Тайна гибели Есенина

Есениноведы утверждают, что, возможно, сохранились шифротелеграммы, летевшие из Ленинграда в Москву и  обратно. Выскажем наше соображение: такие  шифротелеграммы существовали, но они  носили, скорей всего, неофициальный характер, потому что расширение сферы допуска к подобным документам увеличивало риск утечки сверхсекретной информации. Вряд ли "есенинские" материалы регистрировались традиционным путем, все шло "по-домашнему": условный звонок, келейная конспиративная встреча и прочее в том же роде. Нелегальные квартиры А.Я. Рубинштейн под видом москательной лавки и прачечной лишь подтверждают наше предположение.

Существовал, очевидно, тайный оперативно-организационный  треугольник по сокрытию убийства Есенина: "человек Троцкого" (он-то и был убийцей поэта) - Петржак - Леонов. Первый из них и осуществлял всю оперативную связь со своим хозяином в Москве и с двумя распорядителями - назовем их так - в Ленинграде. Петржак, по-видимому, отвечал за первую, очень важную стадию операции: задать изначально надежный и ложный ход возможного последующего - уже официального - расследования. Милицию и даже ГПУ оттеснили на задний план, на первом этапе им отводилась роль пассивных статистов, что с помощью Г.С. Егорова и И.Л. Леонова и было исполнено. У нас, кстати, нет уверенности, что об этой закулисной возне знал начальник Ленинградского ГПУ С.А. Мессинг, по имеющимся данным, вовсе, кажется, не благоволивший к Троцкому и троцкистам.

На втором этапе  псевдорасследования, когда АСО УГРО сделало свое черное дело, подключился к операции Леонов, "чистильщик" грязных следов; его ищейки срочно создавали официальную легенду о самоубийстве поэта, брали под свою опеку его приехавших в Ленинград родственников, распускали слухи, контролировали "Англетер", заботились о фальсификации документов - возни хватало.

Наладив "машину лжи", "человек  Троцкого", дабы лишний раз не маячить  в городе, поспешил отбыть с докладом в столицу, поручив дальнейшую связь  Эрлиху. Потому-то последний так  часто в январе - феврале 1925 года вояжировал между Москвой и Ленинградом.

ГПУ, прежде всего  в лице Леонова, "приняло" тело поэта в 5-м номере "Англетера" от 5-й бригады АСО УГРО.

6. Далее, на  наш взгляд, в вакханалию вмешался  чекист Павел Петрович Петров (Макаревич), прятавший свою гэпэушную физиономию под личиной кинорежиссера Севзапкино. Человек именно его профессиональных знаний и конспиративного опыта и выступил режиссером "постановки". Авторитетный для коменданта "Англетера" Назарова "член партии" свое задание, однако, выполнил плохо. Доверившись громилам, перетащившим труп по подвальному лабиринту из дома, как мы доказываем, следственной тюрьмы ГПУ по проспекту Майорова, 8/23, Петров не проверил подготовленный для открытого обозрения 5-й номер. В результате возникло немало недоуменных вопросов: почему веревка обвивала горло несчастного лишь полтора раза и не было петли; как Есенин, истекающий кровью, смог с порезанными ладонями и другими ранами соорудить на столе столь сложную пирамиду и взобраться под потолок; что за страшный вдавленный след над переносицей (официальная версия - ожог); наконец, куда исчез пиджак покойного??? Кстати сказать, видевший его Оксенов растерянно записал в "Дневнике": "...вдоль лба виднелась багровая полоса (ожог - от накаленной трубы парового отопления, о которую он ударился головой?), рот полуоткрыт, волосы, развившиеся страшным нимбом вокруг головы.<...> Когда надо было отправить тело в Обуховку, не оказалось пиджака (где же он? Так и неизвестно)". И далее: "В гробу он был уже не так страшен. Ожог замазали, подвели брови и губы".

Начинавший тогда сексотскую службу молоденький стихотворец Павел  Лукницкий свидетельствует: "Есенин мало был похож на себя. Лицо его  при вскрытии исправили, как могли, но все же на лбу было большое  красное пятно, в верхнем углу правого глаза - желвак, на переносице - ссадина, и левый глаз - плоский: он вытек" (Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924-1925. Paris: Ymca-Press, 1991).

Мы часто преувеличиваем качество змеиного ума некоторых  чекистов. В истории с Есениным садисты действовали напролом. Парадоксально, но факт: нет ни одного убедительного доказательства самоубийства поэта.

Итак, выполнив преступное задание, домоуправ-гэпэушник  Ипполит Цкирия передал "дело" Петрову, разыгравшему дальнейший жуткий сценарий.

"Сценарист"  мог заочно или лично познакомиться  с Троцким. Косвенно это подтверждается  следующим образом. Ленинградский  Гублит, как уже говорилось, возглавлял  И.А. Острецов. Встречавшийся с  ним Корней Чуковский в своем  "Дневнике" записал такой монолог амбициозного цензора: "Недавно я запретил одну книгу по химии, иностранная книга в русской переделке. Книга-то ничего, да переделка плохая. Получаю письмо от Троцкого: "Тов. Острецов. Мы с вами много ссорились, надеюсь, что - это в последний раз".

С трудом, но можно предположить: если глава местной цензуры часто переписывался с Троцким, значит, в какой-то форме с последним мог иметь дела и Петров, ранее служивший под началом Острецова.

Возможны и  другие каналы связи. Кинорежиссер-чекист родом с Могилевщины, где начинал свою революционно-подпольную работу. С тем же краем во многом перекликается и деятельность председателя Реввоенсовета Троцкого - так что их встречи не исключаются. Любопытно: в есенинской "Стране негодяев" один из героев говорит Чекистову-Лейбману, за которым - это известно - угадывается "демон революции": "Все равно в Могилеве твой дом". Разумеется, строчка с подтекстом, но здесь важно видеть не земляческую, а духовную близость. Интуиция не подводила Есенина: к примеру, начальником личной охраны Троцкого был П.Р. Севрюк, уроженец тех же мест.

Еще мелочь: Петров по совместной работе знал заведующего  коммерческой частью Севзапкино Я.П. Чудновского. Последняя фамилия не пустой звук для биографов "вождя". Вместе с ним в Америке до 1917 года занимался партийной журналистикой Георгий Исаакович Чудновский. Возможно, кинокоммерсант не седьмая вода на киселе соратнику Троцкого по эмиграции (инициалы имя и отчества не должен смущать, тогда перекрашивались тысячи вчерашних конспираторов).

Обнаружилась тоненькая ниточка знакомства Петрова с журналистом Г. Ф. Устиновым, прихвостнем Льва Давидовича. В сохранившемся протоколе (1925) приема новых членов в ленинградский профсоюз РАБИС их фамилии (с инициалами имен и отчеств) стоят рядом. Вряд ли это случайное совпадение. Тайная работа и того и другого требовала определенной легализации документов. Кстати, обоим в заочном приеме в РАБИС отказали, назначив незнакомцам испытательный срок.

Продолжаем реестр негодяев.

7. Илья Ионович  Ионов (Бернштейн), директор Ленгиза. В его тесном знакомстве с Троцким сомневаться не приходится - достаточно прочитать протокол (1937) "репрессивных" допросов Ионова в архиве ФСБ. Не случайно он укрывал под сенью издательства от возможных неприятностей причастных к англетеровской истории А.Я. Рубинштейн, П.Н. Медведева, С.А. Семенова, щедро печатал под маркой Госиздата В.В. Князева, И.И. Садофьева, М.А. Фромана, В.И. Эрлиха и других.

Ионов всегда мгновенно  и горячо откликался на смерть сотоварищей  Троцкого по эмиграции в США и  другим его подпольным делишкам. Пал от руки мстителя Володарский - Ионов сочиняет ему рифмованный некролог. Отмщен другой "пламенный", Урицкий, - он первый спешит на Марсово поле и произносит поминальную речь.

Мало известен и такой факт: на том же пышном кладбище похоронен Семен (Самуил) Восков (1888-1920), сотрудничавший в Америке вместе с Троцким в эмигрантской газете "Новый мир". Ионов посвятил Бескову стихотворение "Памяти пролетария" (каковым тот никогда не был), принял участие в сборнике, восхвалявшем радетеля мирового Интернационала. Нелишне повторить и уже звучавший факт: Илья Ионович на том же месте упокоения "пламенных" отдавал почести В.О. Лихтенштадту (Мазину), знакомцу Троцкого, изготовителю бомб, прогремевших в 1906 году на даче П.А. Столыпина.

Критик Оксенов записал в "Дневнике" слова, будто бы сказанные Есениным: "...таких, как Ионов, я люблю". Может быть, зависевший от издателя поэт и обронил когда-нибудь такую фразу. Но мы находим у него о том же человеке и другие, холодные и резкие отзывы. Прекраснодушный Оксенов по-детски растерялся, увидев в "Англетере" изуродованное лицо Есенина, но, увы, не задумался, куда мог исчезнуть из 5-го номера пиджак покойного. А мог бы. Не хватило мужества и зоркости, как и у многих "почитателей" поэта. Также недоставало Оксенову и мудрости увидеть подоплеку отношений двух совершенно разных по духу и культуре людей.

Сочувствие Ионова есенинской беде было официально-показным, отдавало нарочитостью. О такого рода фарисеях писал жене в 1917 году затравленный большевиками Г.В. Плеханов. "Как мало ты знаешь этих людей! Они способны подослать наемного убийцу, а после убийства проливать крокодиловы слезы" (Год на родине. Т. 1. Париж, 1921). У Ионова не нашлось ни одного доброго слова памяти поэта на партийных собраниях Ленгиза, состоявшихся 29 декабря 1925 и 2 января 1926 годов (протоколы сохранились). Внешне шурин Г.Е. Зиновьева, если верить воспоминаниям Павла Лукницкого (к ним следует относиться весьма осторожно), больше всех хлопотал при прощании с гробом Есенина, даже занял у какой-то женщины денег на билет одному из пассажиров печального вагона. Но, - обратите внимание! - провожали гроб в Москву, кроме Софьи Толстой-Есениной и Василия Наседкина, Илья Садофьев и Вольф Эрлих. Двух последних - отбросим сомнения - снарядил Ионов по подсказке некоего режиссера официальных похорон (спустя несколько дней он и сам отправился в Москву, передав, согласно сохранившемуся приказу, директорские обязанности Полыковскому). Выходит, от имени ленинградских литераторов присматривали за ходом событий - секретный сотрудник ГПУ "Вова" и "постукивавший" в ту же тайную дверь Садофьев.

Раньше, обращаясь  к последней фамилии, мы подозревали  ее носителя в укрывательстве убийства, - теперь появились новые доказательства. Так думать позволяет письмо (от 13 июля 1964 г.) литератора Леонида Ильича Борисова к собрату по перу Владимиру Викторовичу Смиренскому (он сберег листочек из похоронного венка на гробе Есенина, маленькая эта реликвия цела до ныне). Цитируем: "...Садофьева не вижу, - говорят (наши, живущие в доме), что ему трудно стало выходить, - он стал, как слон, и голова у него подобна бурдюку бараньему. Не люблю, простите, сего господина; немало зла сделал он много лет назад - и Вагинову (Константин Константинович Вагинов (Вагенгейм) - 1900-1934, поэт, участник литературной группы обэриутов. Репрессирован явно по доносу И.И. Садофьева. - В.К.), и мне отчасти, - балда этот Садофьев изрядный, хотя и "веха", мать его за ногу..."

Мы вовсе не отвлеклись от Троцкого, - наоборот, приблизились к нему, обращаясь, казалось бы, к далеким от него именам. Прослеживать дорожку в его логово неимоверно трудно. В его дебри приходится продираться по почти заметенным следам.

8. "Наследил" в есенинской истории и Георгий  Ефимович Горбачев, уже известный  нам персонаж. Сей товарищ не просто знал Троцкого, но и давно с ним сотрудничал. С тех пор как они сидели в "Крестах" в июле-сентябре 1917 года за организацию военно-большевистского путча в Петрограде, их дорожки постоянно пересекались. Председатель Реввоенсовета Троцкий в годы Гражданской войны наверняка выслушивал отчеты Горбачева, политинспектора Петроградского военного округа, в 1921 году - заместителя начальника Политического управления 7-й армии. В 1926-1928 годах, в период все нараставшей борьбы Сталина со "старой гвардией", у Льва Давидовича, пожалуй, не было в Ленинграде более преданного сторонника, чем Георгий Ефимович. Причем воинственного, упрямого, использовавшего нелегальные средства для утверждения идей разжигателя мировой революции.

22 июля 1932 года областная Контрольная комиссия в очередной раз исключила Горбачева из партии. Тогда в его характеристике записали: "...состоял активным членом троцкистско-зиновьевской оппозиции...", один из организаторов "Литфронта", "...являвшегося отражением троцкистской теории в литературе... - объективно агентурой контрреволюционного троцкизма...". В протоколах допросов Горбачева следователями НКВД, которые остались нам недоступными, кондово-партийной фразеологии наверняка поменьше, а конкретных фактов побольше. Протоколы те, по данным архива ФСБ, целехоньки и находятся в Москве, в тайниках той же службы.

Эти подробности  нас интересуют в связи с подделанным  кем-то стихотворением "До свиданья, друг мой, до свиданья...". Фальшивка, на наш взгляд, готовилась не в Ленинграде, а в Москве, в "конторе" Троцкого. Полагаем, в "Красной газете", опубликовавшей эту элегию, так называемый оригинал и в глаза не видели - да в нем Анна Яковлевна Рубинштейн, ответственный секретарь "Красной", и не нуждалась.

Почему "До свиданья..." оказалось в руках Горбачева и почему именно в феврале 1930 года он передал "от Эрлиха" листок в Пушкинский Дом? По-видимому, Троцкий в свое время через надежного человека, не доверяя мальчишке "Вове", переслал так называемый есенинский автограф Горбачеву. Скорей всего, таким посланцем выступал небезызвестный Яков Блюмкин. (3 ноября 1929 года его расстреляли за личную связь с Троцким в Константинополе. На допросах в обмен на обещанное помилование он выдал всех сообщников-троцкистов, в том числе ленинградских.)

Когда весть  о расстреле Блюмкина дошла до Горбачева, последний занервничал: а вдруг на коллегии ОГПУ, помимо троцкистских нелегальных делишек, вскрылось и убийство Есенина. Может  быть, поэтому Горбачев "на всякий случай" поспешил передать в феврале 1930 года рукопись псевдоесенинского "До свиданья..." в Пушкинский Дом? Он благоразумно не привлек к этой акции Эрлиха, хотя тот в феврале того же года находился в Ленинграде, что устанавливается по датам его писем к матери в Ульяновск. Возможно, оформлял регистрацию фальшивки сексот ГПУ Павел Медведев, в то время сверхштатный сотрудник Пушкинского Дома, которому также было из-за чего волноваться. Факт появления насвет столь важного документа не разглашался, что само по себе характеризует обоих "деятелей" и говорит о тайне операции.

Соображение о  том, что Троцкий видел элегию-подделку, как бы подтверждается его фарисейским  варьированием в "Правде" факта  существования "До свиданья...". Читаем: "Он ушел сам, кровью попрощавшись с  необозначенным другом...", "Кому писал Есенин кровью в свой последний час? Может быть, он перекликнулся с тем другом, который еще не родился, с человеком грядущей эпохи..."; "каждая почти строка написана кровью пораненных жил". Невольно рождается ощущение: если бы "До свиданья..." вообще не существовало, его надо было выдумать для украшения руководящей статьи автора, вдруг так нежно полюбившего Есенина.

Высылка из СССР Троцкого и расстрел Блюмкина заставили  засуетиться и Эрлиха, принявшегося за мемуары о Есенине. К тому времени  тема, можно сказать, увяла, книжка понадобилась автору в качестве оправдания. Обратим внимание, в конце 1929 года Эрлих собирался встретить Новый год с родителями в Ульяновске и писал матери: "В феврале выходит отдельной книжкой "Софья Перовская", в апреле - книга о Есенине"; в том же письме (без даты): "...сдам книгу о Есенине и буду ждать корректуры".