Петр I и его сподвижники

 рангах 1722 года, хотя идеи, в ней заложенные, начали внедряться  Петром задолго до ее обнародования.  Петр,

 нарушая традиции и  преодолевая сословную замкнутость,  комплектовал ряды своих сподвижников, как мы знаем не 

 только из людей  "породных", но и бывших холопов,  посадских и иностранцев. 

 Когда присматриваешься  к деяниям Петраи его сподвижников, обращаешь внимание на то, сколь 

 основательно опережал  свое время царь идеей всеобщего  блага, которой он служил. Из  этого отвлеченного понятия 

 соратникам царя было  ближе и роднее благо - личное. Суровые меры Петра оказались  бессильны преодолеть 

 казнокрадство, прежде  всего тех, кто вышел из низов.  Шереметьев, Голицин и прочие  аристократы не были уличены 

 в этом пороке. Князь  Матвей Петрович Гагарин, повешенный  за казнокрадство, являл собою  исключение.

 Четыре очерка, входящих  в реферат, посвящены биографиям  четырех несхожих людей. Самой  яркой фигурой 

 среди них был, бесспорно,  Александр Данилович Меньшиков.  Он был, наверное, самым выдающимся  сподвижником 

 Петра. Необычным был  путь восхождения его к могуществу, славе и богатству; пирожник  стал вторым лицом в 

 государстве. Незаурядными  были дарования этого человека, в полной мере раскрывшихся  на военном и 

 административном поприщах. Не оставляет равнодушным падение  князя, последние годы жизни,  проведенные в 

 полной безвестности  в далеком Березове. Интересен  Меньшиков, прежде всего, как  личность - личность нового 

 времени, пробужденная  к жизни реформами царя-преобразователя. 

 Этот деловитый делец  занимал совершенно исключительное  положение в кругу соратников  Петра. Человек 

 темного происхождения, "породы самой низкой, ниже  шляхества", по выражению князя  Б. Куракина, едва умевший 

 расписаться в получении  Жалования и нарисовать свое  имя и фамилию, почти сверстник  Петра, сотоварищ его 

 воинских потех в  Преображенском и корабельных  занятий на голландских верфях, Меньшиков, по отзыву того же 

 Куракина, в милости  у царя "до такого градуса  взошел, что все государство правил, почитай, и был такой сильный 

 фаворит, что разве  в римских гисториях находят". Он отлично знал царя, быстро  схватывал его мысли, исполнял 

 самые разнообразные  его поручения, даже по инженерной  части, которой совсем не понимал,  был чем-то вроде 

 главного начальника  его штаба, успешно, иногда  с блеском командовал в боях. Смелый, ловкий и самоуверенный,  он 

 пользовался полным  доверием царя и беспримерными  полномочиями, отменял распоряжения  его фельдмаршалов, не 

 боялся противоречить  ему самому и оказал Петру  услуги, которых он никогда не  забывал. 

 Что князь принадлежал  к деятелям крупного масштаба, явствует из значимости его  поступков - не в манере 

 светлейшего было мельчить  и довольствоваться малым. Размах, как свойство широкой натуры  князя, виден во всем: и 

 на театре военных  действий, где он никогда не  ограничивался полумерами, и в  отношениях со своими недругами,  где 

 он был неумолим, и  в сооруженных по его заданию  дворцах, по всей пышности и  размерам превосходивших все,  что 

 в то время было  сооружено в новой столице  и ее пригородах, и в его  самом длинном и пышном, уступавшем  лишь 

 царскому титуле, и  в захватывающей воображение  роскоши, и в казнокрадстве,  и в безграничном честолюбии.

 Заслуги Меньшикова  в преобразовательных начинаниях  Петра Великого вряд ли можно  переоценить. Даже если бы 

 эти заслуги ограничивались  только воинскими подвигами князя,  то просто их перечисления  достаточно, чтобы 

 увековечить его имя:  Калиш, Лесная, Батурин, Полтава,  Переволочна, Штеттин - вот главные  победы князя в 

 северной войне. Если  в двух из них он делил  радость триумфа с Петром, то  в остальных он руководил операциями 

 самостоятельно, показав  при этом недюжие способности  военачальника. Но он проявил  себя, как мы узнали из 

 очерка о нем, не  только на поле брани, но  и как крупный государственный  деятель. Что касается Меньшикова  в 

 правительственном механизме,  то природа сохранившихся источников  такова, что, пользуясь ими, невозможно 

 вычленить его роль  как сенатора или даже руководителя  Военной коллегии. Если течение  дел журчало по 

 привычному бюрократическому  руслу и не вызывало осложнений, то, как говорится, за лесом  не видны деревья, 

 участие каждого сенатора  или члена коллегии скрыто  общим решением. Исключение составляет  знаменательная 

 свара в Сенате в  1722 оду, когда за скупой регистрацией  перебранки можно восстановить  ход разыгравшегося 

 скандала и роль  в нем отдельных сенаторов.  Именно по этому в реферате  отмечена роль князя в строительстве 

 Петербурга и ничего  не сказано о Меньшикове-сенаторе, равно как и о Меньшикове - президенте  Военной коллегии.

 Слабость Меньшикова  на виду, как на виду и его  вклад в победы Северной войны,  в создании регулярной армии  и 

 флота, в строительстве  и благоустройстве новой столицы.  Алчность светлейшего, его порою  затмевавшая рассудок 

 страсть к стяжанию  способны в известной мере "подмочить"  репутацию князя. Но в жизни  выдающейся личности 

 привлекает, прежде всего  ее реальный вклад во славу  России, разумеется, России той поры, с ее социальными 

 порядками. Вклад его  велик, и потому потомки помнят  имя Меньшикова.

 Не менее яркой личностью  является и Петр Андреевич  Толстой. Он вызывал чувство  глубокой неприязни у 

 Андрея Артамоновича  Матвеева, сына боярина Артамона  Сергеевича, убитого стрельцами  во время бунта 15-17 мая 

1682 г. Одним из виновников  гибели его отца был Толстой,  действовавший в интересах Милославских. И тем не 

 менее Матвеев-младший  характеризовал Петра Андреевича  как человека острого ума. Репутацию  умного, ловкого и 

 проницательного деятеля  Толстой сохранил и к исходу  своей жизни. Французский посол  Кампредон не жалел 

 хвалебных эпитетов  в его адрес: "Это человек  даровитый, скромный и опытный"; "Это лучшая голова России";

"Толстой самый доверенный  и бесспорно самый искусный  из министров царицы"; "Это  человек тонкого ума, 

 твердого характера  и умеющий давать ловкий оборот  делам, которым желает успеха".

 Кампредона можно было  бы заподозрить в предвзятости, ибо он, как и прочие иностранные  послы в 

 Петербурге, не скупился  на похвалы тем русским государственным  деятелям, которые охотно шли  ему на уступки. Но 

 из очерка о Толстом  нам известно, что дела Петра  Андреевича подтверждают, а не  опровергают характеристику 

 Кампредона. Толстой служил  делу Петра верно и преданно  и без оглядки отдавал этой  службе все свои недюжинные 

 дарования. 

 Поле деятельности  Петра Андреевича - дипломатия. Занятие  этим ремеслом не всегда предполагало  наличие 

 чистых рук. В ход  пускалось все, что обеспечивало  успех: обман, шантаж, подкупы,  вероломство, лицемерие и даже 

 убийство. После того, как узнаешь о том, как он  использовал все рычаги давления  на царевича Алексея, чтобы 

 добиться от него  согласия вернуться в Россию, или о том, как он скупал  оптом и в розницу османских  министров, 

 может создаться впечатление,  что Толстой был злодеем или,  во всяком случае, человеком, лишенным  элементарной 

 нравственности. Нельзя, однако, игнорировать то обстоятельство, что Толстой-дипломат, как и русская  дипломатия в 

 целом, всего лишь  постигал азы европейской дипломатической  службы, весьма не разборчивой  в средствах 

 достижения цели. Петр  Андреевич руководствовался не  своекорыстными, а государственными  интересами, и его 

 действия вознаграждались  в той мере, в какой они способствовали  укреплению либо мощи государства,  либо 

 позиции монархов.

 В ином ракурсе выглядит  Толстой в общении с Петром  и его министрами, а также в  семейном кругу. Здесь он 

 был и преданным  слугой, и добрым порядочным семьянином, заботливым супругом и отцом. 

 Иные черты были  присущи Борису Петровичу Шереметьеву.  По своему мироощущению, привычкам  это был 

 человек XVII века, волей  судьбы заброшенный в бурное  время петровских преобразований. Он и не порвал с 

 прошлым, и полностью  не воспринял настоящие, точнее  не смог превозмочь себя, чтобы  органически слиться с этим 

 настоящим. Из XVII века  он прихватил черты патриархального  воеводы и представления о  военном искусстве, 

 определяющим признаком  которого являлось не умение, а число. В петровское время  он приобрел навыки в создании 

 и управлении регулярным  войском, более мобильным и  боеспособном, чем поместная конница  прошедшего века. В 

 сплаве этих двух  качеств и формировался полководец  Шереметьев. Его главная сфера  деятельности - поле брани, и 

 Россия была обязана  первыми победами.

 Присущее Шереметьеву  сочетание названных выше качеств  определяло отношение царя к  своему 

 фельдмаршалу. Оно никогда  не было теплым, и в то же  время его нельзя назвать враждебным. Борис Петрович с 

 завидным терпением  переносил постоянные понукания  царя, чаще всего являвшиеся результатом  его 

 медлительности, иногда  брюзжал, но никогда не уклонялся  от любых поручений царя и  с чувством долга их 

 выполнял. Последнее обстоятельство  необходимо подчеркнуть в связи  с тем, что в литературе бытует  пущенная 

 князем Щербатовым  молва о словах, будто бы сказанных  Борисом Петровичем, когда он  отказался участвовать в суде 

 над царевичем Алексеем: "... служить своим государям,  а не судить его кровь моя  есть должность".

 Письма Шереметьева  кабинет-секретарю Макарову, князю  Меньшикову, генералу Апраксину  и самому царю 

 дают основание отклонить  версию Щербатова: на подобную  демонстрацию фельдмаршал был  не способен не только 

 на исходе своих  сил, но и в годы их расцвета.

 В отличие от Меньшикова, Толстого и Шереметьева, пользовавшихся  большей или меньшей 

 самостоятельностью и  силой обстоятельств вынужденных  иногда принимать собственные  решения, Алексей 

 Васильевич Макаров  подобных трудностей не испытывал:  он всегда был при Петре,  неукоснительно следовал за ним, 

 куда бы тот ни  направлялся, хотя бы на курорт.

 Конечно же, могучая  фигура Петра заслоняла Макарова, но, присмотревшись к деятельности  его кабинет-

 секретаря, можно без  риска ошибиться сказать, что  Алексей Васильевич принадлежал  к числу самых доверенных лиц 

 царя и был непременным  его помощником во всех его  начинаниях. Если Петра его можно  сравнить с маховым 

 колесом, приводящим  в движение весь правительственный  механизм, то Макаров выполнял  функции приводного 

 ремня. 

 Через руки Макарова  проходили все донесения Петру,  равно как и указы, исходившие  от царя, каких бы 

 вопросов они не  касались: военных, дипломатических  или относившихся к внутренней  жизни страны. И все же 

 главным поприщем, где  Макаров, проявлял необыкновенное  трудолюбие, феноменальную работоспособность  и 

 высочайшую степень  организованности, значительно облегчал  титанический труд Петра, был  "распорядок".

 Петр, поучая как-то  своего сына, заявил, что управление  страной складывается из двух  забот: "распорядка и 

 обороны". Шереметьев, Меньшиков и Толстой подвизались  в области "обороны", полем  деятельности Макарова был 

"распорядок". Яркие  и не похожие индивидуальности, они дополняли друг друга, создавая, выражаясь спортивным 

 языком, единую команду.  В конечном счете, деятельность  каждого из них, направляемая  твердой рукой Петра, была 

 подчинена его воле.

 Но вот Петра не  стало. Наступила пора безвременья,  когда государственная телега  в силу инерции продолжала 

 двигаться в раз  заданном направлении. Страна, подобно  путнику, израсходовав ресурсы  во время продолжительного 

 и изнурительного похода, как бы сделала привал, решила  передохнуть, чтобы собраться  с новыми силами и 

 вооружиться новыми  идеями.

 При Петре его сподвижники  блистали, после его смерти блеск  потускнел, и создается впечатление,  что вместо 

 личностей выдающихся  у трона стали копошиться заурядные  люди, лишенные государственной  мудрости. Они 

 продолжали дело Петра,  скорее всего, в силу инерции,  как отмечалось выше, чем вследствие  творческого восприятия 

 полученного наследия  и четких представлений, как  им распорядиться. Более того, современники стали свидетелями 

 острого соперничества  за власть, начавшегося у еще  неостывшего тела Петра и продолжавшегося  свыше полутора