что он тогда не только никак не превосходил радикализмом своих убеждений и поступков дру­гих оренбургских чиновников, но, напротив, резко полемизировал с сослуживцами и со своими прямыми начальниками И. И. Не- плюевым и А. Р. Давыдовым по поводу применяемых ими жес­тких ограничительно-запретительных мер по отношению к жиз­ненно важным интересам и потребностям местного кочевого на­селения [32, с.286].