В целом интеллигенция, со временем примирилась  со сложившейся ситуацией и вынуждена  была вступить во взаимодействие с  новой властью. В начале 20-х гг. ХХ в., когда в России набирает обороты  НЭП, в эмигрантской среде возникает  движение сменовехства, получившее название от литературно-политического сборника «Смена вех», издававшегося в Париже в 1921–1922 гг. Идеологи сменовехства (Н. В. Устрялов и др.) призывали перейти  от конфронтации с большевиками к  сотрудничеству с ними.

    В СССР разворачиваются масштабные исследовательские  программы, создаются новые научно-исследовательские  институты: в 1934 г. С. И. Вавилов основал  Физический институт АН, тогда же создан Институт органической химии, в Москве П. Л. Капица создает Институт физических проблем, в 1937 г. создан Институт геофизики. Продолжают работу физиолог И. П. Павлов, селекционер И. В. Мичурин. Результатом  работы советских ученых были многочисленные открытия. Возрождается историческая наука. В 30-е г. работают выдающиеся советские историки: академик Б. Д. Греков – автор трудов по истории средневековой  России («Киевская Русь», «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVIII в.»  и др.); академик Е. В. Тарле – знаток новой истории стран Европы и  прежде всего Наполеоновской Франции («Рабочий класс во Франции в эпоху  революции», «Наполеон» и др.).

    В то же время тоталитаризм создавал серьезные препятствия для нормального  развития научного знания. Была ликвидирована  автономия Академии наук. В 1934 г. она  была переведена из Ленинграда в Москву и подчинена Совнаркому. Жертвами репрессий стали такие видные ученые, как биолог, о сновоположник  советской генетики академик и президент  ВАСХНИЛ Н. И. Вавилов, ученый и конструктор  ракетной техники, в будущем академик и дважды Герой Социалистического  Труда С. П. Королев и многие другие.

    Репрессии нанесли тяжелый урон интеллектуальному  потенциалу страны. История партии и революционного движения была искажена: на страницах ученых трудов и периодических  изданий превозносились несуществующие заслуги Вождя. В стране утверждался  культ личности Сталина. 

    Система управления наукой в  советский период

    Наука не может обходиться без системы управления, она давно перестала быть делом талантливых одиночек с небольшой группой приверженцев и учеников. Во всех развитых странах общество тратит на науку заметную часть своих совокупных ресурсов, в науке заняты сотни тысяч, а то и миллионы работающих, она относится к приоритетным сферам государственного регулирования. И ни одна крупная система управления без тех или иных элементов бюрократизма не обходится. Вопрос в степени бюрократизации, то есть в соотношении сил между управленцами в науке и научным сообществом в целом. Кто определяет цели, распределяет ресурсы, создает правила игры, оценивает результаты, в чьих руках реальная власть, подбор кадров, есть ли надежные каналы и формы контроля за управленцами со стороны общественности - этими и многими другими аналогичными моментами определяется степень бюрократизации.

    Если  со всех перечисленных точек зрения оценивать положение в науке  советского периода, то кроме как "хуже некуда" сказать нечего. Более  высокий уровень бюрократизма и  представить себе трудно. Не углубляясь в детали, выделим лишь несколько  определявших ситуацию факторов.

    Прежде  всего, наука в СССР и в РСФСР  как части Союза целиком и  полностью была огосударствлена, все  научные учреждения и организации  принадлежали государству, им финансировались  и управлялись, а все научные  сотрудники были государственными служащими. Вся прикладная и вузовская наука  находилась в непосредственном ведении  министерств, а академии наук сами от министерств практически не отличались, разве что внешней атрибутикой. В большинстве развитых стран "западного" типа основная часть науки сосредоточена  не в государственном секторе, а  в частном и в обладающих большой  степенью автономности университетах. Американское правительство даже многие свои лаборатории передает под управление университетов и частных фирм, дабы избавить ученых от государственной  бюрократической рутины.

    Помимо аппарата государственного, наука была охвачена еще и партийным аппаратом, которому было сначала фактически, а затем и юридически дано право контроля над администрацией. Членство в партии было обязательным условием продвижения по службе, партийная карьера - удобной ступенькой к занятию высокой административной должности. При решении кадровых вопросов всякого рода и на всех уровнях партийность была важнее профессиональных качеств и способностей.

    Люди  с хорошим творческим потенциалом, искренне увлеченные наукой, сторонились  выборных партийных должностей и  большой общественной работы. Кроме  всего прочего, на это требовалось  много сил и времени, которые  приходилось отнимать у научных  занятий. На партработу в основном шли  те, кто не очень ладил с наукой и не надеялся продвинуться за счет своих талантов. А через некоторое  время они же при поддержке  партийных органов, чье слово  в кадровых делах было решающим, занимали посты руководителей научных  подразделений и организаций. Тут  уж и лавры ученого приходили  за счет многочисленного соавторства  с подчиненными, их "бескорыстной" помощи в подготовке диссертаций, за счет участия в составе творческих коллективов при соискании премий и т.п. Вершиной такой карьеры  для наиболее напористых, имеющих  организаторские способности и  сумевших обрести связи в высоких  сферах становилось избрание в члены-корреспонденты или даже действительные члены Академии наук. Такого рода "творческий" путь в российской науке был и остается до сих пор не исключением, а скорее правилом.

    Академии  наук были большие и малые, институты и конструкторские организации делились на категории, на головные и субординарные, вузы - по принадлежности к тому или иному министерству, союзного значения или республиканского, и за всем этим делением раз и навсегда заданным, за ступенями иерархической лестницы, стояли различия в схемах и размерах оплаты труда, уровня финансирования, распределения оборудования, приборов, капиталовложений и прочих благ.

    Штатное расписание каждого из учреждений должно было составляться в соответствии с  инструкциями вышестоящих органов  и министерства финансов, регламентировавших и набор должностей, и узкие "вилки" должностных окладов, и соотношение  старших и младших, и численность  общую, и численность административно-управленческого  персонала, и производственного  персонала, и надбавки к окладам, в общем, все до деталей, причем соблюдение всех регламентаций регулярно контролировалось и "сверху", и со стороны финансовых органов.

    Наиболее  странным для научной среды советским  установлением были (и остаются) выплаты и привилегии, связанные  с учеными степенями и превращающие их в синекуры. На нижнем уровне (кандидаты наук) степень практически удваивала зарплату. Для докторов к денежной надбавке присоединяется спецполиклиника. Для членов-корреспондентов и действительных членов Академии наук солидные денежные выплаты дополняются услугами целой службы - хозяйственного управления в составе президиума Академии, имеющего в своем подчинении жилые дома, санатории и дома отдыха, дачи, поликлиники. Вхождение в высшую ученую элиту означало получение хорошей квартиры, лучшее медицинское обслуживание, дачу, спецпайки, возможность купить машину и прочие блага, недоступные для простых смертных. Причем все это - пожизненно и независимо от результатов собственно научной деятельности. В отношении материального самообеспечения за государственный счет бюрократия от науки смыкалась с верхушкой правительственного и партийного аппарата.

    Отметим еще два момента, характерных  в плане бюрократизации советской  науки и заметно сказывавшихся  на качественном уровне научно-технического потенциала: принципы подбора и расстановки  кадров и фетишизация плана. О  кадровой политике мы частично уже  говорили в связи с идеологизацией и установкой на партийность, классовость  науки. Ее наиболее четким воплощением  стал принцип, получивший название "анкетного".

    Заполнение  подробных анкет требовалось  сразу после школы, при поступлении  в вуз или на первую работу и  далее на каждом шагу - при поступлении  в аспирантуру, смене работы, вступлении в партию, командировании за рубеж, оформлении допуска той или иной формы для участия в секретных  работах или знакомства с секретными документами, архивами и пр. Пунктов, по которым анкета могла стать "грязной", было множество: национальность, социальное происхождение, наличие родственников  за границей, репрессированных родственников, пребывание в плену или на оккупированной территории во время войны, членство в какой-либо партии, кроме большевистской (пока она существовала), наличие  взысканий по комсомольской или  партийной линии и т.п. Анкетный подход закрывал или сильно затруднял  доступ в науку многим одаренным  людям, крайне негативно сказываясь на качестве научных кадров.

    Что касается планирования, то благодаря  бюрократизму и малой компетентности руководящих и, особенно, контролирующих (партийных) органов, оно из необходимого и полезного инструмента организации  научных исследований и разработок превратилось в некий фетиш. Наука  не может функционировать так, как  действует серийное или массовое производство, где все понятно, отлажено, и сбои могут происходить лишь по причине нарушения дисциплины в широком смысле этого слова. В обширном спектре видов деятельности, образующих современную сферу ИР, далеко не всякий поддается четкому  плану, особенно долгосрочному. Поэтому  оптимальным для науки является гибкое, подвижное и постоянно  корректируемое планирование, сочетающее долгосрочные и краткосрочные ориентиры.

    В советской системе план, пятилетка  или любой другой названный срок, во всех областях - промышленности, строительстве, сельском хозяйстве, науке - всегда считался непреложным "законом", подлежащим исполнению при любых обстоятельствах. Руководящие инстанции как бы заранее предполагали, что исполнители  нерадивы и их постоянно надо заставлять выполнять намеченное. Корректировки  в сторону удлинения сроков расценивались  как нечто близкое к саботажу, злонамеренное и заслуживающее  наказания, над ними постоянно витал  дух 30-х годов с кровавыми процессами против "вредителей" и "врагов народа". Неизбежным результатом  становились всякого рода "приписки", недоделки, "липовые" отчеты и  прочие ухищрения, создававшие дополнительные трудности, нездоровую атмосферу, почву  для интриг и разбирательств. Кроме  того, это заставляло опытных руководителей  прибегать к тактике двойного планирования, включать в официальный  план лишь то, что было уже фактически сделано, решено, не требовало риска, а поисковые работы вести под  прикрытием такого рода "взрывобезопасной" ширмы. Нечего и говорить, насколько  все подобные бюрократические, навязанные "сверху" выверты далеки от истинной творческой атмосферы научного поиска.

    Необходимо  отметить еще одну особенность, навязанную советской науке особыми обстоятельствами ее существования, - вынужденная автаркия, самоизоляция от мировой науки. Политическое руководство СССР с первых своих  шагов, руководствуясь идеей неизбежности революции в мировом масштабе, противопоставило страну остальному миру, и это противостояние продолжалось на всем протяжении советской истории.

    Для советской науки международная  изоляция означала выпадение из общего потока научно-технического прогресса  цивилизованной части человечества, разрыв информационных связей, минимизацию  общения с коллегами за рубежом, а для страны - резкое замедление научно-технического развития.

    Когда создавалась советская индустрия, все ее основные заводы проектировались, строились и оснащались с помощью  зарубежных фирм, в основном немецких и американских. "Красные директора" ЗИЛа, ГАЗа и т.д. стажировались в  США. Под этим предлогом их потом  и расстреливали, но факт заимствования  технологии оставался. Создававшаяся  в 30-е годы отечественная отраслевая наука с ее мощной системой головных институтов и КБ в первую очередь  решала задачу проектирования станков, инструментов, приборов и другого  оборудования для постановки на производство строившимися заводами. Опыта конструирования  большинства типов машин в  России не было. Не было и проблем  с патентным законодательством, поскольку СССР тогда международных  договоров по этому поводу не подписывал. Поэтому шли простейшим и естественным для молодых конструкторских  коллективов путем - брали зарубежные образцы, разбирали, копировали и запускали  в производство.

    Пока  шло освоение производства, налаживался  серийный выпуск, за рубежом появлялись новые, более совершенные модели, и "цикл" повторялся. Политическая изоляция страны от остального мира, выключенность  из международной системы разделения труда и охраны интеллектуальной собственности, отсутствие рыночных механизмов и необходимости конкурировать  с другими производителями на мировом и на собственном рынке  консервировали сложившуюся в начальный  период индустриализации систему "развития" техники путем заимствования  и копирования, систему в принципе порочную, обрекающую страну на постоянное отставание.

    Однако  была широкая область научно-технического прогресса, где конкуренция с  зарубежной продукцией присутствовала в полной мере независимо от отсутствия рынка - это военно-промышленный комплекс (ВПК). Здесь просто копировать и, соответственно, отставать было жизненно опасно. Насколько  опасно, наглядно продемонстрировало немецкое вторжение 1941 г., к моменту  которого модернизировать вооружение опоздали и наверстывали уже в  ходе боевых действий ценой страшных потерь и жертв. Урок пошел впрок. После войны государство, оголяя все остальные сферы жизнедеятельности  общества, закачивало в ВПК людские  и материальные ресурсы практически  без ограничений. Комбинируя кнут (до 1953 г.) и пряник, создавая нерыночные, но конкурентные условия (над конкретными  типами вооружений работали параллельно  две-три крупных "фирмы"), оно  обеспечило развитие военных отраслей науки и техники в том же ритме и примерно на том же уровне, что и у потенциальных противников.