Модели человека в экономической науке

     Благодаря соперничеству, собственность становится основанием для уважения. Поначалу это суждение основывалась на том, что  человек, обладающий богатством, также  обладает и доблестью, т. к. только при  помощи доблестных действий его было возможно накопить. Впоследствии собственность  остаётся почти единственным свидетелем доблести из-за того, что возможность  отличиться физической силой, храбростью предоставляется всё реже и реже. Собственность является теперь самым  ярким доказательством успеха, достойного почитания, отличаясь от героического или выдающегося достижения. Накопленные  материальные ценности вскоре приобретают  характер независимой и определенной основы уважения и обладание богатством, которое сначала ценилось просто как свидетельство проявленных  способностей, сами по себе становится в представлении людей похвальным делом. Как следствие, денежный успех, поверяемый завистническим сопоставлением себя с другими людьми, становится общепринятой целью всякого действия.

     Но  чтобы заслужить уважение, недостаточно обладать богатством и властью - нужно  сделать их очевидными. Средством  для этого явились демонстративная  праздность. Возникновение демонстративной  праздности связано со следующей  после хищнической фазой варварства: квазимиролюбивой. Она характеризуется установившейся системой рабского труда, стадами скота, слоем подневольных табунщиков и пастухов; производство продвинуто настолько, что общество уже больше не зависит от средств к существованию, добываемых охотой или каким-либо другим видом деятельности, которую можно отнести к разряду доблестной. С этого момента и далее отличительной чертой в жизни праздного класса является демонстративное освобождение от всяких полезных занятий. Характерные занятия праздного класса этой фазе его исторического развития: управление, войны, спорт и развлечения и отправление обрядов благочестия.

     Суть  демонстративной праздности заключается  в непроизводительном потреблении  времени. Время потребляется непроизводительно, во-первых, вследствие представления  о недостойности производительной работы и, во-вторых, как свидетельство  возможности в денежном отношении  позволить себе жизнь в безделье. Но «праздный господин» не проводит всю свою жизни на виду, иногда он уединяется. Тогда он должен предоставить остальным доказательство его праздности. Такими доказательствами являются квазинаучная или квазихудожественная образованность, а также осведомленность о процессах и событиях, не имеющих непосредственного отношения к продвижению вперед человеческого общества. Веблен утверждает, что даже «значение хороших манер заключается в том факте, что владение ими — своего рода расписка в праздном образе жизни» [1, c. 93].

     Демонстративной праздности служит и институт слуг, особенно тех слуг, которые заняты самым явным и непосредственным обслуживанием хозяина. Их полезность заключается теперь большей частью в их демонстративном отстранении  от производительного труда, а также  в том, что это отстранение  представляет собой доказательство господской власти и богатства –  это так называемая подставная праздность.

     Демонстративная праздность уступает место демонстративному потреблению на третьей, заключительной стадии исторического развития, которую  Веблен обозначил как миролюбивую и которая характеризуется, прежде всего, наемным трудом и денежной оплатой. Ослабление демонстративной праздности связано с тем, что с помощью демонстративного потребления намного удобнее оказывать влияние на значительно возросшее социальное окружение, которое не имеет никаких других возможностей судить о почтенности, кроме тех материальных ценностей, которые человек в данный момент в состоянии выставить напоказ.

     В заключение можно представить схему  исторического развития, представленную Вебленом

      направление развития

     Итак, следуя за мыслью автора, мы увидели, что  ему удалось провести генетическое исследование института праздного  класса. Привлекая огромный исторический материал, Веблен объясняет, почему возник праздный класс, под воздействием каких факторов он изменялся. Автор исследует данное явление в его развитии, что, как мы помним, является необходимым требованием к учёному, следующему эволюционному методу.

     Ещё больше эволюционный метод Веблена виден в 8 главе, где он утверждает, что человека в обществе — это борьба за существование, а, следовательно, это процесс отбора и приспособления. Также он применяет эту логику и ко всему обществу, говоря, что эволюция общественного устройства явилась отбором социальных институтов, под которыми он понимает распространенный образ мысли в том, что касается отдельных отношений между обществом и личностью и отдельных выполняемых ими функций. Но социальные институты, утверждает он, не только результат отбора, а также его фактор, т. к. изменение институтов ведет к дальнейшему отбору индивидов с наиболее приспособленным складом характера к изменяющемуся вследствие образования новых институтов окружению.

     Веблен утверждает, что институты наследуются из прошлого времени (и правда, если институты – это распространённый образ мысли, то для распространения ему нужно какое-то время), и, следовательно, они не совсем подходят к настоящий ситуации. «Движение общества вперед состоит, – говорит Веблен – … в продолжающемся поступательном приближении к почти что точному «установлению внутренних отношений в соответствии с отношениями внешними; однако такое соответствие никогда точно не устанавливается, так как «внешние отношения» подвержены постоянному изменению вследствие всё продолжающихся изменений во «внутренних отношениях» [29, c. 203]. Из этого утверждение, в котором явно слышны отзвуки марксистских идей, он делает вывод, что институты – факторы социальной инерции. Особенно сильна консервативная роль института праздного класса. Он задерживает развитие общества 1) непосредственно по инерции, свойственной самому классу; 2) собственным примером давая установку на демонстративное расточение и консервативность; 3) косвенно, через посредство той системы неравного распределения благосостояния и средств к существованию, на которой покоится сам институт; 4) потому что у него есть материальная заинтересованность, чтобы всё оставалось так, как есть. Таким образом, праздный класс своим существованием поддерживает только один вид институтов, а именно финансовые. Финансовые институты являются институтами приобретения, а не производства; они служат завистническому, а не независтническому интересу; они имеют отношение к бизнесу, а не к промышленности – в общем, они во всём противоположны другому виду экономических институтов: производственным институтам. Финансовые институты, являясь пережитком прошлого времени, являются способом, которым праздный класс реализует свою хищническую и паразитическую функции. 

     2.6 Сравнение неоклассической  и институциональной  моделей человека.

     В предыдущих пунктах мы кратко описали  суть институционализма, выделили недовольство неоклассической моделью человека как одно из главных направлений его критики, рассмотрели актуальные для того времени психологическую теорию, призванные объяснить человеческое поведение и основанную на ней модель институционального человека в теории Веблена.

     Теперь  сравним эту модель с моделью  неоклассического человека, которая  была рассмотрена ранее с целью  определить их сходные или различные  черты.

     Можно определённо сказать, что институциональный  человек сильно отличается от неоклассического. Эти отличия начинаются с детерминантов их поведения. В противовес своему конкуренту, институциональный человек не находится под влиянием сиюминутных гедонистических стремлений к удовольствию. Его поведением управляет целый набор различных склонностей, инстинктов и сформировавшихся из них привычек. В своей модели институционалисты, опираясь на данные психологической науки, соединили природные и социальные черты человека. Природные выражаются в общих для всех представителей человечества склонностях и инстинктах. Они заложены в самой природе человека и не могут быть исключены мерами социальной инженерии.

     Неоклассики также полагали, что поведение  человека определяется природными чертами, такими как гедонизм, рационализм, эгоизм и т. д., но на этом они и останавливались. Институционалисты же не ограничили модель человека только природными чертами, они также учли влияние общественных институтов, т. е. принятых в обществе образцов мышления, которые могут усиливать или ослаблять природные склонности, формируя устойчивые привычки. Именно социальным институтам в институциональной теории отведено важнейшее место, второе, после человеческой природы, ведь они главным образом определяют характер взаимодействия в обществе и только с их помощью можно рассматривать природу человека в её развитии, к чему и стремились институционалисты. Влияние социальных институтов на человека настолько сильно, что может на некоторое время заглушить зов природных инстинктов или сильно изменить их действие. По теории Веблена там произошло с инстинктом мастерства, который, если позволяют обстоятельства, способствует к благосклонному взгляду на производительный труд. Однако даже этот природный инстинкт не устоял перед действием закона демонстративной праздности и стал выражаться не столько в требовании реальной полезности, сколько в постоянном ощущении неуместности того, что видится явно бесполезным. Такая ситуация стала возможна потому, что как и всякий инстинкт он проявляется только тогда, когда нарушений его требований очевидны. Закон демонстративного расточительства легко обходит действие инстинкта ещё и из-за существования показной цели, которая, как правило, прикрывает демонстративную неэффективность.

     Да  что там инстинкт мастерства! Ведь даже действие инстинкта самосохранения нивелируется вследствие действия социальных причин: «У лиц с повышенной чувствительностью, которым в течение долгого  времени прививаются аристократические манеры, чувство постыдности физического труда может стать столь сильным, что в критической ситуации и при необходимости выбора голос инстинкта самосохранения будет оставаться без внимания» – верно замечает Веблен [29, с. 88].

     В особом внимании к социальным институтам проявляется опора модели на методологический коллективизм: это следствие такой  методологической ориентации. Она же дала возможность отказаться от гедонистической  модели человека.

     Отказавшись от гедонизма, Веблен также оспорил другое свойство, подразумевавшееся гедонистической моделью: формальную рациональность, которая, напомним, подразумевала следующие качества: 1) максимизацию, оценивание, изобретательство; 2) параметрическое знание; 3) совершенство счётных способностей; 4) мгновенную реакцию. Исследователь считал, что мозг не является совершенным калькулятором, мгновенно подсчитывающим удовольствие и страдание, он не строил иллюзий относительно разумности индивида, который достаточно часто совершает неподдающиеся рациональному объяснению поступки: например, он может сокращать расходы на удовлетворение жизненно необходимых потребностей, чтобы внешняя сторона его жизни соответствовала общепринятому денежному уровню жизни. И такой взгляд на рациональность человека действительно может объяснить почему, например, женщины носят обувь на каблуках, и почему бедная семья готова жить впроголодь, чтобы накопить на ненужную им дорогую одежду. «Всё дело в социальных институтах» – опять утверждает Веблен. И в самом деле, большинство людей безоговорочно принимают существующие образцы мышления, утверждающие, что гораздо важнее показать, высокий уровень жизни, чем вести своё домашнее хозяйство рационально.

     Ещё одно важное свойство, отличающее выгодно  институционального человека – его  междисциплинарность. Для построения модели Веблен активно использовал новейшие открытия других наук, главным образом психологии, антропологии и социологии, о модели человека в которой сейчас будет говориться. 

     2.7 Сравнение социологической  и институциональной  моделей человека

     Думается, что между социологическим и  институциональным человеком гораздо  больше общих черт, чем между предыдущей парой.

     Во-первых, обе модели опираются на методологической коллективизм и видят в обществе силу, находящуюся над индивидуальным сознанием и обладающую способностью принудительно воздействовать на него, определяя действия индивидов. Однако социологи в большей степени  считают, что поведение человека определяется обществом. Склонности и  инстинкты если и находят место  в их теориях, то это место где-то на задворках. Обычно считается, что «homo sociologicus разучивает, интернализирует и играет свои роли с тихой радостью субъекта, для которого нет большего удовольствия, чем минимизировать разницу между должным и существующим» [18, с. 115]. При таком подходе к определению модели человека для её описания «достаточно таких понятий, как нормы, санкции, роли, взаимодействия; понятия, относящиеся к самому человеку, оказываются избыточными. Сам человек может отсутствовать, его заменяют доводы разума и ожидания: перед нами функционирующий homo sociologicus, о котором до конца не знаешь, существует ли он вообще, тихий квартирант нормированных помещений, предоставляемых обществом в зависимости от выполняемых функций» [18, с. 115]. Конечно, как признаёт автор этих высказываний, они не точны и не совсем справедливы, однако нельзя сказать, что они ошибочны: социологический человек определённо «пересоциологизированн». Он слишком зациклен на социальных нормах, поэтому только они, да и ещё реакция других людей на его действия являются критерием деятельности для социологической модели. В реальной жизни всё, очевидно, не совсем так. В противном случае, если бы модель была верна, то в обществе отсутствовало всякое развитие, и оно застыло бы во времени, опутанное сковывающей паутиной социальных норм. И действительно, некоторые, даже очень известные и уважаемые социологи попадались в эту ловушку. В качестве примера можно привести Т. Парсонса, зацикленность теории которого на нормативном порядке и определённое понимание этого порядка исключают всякую возможность конфликта внутри системы. Раз установившаяся система подразумевается не только стабильной, но и внутренне гармоничной, что и приводит к негативным последствиям, на которые указывал Ч. Р. Миллс: «Магическое устранение конфликта и чудесное достижение гармонии лишают «систематическую» и «общую» теорию возможности иметь дело с социальными изменениями, то есть с историей. В нормативно порожденных социальных структурах сторонников «Высокой теории» не находит себе места не только «коллективное поведение» доведенных до крайности людей, взвинченных толп и массовых движений, чем наша эпоха столь богата. «Высокой теории» вообще недоступны какие-либо систематические представления о действительном ходе истории, о ее механике и процессах» [34].