Этническое происхождение Варягов

Во всех случаях справедливо усматривается сложение кельтских предлога ar и существительного (кустарник – col, лес – koad, море – vor или mor). Что же касается оставшихся без объяснения топонимов Arguenon или Arhon, то это, видимо, варианты все той же Арконы, означающей буквально «на высоте». Рюгенская Аркона, как известно, расположена именно на высоком берегу моря.

        В данном случае разъяснение названия Аркона важно не само по себе, а как определитель этнической принадлежности какой-то части населения Прибалтики. Очевидно, название относится к древнему населению Рюгена (или прибрежных районов, если допустить, что название городу дали соседи), а это неизбежно порождает сомнение в обоснованности мнения о германоязычии проживавших здесь еще в римское время ругов.

      Древняя Ругия, под которой, очевидно, некоторые русские летописцы подразумевали балтийскую, «варяжскую» «Русь», обозначается в источниках различно: Ругия, Рутения (Русиния), Ройана, Руйана, Реуна и т. д. (Rugia, Ruthenia, Russia, Rojana, Rujana, Reune). Известны также старокельтские названия острова Rugniatis, Run, Rhun, Rugnos, Ruan.  Соответственно и обитатели острова именуются: Руги, Рутены (Русины), Русци, Ройаны, Руйяны, Раны (Rugi, Rutheni, Ruteni, Rusci, Russici, Rojani, Rujani, Rani). Т.Милевский, видимо, прав, производя этноним «раны» от «ройаны».  Но в его изначальном славянском значении, равно как и в германском происхождении названия «руги», можно усомниться. На Рюгене во второй половине I тысячелетия бесспорно происходила смена языка, но нет никаких оснований думать, что это было достигнуто за счет смены населения. Указание Г.Меркатора на двуязычие рюгенских «рутенов» свидетельствует о процессе естественной ассимиляции коренного населения славянами. «Виндальский» язык, в самом названии которого (как и в этнониме «венеды») также явственно проступает кельтское начало, и был, по всей вероятности, первоначальным языком населения Ругии, а разные названия острова могут обозначать одно и то же население или даже передавать одно и то же качество, лежащее в основе имени.

      Название «Рутены» носило, как известно, одно из кельтских племен, обосновавшихся задолго до н. э. (и пришедшее откуда-то с севера или из центральной Европы) в южной Франции. Французский исследователь племени «рутенов из Руерга» (Rouergue – название провинции с римских времен) не сомневается в значении этнонима: в кельтском языке оно означало «красный», «рыжий». «Рыжими рутенами» (flavi rutheni) называет их, кстати, и римский автор I в. Лукан. Главный город Рутении назывался Rodes или Rutena. Название это находится в связи с рекой Rodanos (нынешняя Рона). С другой стороны, галльское roudos – «красный» – передавалось в разных кельтских языках и диалектах как ruad, rudd, ruth, ruz, rubes. Современные французские roux, rousse – «рыжий, рыжая» и rouge – «красный» проделали определенную эволюцию от roge, ruge и того же rubes. Еще А.С.Фаминцин указал на то, что в сербском языке слово «руйан» значит «темно-красный, желто-красный».  Сходное значение это слово сохраняло и в иных славянских языках, но постепенно оно вытесняется другими синонимами. Греческой средневековой хронографии было известно мнение, что этноним «русский» означает «красный». Лиудпранд прямо говорит, что «это северный народ, который греки по внешнему качеству (а qualitate corporis) называют руссами (rusios), а мы по их местоположению нордманнами».

Таким образом, все многообразие названий Ругии и ее обитателей является лишь воспроизведением в разных языках, и прежде всего в диалектах кельтских языков, одного и того же исходного качества. Примечательно, что авторы XII в. Герборд и Эбон помещают на северных границах Польши «рутенов» и по соседству с ними неких «флавов».  Здесь, возможно, речь идет о родственных племенах или даже об одном и том же племени: «рутени» – это «рыжие» из кельтского, а «флавы» – то же самое из латинского.

      Южан, безусловно, должны были поражать светлые «венеты» (венеды), а «рутены» (русы) в таком случае могли быть одной из приметных их ветвей. Но «внешнее качество», по которому отличали рутенов, не обязательно соответствует их естественному виду. Дело в том, что кельты искусственно изменяли цвет волос и вообще красились. Высадившиеся в Британии римляне обнаружили, что жители острова «красятся вайдой, которая придает их телу голубой цвет, и от этого они в сражении страшней других на вид».  Легендарный герой ирландских саг Гойдель Глас (Гойдель Зеленый) получил прозвище по цвету его оружия и одежды. Цвета у многих древних народов (среди европейских прежде всего у кельтов) имели и религиозно-символическое значение. Пурпурный, красный цвет символизировал могущество, власть. Адам Бременский и Гельмольд отмечают, что среди балтийских славян только раны-руги имеют короля.  Но на Рюгене светская власть была вообще менее заметна, чем жреческая. Очевидно, «королевским» являлось все племя. Этим, возможно, и объясняется ритуальное раскрашивание. Как сообщает Саксон Грамматик, при взятии Арконы в 18 г. в сундуках под замками было обнаружено множество пурпуровых одежд, от ветхости уже гнилых и худых.  Не исключено, что именно одеяние русов и соответствующее раскрашивание побуждало греков говорить о том, что они «своим видом показывают кровопролитие».  Но в XII в. «под замками» оказались не только ветхие одежды, но и сама традиция.

        Выяснение значения имени «Русь» на Балтике, разумеется, не решает вопроса о происхождении названия многочисленного народа Причерноморья и Приднепровья. Корень «рус» широко распространен в индоевропейских языках. Но, например, и в иранских языках значение его сходное: «светлый» и т. д. Этот корень отразился, в частности, в имени аланского союза племен – роксолан, значительная часть которых ушла из Причерноморья в глубь Западной Европы. Неизменно обращалось внимание на обитавшее здесь же в первых веках н. э. племя «росомонов», то есть «народ рос». В свое время Н.Я.Марр высказал (и, как это часто с ним бывало, не развил) любопытную мысль.

«Норманны и русы, – заметил он, – одно и то же, одинаково не имеющие ничего связывающего исключительно с севером Европы, когда речь идет о русах, ничего исключительно германского, когда речь идет о норманнах».  Он, очевидно, предполагал те самые выводы, к которым позднее пришел Г.Йоханссон: на всем севере Европы имеется скифская подоснова (точнее, возможно, киммерийско-скифская). Позднее Скандинавия была германизирована. Что же касается Ругии – она либо была кельтизирована (венетами), либо просто сохранила тот язык, на котором говорили в первоначальной области формирования этого этноса – в Причерноморье.

        Имеется и еще один любопытный узел связи славян и кельтов, севера и юга: название «Черного моря», происхождение которого остается непонятным. У греков море называлось либо просто «Понт» (море), либо Понт Эвксинский («гостеприимное море»), ранее Понт Аксинский (из персидского «темное» или «негостеприимное» море). Эти названия в средневековой письменности преобладают. Но Повесть временных лет отмечает, что «Понетьское море» «словеть Руское».  А.В.Соловьев насчитывает еще 10 источников, которые называют море «русским». Среди них – русский (описание Константинополя архиепископом новгородским Антонием), два французских (XII – нач. XIII в.), еврейский (XII в.), три немецких (Еккехард, Анналист Саксон и Гельмольд). У арабов преобладает написание названия моря как «румское», то есть романское, византийское. Но Масуди (X в.), Димешки (1256-1327 гг.) и Ибн-эл-Варди (1260-1349 гг.) также называют его «русским».

      Весьма вероятно, что «Черным» море стало по недоразумению. В действительности оно называлось «Чермным», то есть «Красным». Так оно именуется еще в русских источниках XVI-XVII вв., и только с XVIII в., когда утратилось древнерусское значение слова, выпала и буква «м», отличавшая два разных цвета.  Следовательно, эквивалентом «русскому» в славянском языке было слово «красный». Замечательным подтверждением такой этимологии является название моря в упомянутой выше саге «Гойдель Глас»: «скифский» период ирландской предыстории протекает у берегов Красного моря (Mara Ruad).

        Здесь не место рассматривать историю славяно-кельтских контактов в районе Приднепровья и Черного моря. Но, может быть, не случайно греки настойчиво называют русских «тавроскифами», несмотря на то, что Таврия, где, по-видимому, проживали потомки рассеявшейся в разные стороны киммерийской этнической общности, являлась, в сущности, окраиной славяно-русского мира. Кельтское влияние, безусловно, отразилось в важной для формирования славянства зарубинецкой культуре. В III в. до н.э. галаты угрожали греческой черноморской Ольвии, причем в союзе с ними оказалось местное племя скирров. В последнее время появились данные, свидетельствующие о том, что и столь важная для понимания характера исторического развития Приднепровья Черняховская культура (II-IV вв.) носит на себе черты «кельтского ренессанса». Все эти факты, возможно, объясняют причины «двусторонней связи» северо-запада Европы и Причерноморья: какая-то часть населения Западной Европы упорно считала своей прародиной Причерноморье и испытывала как бы естественное тяготение к этому району.

      Недавно советскими антропологами был сделан ряд весьма интересных и важных наблюдений. Т.И.Алексеева, сопоставляя краниологический материал Киевского некрополя – едва ли не основную базу современного норманизма – с такими же данными о германцах, получила поразительные результаты. Оказалось, что «ни одна из славянских групп не отличается в такой мере от германских, как городское население Киева».

К тому же типу автор отнесла и сельское население Киевщины, что свидетельствует о его безусловной автохтонности (по крайней мере в пределах нескольких столетий). Распространенный в Киеве обряд погребения (камерные трупоположения), как это неоднократно отмечалось, имеет определенное сходство со «скифским» обрядом.  И антропологический материал позволяет устанавливать преемственность оставившего эти погребения населения с черняховцами (II-IV вв.) и еще далее – с этническими группами, родственными скифам. Все эти данные свидетельствуют о том, что неславянские элементы быта и верований не обязательно привнесены извне, равно как и внешние привнесения нет необходимости связывать с германцами, особенно если учесть бесспорный факт господства здесь славянского языка с самого зарождения Древнерусского государства.

      Если этноним «Русь» мы встречаем и на севере, и на юге, то название «варяги» известно только северу (но не Скандинавии; ср. упомянутый выше топоним «Варангерфьорд»), а на Руси и в Византии они воспринимались как пришлый элемент. Очевидно, имя «Русь» так или иначе означало понятие этническое, а «варяги» – лишь географическое. Название «варяги» обычно объясняют из германских языков. Наиболее популярна этимология М.Фасмера, производящего слово от якобы скандинавского var – «верность, порука, обет».  Однако это слово в действительности является общеиндоевропейским, известным, в частности, кельтским языкам.  Предлагаемое М.Фасмером объяснение названия предполагает существование в течение ряда веков четко организованной разбойничьей общины, что само по себе маловероятно. К тому же разбойники и пираты бороздили все моря в эпоху средневековья, но «варягами» – «варангами» именовали только определенное население Прибалтики. Если же говорить о попытках привязать эту общину именно к Скандинавии, то следует иметь в виду и факт, установленный В.Г.Васильевским: «варяжская» дружина существовала в Византии задолго до того, как в нее начали вливаться собственно норманны.  Зато прямое указание на кельтоязычие варягов обязывает проверить, что этот этноним может означать в кельтских языках.

      Слово var в санскрите означает «вода». По всем областям кельтского расселения этот корень встречается при обозначении названий рек. Таковы река «Вар» и ряд производных от этого наименования названий ее притоков в Южной Франции (в департаменте Вар), рек в Британии и Шотландии , а также в других районах кельтского расселения.  Выше отмечалось, что море в некоторых диалектах кельтских языков называлось vor. Известен также вариант var. В кельтских языках буквы m, b, v, f взаимозаменяемы. Поэтому на месте одной из этих букв постоянно встречаются другие. В донегальском диалекте ирландского языка море обозначается как farraige. Иными словами, названия народов и племен, имеющие в основе корень «вар», в кельтских языках естественно увязываются с водой, морем. Так, северогалльское племя «морины» и прибалтийские «варины» (позднее «варны»), жившие на морском побережье, своими названиями просто фиксируют этот факт. Название «варяги», следовательно, также может обозначать морских жителей, людей моря, выходцев из «сердца моря», как говорил Гельмольд. Примечательно, что грекам, помимо варианта «варанги», было известно и произношение «маранги». Здесь мы снова имеем дело с типично кельтским чередованием звуков, а также с ясным указанием на «морское» происхождение этнонима. Этим, кстати, объясняется и многозначие термина: как одного из приморских народов и как приморских народов вообще.

      Суффикс «анг», как известно, характерен для прибалтийских славян. Здесь, в зоне славяно-кельтских контактов, и возникло название этнонима. Но не исключено, что позднее оно переосмысливалось. Так, название «варны» под влиянием тотемических культов, вероятно, переосмысливалось как «враны» («вороны»), тем более что и в кельтском языке эта птица обозначается сходным словом (bran, vran, veran). Возможны и иные их осмысления в славянском и германском языках. Судя по всему, и греки не понимали значения этнонима «варанги», равно как заменяющего его «маранги».

      Таким образом, разбор письменных свидетельств и некоторых других данных (в частности антропологических) не дает оснований считать варягов германцами и вместе с тем обязывает внимательно присмотреться к указаниям на их кельтическую в конечном счете природу. Этот вывод обязательно должен учитываться и при рассмотрении «варяжских» имен – главного прибежища норманизма. Уже А.А.Шахматов, доказывая тезис о давнем взаимодействии славян и кельтов в Прибалтике, указал на три имени, заимствованные, по его мнению, славянами из кельтского: Брен, Як, Кобрун. Но, поскольку он не отождествлял южнобалтийское население с варягами, он не сопоставлял «варяжский» именослов с кельтским. Между тем именно такое сопоставление дает самые замечательные результаты.

      Сами по себе имена, конечно, не определяют этническую принадлежность. Иордан (VI в.) оставил чрезвычайно важное в этой связи указание как общего, так и конкретного значения. «Все знают и обращали внимание, – замечает он, – насколько в обычае у племен перенимать по большей части имена: у римлян – македонские, у греков – римские, у сарматов – германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские». Но имена, очевидно, свидетельствуют о реальных контактах племен и народов, а выяснение их конечных истоков дает значительный материал для изучения традиции если не этнического, то культурного влияния. Разумеется, анализ анхропонимического материала приобретет самостоятельное значение лишь при условии, если он будет проводиться на фоне столкновений и взаимодействий на изучаемой территории разных племен в течение по крайней мере нескольких столетий. В работах германских филологов и даже у многих негерманских авторов ярко выражена тенденция приписать германское происхождение подавляющему большинству европейских имен только на том основании, что они встречаются на территории, именуемой «Германией», в частности у винилов, вандалов, ругов, готов. Но германоязычие трех первых по меньшей мере сомнительно, а имена готов сам Иордан разъясняет не как германские, а как «гуннские».1

      Резкой и справедливой критике германские ономастические труды (и прежде всего многотомное исследование А.Баха) подверг Г.Балов. Он, в частности, признал совершенно несостоятельными методически попытки насильственно объяснять из германских языков такие наименования, которые и исторически, и лингвистически естественней выводятся из кельтского. Необходимо учитывать и еще одну особенность истории имен. Переходя от одного народа к другому, они часто переосмысливались. Первоначальное их значение может совершенно не совпадать с тем, которое они приобрели у другого народа. Неправильная интерпретация имени ведет в таком случае к искажению исторического процесса, разрыву взаимосвязанных явлений. Ф.И.Моне еще в прошлом столетии приводил примеры того, как может быть искажено и переосмыслено содержание слова при переходе его, в частности, из кельтского в германский язык. Так, ясное кельтское Ricdag – «хороший вождь», «добрый король» – превратилось на немецкой почве в Regentag (соединение слов «дождь» и «день»). Много аналогичных примеров приводит и Г.Балов. Очевидно, собственно «германскими» могут быть достоверно признаны только такие элементы языка и культуры, которые не прослеживаются в предшествующей цивилизации.