Тайна гибели Есенина

ТАЙНА ГИБЕЛИ ЕСЕНИНА (Часть 2)

ГЛАВА XIII

ПРИКАЗ  ОТДАЛ ТРОЦКИЙ 

Эта часть исследования вызовет, наверное, наибольшее сопротивление  и раздражение наших оппонентов.

За последние годы вышло немало книг о Троцком - этом "демоне революции" (И. Дойчер, Н. Васецкий, Д. Волкогонов и др.). Почти все они под флером академической объективности реанимируют труп главного революционного палача, бесконечно комментируют его бредовые прожекты мирового пожара (идея "перманентной революции", заимствованная у торговца отечеством, агента кайзеровской Германии Гельфанда-Парвуса).

Давно стало общим местом наблюдение, что облеченные властью тираны и  диктаторы нередко баловались искусством. (Ленин питал слабость к музыке, Сталин - к стихам, Гитлер - к живописи.) Троцкий, в молодости переводивший на украинский язык басни Крылова, мнил себя большим эстетом в литературе. Некоторые его оценки творчества современников самостоятельны, не лишены наблюдательности и лихости ума. Например, он не принял натужно-уличной крикливости Маяковского, несмотря на весь его революционный пафос. Но Троцкий еще в детстве "ушибся" социологией и политикой - эта болезнь постоянно давала себя знать при анализе тончайших явлений литературы.

"Стиль - это класс, - пишет он, - и не только в художестве, но прежде всего в политике". Для него агитки Демьяна Бедного - "явление совершенно небывалое, единственное в своем роде", Безыменский - "надежда" поэзии. От стихов Есенина, пишет Троцкий, "попахивает средневековьем", как и от всех произведений "мужиковствующих". Отстаивая интернациональную алгебру, он выхолащивал образную специфику художественного слова. Очевидно, сказывался иррационально-религиозный фактор, стоящий выше логических конструкций.

Есенина-человека Троцкий не любил, Есенина-поэта вынужден был терпеть, так как самим фактом своего существования его нежнейшая лирика служила укором железобетонным словесным строениям Александровского, Алтаузена, Гастева, Кириллова - несть им числа. У Льва Давидовича, городского умника, была ампутирована способность проникнуть в крестьянскую стихию творчества Есенина, в чуждый ему нравственно-этический деревенский мир. Но он не мог не считаться с международным признанием дара русского поэта, с его громадной популярностью в народе.

Поплутав в молодости, как и  многие другие, в революционно-экстазном настроении, Есенин вернулся к вечным ценностям бытия. Зарубежная поездка довершила ломку его мировоззрения, открыла глаза на духовно-больную западную цивилизацию ("жадную пасть") и зараженную революцией любимую Россию. Он, уже "выпуска 23-го года" (А. Флит), а не 17-го, мучительно осознавал трагедию российского народа. Троцкий следил за эволюцией Есенина, писал почему-то уверенно: "Воротится он не тем, что уехал".

От общих рассуждений перейдем к криминальному сюжету. Завязку  его нужно искать в суде Краснопресненского района Москвы, куда через посредство прокурора в сентябре 1925 года по линии Наркомата иностранных дел обратились партчиновник Юрий Левит и дипкурьер Альфред Рога. Они требовали сурово наказать Есенина за скандал в вагоне поезда Баку-Москва. Из опубликованных недавно заявлений истцов и объяснительной записки поэта видно, что конфликт навязан самими амбициозными "потерпевшими".

Дело принимало серьезный оборот. Не помогло заступничество Луначарского (его волновала прежде всего нежелательная огласка "дела" в белоэмигрантской печати). Кто-то более всемогущий отверг ходатайство наркома просвещения и поощрил раж судьи Липкина. Последний, узнав, что "хитрец" Есенин находится в психиатрической клинике, названивал туда, посылал за притворцем чекистов.

Мы думаем, мнение Луначарского игнорировал  Лев Троцкий. У него было немало причин "проучить" поэта. Во-первых, после  заграничного путешествия поэт на всех углах "кроет" советскую власть (об этом говорил в Италии Андрей Соболь). Во-вторых, порядком надоел своим нескрываемым российским патриотизмом. Троцкий давно предал это чувство проклятию. Есенинская Русь противоречит любимому детищу Троцкого - мировой революции. И хотя поэт распевал с Дункан в Европе "Интернационал", доверять ему нельзя, его сольные концерты лишь бравада и фронда. Чтобы иметь "право на песнь", его, это право, нужно заслужить верностью РКП(б).

Критик Ин. Оксенов 20 июля 1924 года записал в "Дневнике": "...когда Троцкий сказал Есенину: "Жалкий вы человек, националист", - Есенин якобы ответил ему: "И вы такой же".

Поэт уже давно  стал внутренним эмигрантом, видите ли, пишет:

"Отдам всю  душу Октябрю и Маю. 

Но только лиры милой не отдам".

Если партия потребует, дорогой товарищ, не только лиру, но и голову отдашь, - не таких обламывали. Еще не забыто, как кудрявенький деревенский мальчишка читал стишки вдовствующей императрице и великим княжнам.

Опекуна-чтеца, царского мажордома, полковника Ломана, в 1918 году хлопнули, а его  прихвостня отпустили - и напрасно. Он тогда не случайно водил дружбу с Каннегисером, убийцей петроградского комиссара Урицкого. Каннегисера поставили к стенке, а приятеля его опять пожалели.

Есенин, мог полагать Троцкий, - социально опасный элемент. Недавно благодаря Дзержинскому и Агранову арестован есенинский закадычный дружок Ганин, тоже стихотворец.

Дурачок Ганин клюнул на наживку  ГПУ - "князя" Вяземского, подговорившего его написать статью о своих взглядах и опубликовать ее в Париже. Деревенский  карбонарий поверил, написал. Тут-то и взяли новоявленного публициста. Храбрец сошел с ума на допросах, но такого вольнодумца живым оставлять было нельзя. Расстреляли в марте 1925 года.

А Есенин тогда почувствовал неладное, сбежал; вероятно, вспомнил, как Ганин  однажды в кабаке предлагал ему шутя пост министра просвещения в новом правительстве. Хороши шуточки! Партия будет с корнем выдирать инакомыслие. Недавно бахвалился, что у него сохранилась телеграмма Льва Каменева, в которой тот в феврале 1917-го благодарил великого князя Михаила за отречение от престола. Хвастун бросил тень на единство наших рядов.

Два года назад  вся американская печать шумела, какой  постыдный скандал учинил "отщепенец" Есенин в доме поэта Мани-Лейба. Неймется.

В ноябре 1923 года кучку "мужиковствующих" рифмоплетов - опять во главе с Есениным - прорабатывали общественным товарищеским судом (председатель Сосновский) в Союзе писателей. Скандалисты сумели тогда выкрутиться, и не в первый раз. Но, видно, побывки на Лубянке Есенину не пошли впрок.

Троцкому многое известно о его антисоветских проделках, он, наивный деревенщина, и не подозревает, что глаза и уши партии везде, даже в постели. Его подруга, Галина Бениславская, по своей "дури", кое-что рассказала Льву, сыну Троцкого, об откровениях Есенина, когда разводила амуры. Неоднократно Льва Давидовича информировал об опасной болтовне Есенина Яков Блюмкин, надежнейший младший товарищ-чекист. Говорят, он в Баку однажды чуть не застрелил говоруна, когда тот сказал лишнее. Перепуганный оратор тогда сбежал в Тифлис.

Так мог думать Троцкий - мы ничего лишнего не присочинили, есть документальный материал для более резкого внутреннего монолога "вождя".

Врага Есенина не устраивала его  чуждая Октябрю поэзия последних  лет, о чем сам "архитектор революции" и напишет в статье, напечатанной в "Правде" 19 января 1926 года: "Поэт погиб потому, что был несроден революции".

Рязанский скандалист позволял себе и  личные резкие выпады против членов Политбюро  ЦК РКП(б), характеризовал Гражданскую  войну как "дикость подлую и  злую", сгубившую тысячи прекраснейших талантов:

В них Пушкин,

Лермонтов,

Кольцов,

И наш Некрасов в них.

В них я.

В них даже Троцкий,

Ленин и Бухарин.

Не потому ль моею грустью 

Веет стих,

Глядя на их

Невымытые хари.

Имеющая богатое  смысловое значение рифма "Бухарин" - "хари" не оставляет сомнений в отношении автора к "вождям".

Выделенные нами выше крамольные строки выбрасывались революционизаторами  творчества поэта с 1926 по 1990 год, да и сегодня без них обходится  стихотворение "Русь бесприютная" во многих сборниках. Так советская редактура препарировала отчаянные и крайне рискованные есенинские строки.

Да, он вернулся в 1923 году в Россию "не тем, что уехал". "Хари" все  помнили. Литературовед В.А. Вдовин подметил, что дерзкие строчки  Есенина в "Руси бесприютной" могли послужить Николаю Бухарину личным мотивом для недовольства его поэзией в известной статье "Злые заметки" (Правда. 1927. 12 янв.). Коля Балаболкин (так именовал Бухарина Троцкий) добивал усопшего поэта испытанным большевистско-интернациональным оружием: "Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого "национального характера".

Троцкий, в отличие от Бухарина и  своего друга Сосновского, питавшего  к Есенину зоологическую ненависть, - более страшная и хитрая бестия (недаром Ленин, сам политик коварный, называл Троцкого "Иудушкой", говорил о его "иезуитстве" и "утонченном вероломстве"). Внешне он выступал чуть ли не радетелем Есенина. После его возвращения из-за границы даже хотел его "приручить", предлагая ему возглавить новый литературный журнал. Тогда они не смогли договориться. Поэт тоже был не лыком шит, иногда публично говорил о своей, так сказать, лояльности к всесильному "вождю революции". На самом деле все было намного острее и сложнее. Исследователи убедительно доказали, что прототипом интербродяги Чекистова в есенинской поэме "Страна негодяев" (убийственный заголовок!) послужил Троцкий, как и литературный персонаж, одно время живший в городе Веймаре.

Не исключено, что до Троцкого могла дойти фраза  Есенина, сказанная в Берлине писателю-эмигранту Роману Гулю (опубликовано): "Не поеду в Россию, пока ею правит Троцкий-Бронштейн. <...> Он не должен править".

Поводом для  арестов поэта не раз служили  доносы юрких, вертлявых товарищей: 1920-й, сентябрь - А. Рекстень, Шейкман; 1923-й, сентябрь - М. Роткин (Родкин); 1924-й, январь - Ю. Эрлих; 1924-й, февраль - С. Майзель, М. Крымский; 1924-й, март - братья Нейман.

Поэт осуждал  культ генералов в искусстве, порождавший идеологический таран  и примитивизм. "Уже давно стало непреложным фактом, - писал он, - как бы не хвалил и не рекомендовал Троцкий разных Безыменских, что пролетарскому искусству грош цена..." (Россияне. 1923). Так и случилось.

Он органически  не умел лгать, не скрываясь, прямо говорил: "...мы в русской литературе не хозяева..." (из письменного показания поэта в милицию от 21 ноября 1923 г.). И опять оставался прав - отрицать им сказанное могут только невежды и фарисеи. В этом отношении у поэта есть авторитетнейшие предшественники, отмечавшие создавшуюся нездоровую и одностороннюю раскладку сил в русской литературе. Максим Горький, "буревестник", "основоположник", "великий пролетарский писатель" и т.д., которого трудно заподозрить в любви к Отечеству и национальной России (см. его брошюру "О русском крестьянстве". Берлин, 1922), с грустью говорил: "...все мы, писатели русские, работаем не у себя, а в чужих людях, послушники чужих монастырей..." (запись И. М. Касаткина; из его письма от 2 февраля 1916 года к критику Льву Клейнборту. Пушкинский Дом, ф. 586, ед. хр. №88, №35). Правде этих слов можно доверять. Их запомнил и передал друг Есенина и журналиста Г.Ф. Устинова прозаик Иван Михайлович Касаткин, тоже послуживший в ЧК на пользу революции, а в 1938 году сам попавший в ее железные сети. Кстати, Касаткин был одним из немногих друзей Есенина, сомневавшихся в официальной версии его гибели.

Есенин не хотел  быть пасынком на своей родной земле, с болью осознавал себя "чужестранцем". Его подруга Галина Бениславская записала в горячах сказанную  им фразу: "Поймите, в моем доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, а мне не открывают". Как непохожи эти выстраданные слова на убеждение Вольфа Эрлиха: "Мой дом - весь мир, Отец мой - Ленин..." (из сборника "Необычайные свидания друзей". Л., 1937). Несомненно, абстрактный Эрлих был Троцкому ближе, чем земной Есенин.

Все вышесказанное  приближает нас к выводу: стремление Луначарского предотвратить судебный процесс над поэтом перечеркнул  Троцкий.

Допустим, гипотеза верна, возразят наши оппоненты, но при  чем тут убийство, - ведь нет никаких доказательств причастности Троцкого к трагедии в "Англетере". И будут не одиноки. Огорчим возражателей - доказательства есть, мы их специально приберегли, чтобы комплексно, разом выставить улики против главного вдохновителя бандитской расправы над поэтом. И это, надеемся, только начало "допросов истории".

Прежде всего  обратим внимание: 19 января 1926 года в своей статье о Есенине Троцкий  пишет: "Больше не могу, - сказал 27 декабря  побежденный жизнью поэт, - сказал без  вызова и упрека..." И далее: "Только теперь, после 27 декабря (выделено нами. - В.К.), можем мы все, мало знавшие или совсем не знавшие поэта, до конца оценить..." - и прочая кудрявая красивость: "...каждая почти строка написана кровью пораненных жил", "сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя!". Никогда автор этих крокодиловых слез не писал прежде о Есенине в таком возвышенно-сентиментальном стиле.