Теории возникновения государства

При ответе на одну из позиций  анкеты респондентам предлагалось пояснить, каким образом они выполняют требования уголовного закона, обязывающего, прежде всего, установить психическое отношение субъекта к общественной опасности содеянного, 1/5 часть опрошенных высказала единодушие с общепринятой, как было установлено, позицией практики. Почти половина респондентов выразила компромиссное мнение, что сознание субъектом социальных свойств своего деяния не сводится к сознанию его фактических признаков, но обязательному доказыванию этот момент не подлежит. Только 1/3 часть специалистов признала необходимость такого доказывания, т.е. выразила формальное согласие с требованиями закона.

Если вдуматься в  эти цифры с точки зрения реальной "работоспособности" анализируемой нормы уголовного закона, то они лишний раз демонстрируют ее практическую неэффективность.

Другим легитимным источником многочисленных нарушений принципа субъективного вменения на практике является законодательная формулировка преступной небрежности. Исходя из нормы закона, как уже говорилось   в этой работе ранее, доказывание вины в этих случаях должно заключаться в установлении обязанности предвидения последствий (объективный критерий) и способности конкретного лица к такому предвидению (субъективный критерий). По мнению большинства ученых, объективный критерий имеет нормативный характер. Из этого следует, что всякое лицо, нарушающее существующие в обществе правила предосторожности, "обязано предвидеть возможные общественно опасные последствия этого нарушения".

Нетрудно заметить, что здесь вновь происходит столкновение с очередной презумпцией, очень удобной для практики, но несущей в себе потенцию невиновной ответственности, на что обращали внимание многие исследователи этой проблемы.

Своеобразной гарантией  от объективного вменения, по мнению ученых, должна быть та часть формулы небрежности, которая описывает субъективный ее критерий, но вопрос заключается в том, как в действительности он воспринимается судебной практикой. При этом нельзя забывать, что в преступной небрежности "одним из важнейших контрпунктов  является  объем  и  характер наступивших вредных последствий", которые "зачастую не зависят от воли  и качества поведения причинителя вреда и потому носят во многом случайный и ситуативный характер". Так,  например, неосторожный  выстрел,  если пуля не причинила никому никакого вреда, не влечет уголовной ответственности, но если для кого-то она оказалась смертельной, то возникает основание для инкриминирования неосторожного убийства.

Поскольку уголовный  закон не требует от правоприменителя установления какой-либо психической связи с деянием и его социальными свойствами, а интенсивность интеллектуальной деятельности субъекта по отношению к последствиям минимальна, то в случаях с преступной небрежностью "можно без преувеличения сказать, что на сегодняшний день весьма ограничены возможности достоверного доказывания вины».

Примером этого является решение коллегии по уголовным делам Верховного суда РФ по делу К., который в темное время суток произвел из самодельного пистолета несколько выстрелов, одним из которых была смертельно ранена шестилетняя девочка. Из материалов дела усматривается, что К. и потерпевшую разделяли пруд, болото с осокой и камыши высотой около двух метров, а также забор, за которым и шла потерпевшая. Сам Котов показал, что убивать никого не хотел, девочку не видел и не предполагал, что заряд может пролететь большое расстояние. Формулируя свой вывод, судебная коллегия указала, что "К. должен нести ответственность за неосторожное убийство, поскольку, стреляя вечером в сторону забора, он предвидел  возможность наступления общественно опасных последствий, но легкомысленно рассчитывал на их предотвращение".

Таким образом, вопреки  индивидуальной психической реальности суд пришел к выводу о наличии в действиях К. преступной самонадеянности, хотя в данной ситуации трудно обосновать даже небрежность по отношению к смерти потерпевшей со стороны причинителя.

Изучение судебных приговоров, вынесенных по Астраханской области, в  т.ч. постановлений и определений судебной коллегии по уголовным делам Астраханского областного суда, показало, что суды зачастую вообще не утруждают себя объяснениями принимаемых решений относительно конкретных форм вины. Это в полной мере относится (более чем к другим разновидностям  вины)  и  к преступной небрежности.

Во многих случаях  судебные органы совсем не делают выводов о субъективной стороне. Так, например, изучив 100 дел по дорожно-транспортным преступлениям исследователь обнаружил, что ни по одному из них в приговоре не был указан вид неосторожной вины. Так например, в 12 рассматриваемых случаях, 12 приговоров по делам о неосторожных убийствах только в двух это было сделано, да и то неверно, т.к. не соответствовало законодательным определениям преступной самонадеянности и преступной небрежности.

Отдельно следует сказать  о такой проблеме, как вменение в неосторожность последствий умышленных преступлений, то есть преступлений с  двойной формой вины. Картина представляется здесь не менее наглядной, чем  при изучении практики доказывания вины в собственно неосторожных деяниях.

Поскольку любые "объективные  признаки преступления могут быть вменены  в вину лицу только в том случае, если они нашли отражение в  субъективной стороне", постольку  и вменение особо тяжких последствий  изнасилования возможно лишь в  том  случае, если имела место,  как минимум,  неосторожность по отношению к ним.  Между тем ни в одном из опубликованных постановлений и определений Верховного суда по этому вопросу не было соответствующего решения, хотя в некоторых случаях речь шла о таких последствиях, которые наступили спустя длительное время после совершения преступления. В 2004 году Верховный суд РФ принял новое постановление⁵, которым устранил некоторые сомнительные, с точки зрения принципа субъективного вменения, положения, содержавшиеся в постановлении 1964 г.  по этой категории дел.  В частности, исключена возможность неосторожного отношения к возрасту потерпевшей, при котором виновный не только допускал, но мог и должен был предвидеть ее несовершеннолетие. Вместе с тем так и остался, не решен вопрос о пределах области вменения особо тяжких последствий изнасилования, что оставляет возможным практику невиновного привлечения к ответственности. Примером тому является дело И. и Э., осужденных за изнасилование потерпевшей С., которая в результате этого стала проявлять признаки психического расстройства, пыталась покончить жизнь самоубийством, после чего была направлена в больницу с диагнозом "шизофрения". В протесте указывалось,

что заключение экспертов носит предположительный характер и поэтому не

может служить доказательством  вины в изнасиловании С., повлекшем  особо тяжкие последствия. Президиум  же Верховного суда РФ оставил его без удовлетворения, посчитав, что областной суд обоснованно пришел к выводу о наличии причинной связи между преступными действиями И. и Э., совершенными в отношении С., и возникшим у нее после этого заболеванием и правильно квалифицировал их действия по ч.3 ст.131 УК РФ. Хотелось бы здесь отметить, что установление причинной связи само по себе никоим образом не должно предрешать вывода о вине, хотя бы потому, что возможность предвидения последствий в случаях преступной небрежности должна определяться не только по объективному, но и, о чем уже говорилось, по субъективному критерию. В данном примере, как и во всех предшествующих, вопрос о субъективной связи деяния с его последствиями остался вне предмета доказывания. Более того, акцентировав внимание на причинной связи как достаточном основании для вменения особо тяжкого последствия в преступлении, санкция за которое допускала применение смертной казни, высшая судебная инстанция России создает опасный прецедент и, сама того не желая, возрождает известную концепцию Вышинского о вине.

Завершая вопрос, хотелось бы отметить, что в новом Уголовном кодексе ответственность за преступную небрежность ограничена, что, безусловно, является, "шагом в сторону усиления субъективного вменения".

Такая тенденция может  только приветствоваться, поскольку  именно преступная небрежность в  ее законодательном определении и еще больше - в практике применения уголовного закона противоречит этому принципу в наиболее явной форме.

В силу системных связей между двумя частями уголовного кодекса дефекты законодательных  определений умысла и неосторожности неминуемо проецируются на Особенную часть. Пробелы в действии этого принципа наглядно проявляются при вменении преступлений, описанных в законе через оценочные признаки, а также "пограничных" с административными проступками. Весьма характерные примеры ошибок подобного рода дает практика применения ст.242 и 242-1 УК РФ. Так, проверка уголовных дел, рассмотренных судами ряда регионов, показала, что почти 60% осужденных привлечены к уголовной ответственности без достаточных оснований. Установлено, что главной причиной массового вынесения неправосудных приговоров явилось отсутствие четких критериев оценки таких понятий, как "порнографические предметы" и "культ насилия и жестокости". Действительно, пользуясь ими, нетрудно обосновать пропаганду насилия и жестокости и в шедевре кинематографа "Броненосец Потемкин"... Таким образом, ответственность за указанные составы несет в себе значительный "заряд" объективного вменения. Сохранение весьма широкого спектра противоправных действий при расплывчатости критериев порнографии и эротики либо ведет к массовому применению уголовного закона, либо к фактическому "омертвлению правовой нормы".

Следует сказать несколько  слов относительно термина "оценка", неоднократно употребляемого в настоящей  работе. Действительно, любое психическое отношение субъекта к содеянному - это всегда оценка своего поступка, но она не совпадает с той, которую дает деянию законодатель, определяя его общественную опасность в качестве основного критерия криминализации. Более того, когда "... в процессе познавательной деятельности следователь и суд осуществляют "обратный перевод" путем вычисления психического (в форме вины) из реально совершенного акта преступного поведения", они тоже оценивают деяние, "пропуская" его через свое правосознание. В конечном итоге на "выходе" может оказаться информация, совсем неадекватная той, что была на "входе". Справедливо, на наш взгляд, замечание, что "если внешнюю сторону поведения рассматривать вне связи с его внутренней стороной, мы ничего не сможем сказать о морально-психологическом содержании, ценности или вредности поведения и, следовательно, не сможем правильно оценить его с позиций уголовного права". Именно поэтому субъективное вменение понимается не просто как оценка психических процессов, но как точная, т.е. максимально адекватная  оценка процессам отражения в сознании субъекта всех юридически значимых признаков конкретного деяния. Другое дело, что законодательные определения умысла и неосторожности не способствуют ее чистоте.

Сложнее обстоит дело с оценкой-упреком. Ожесточенность споров вокруг этой проблемы объяснялась, вероятно, не только чисто научными принципами, но и издержками идеологического противостояния. Поскольку полное отрицание упречности вины ставит под сомнение и способность ее быть субъективным основанием ответственности, то в науке уголовного права возобладало в итоге компромиссное решение, при котором в понятии вины допускается оценочный момент.

В каждом из случаев "момент истины" будет заключаться в  способностях, во-первых, правоприменителя к глубокому психическому исследованию и, во-вторых, уголовного закона к адекватному нормативному выражению познанной и установленной психической реальности.

Говоря о погрешностях и пробелах в самом уголовном  законе, нельзя умолчать о такой проблеме, как рассогласованность определений умысла и неосторожности в Общей части с субъективным режимом уголовно-правовых норм Особенной части УК РФ действительно, ни в одном случае при описании умышленных преступлений законодатель не пользуется терминами, с помощью которых он раскрывает содержание умысла и его форм в статье 8 УК, не упоминает ни о сознании виновным тех или иных элементов деяния, сообщающих ему характер общественной опасности, ни о предвидении и желании или сознательном допущении последствий. Не удивительно, что без ясного руководства со стороны закона судебная практика решает однородные вопросы различным образом, и при попытке обобщить ее нередко получается довольно причудливая картина.

Подтверждением этого  являются результаты нижеперечисленных  исследований. Так, почти в 10% случаев судебные ошибки были вызваны неверным толкованием признаков субъективной стороны преступлений, причем в некоторых из них суды первой инстанции либо ошибочно определяли форму вины, либо при ее описании использовали терминологию, не соответствующую законодательным формулам.

Следует согласиться  с мнением, что неблагополучие в  толковании субъективного режима многих норм Особенной части вызвано преимущественной ориентацией, как законодателя, так и правоприменителя на результат действия и степень его общественной опасности и, напротив, недооценкой субъективных оснований ответственности. Вследствие этого уголовно-правовой запрет, как  правило,  в  первую  очередь  "загружается" информацией о внешней форме общественно опасной деятельности, ее объективных признаках.  По-иному  и не может быть,  ибо сердцевиной любого преступления является именно  деяние,  и  законодатель  просто обязан с максимальной полнотой описать его фактическую сторону. Но формализация объективных признаков состава, очевидно, слабо увязывается с субъективными моментами запрещаемого поведения, о чем и говорилось выше.

Известно, что в судебно-следственной практике широко используется презумпция сознания общественной опасности. Еще большее распространение имеет другая презумпция - знания закона, о чем свидетельствуют результаты многочисленных социолого-правовых исследований. Ее позиции остаются на сегодняшний день весьма прочными. Наглядным тому подтверждением служит предлагаемая таблица №1

Вместе с тем исследование опубликованной судебной практики Верховного суда, прокурорского надзора, кассационной Хабаровского краевого суда и судов Дальневосточного региона показывает, что в процессуальных актах по конкретным уголовным делам  прямые  ссылки  на  презумпцию  знания закона встречаются крайне редко.

Проблема презумпции знания закона теснейшим образом  связана с проблемой сознания противоправности, но не тождественна последней, а представляет собой лишь одно из ее проявлений. В целом же вопрос о сознании противоправности как о составляющем компоненте вины гораздо шире и включает более специфичные моменты, связанные с правовым режимом или статусом отдельных признаков состава преступления, в первую очередь относящихся к характеристике объекта. Применительно к Особенной части УК наиболее наглядно это проявляется при вменении в вину преступлений с бланкетными диспозициями. В уголовно-правовой литературе этот вопрос изучен достаточно подробно. Известно, что около 1/3 норм имеют бланкетный характер описания. Многие авторы обращают внимание на то обстоятельство, что установление вины по данной категории дел обладает рядом специфических особенностей, однако в силу сложившихся стереотипов в правоприменительной деятельности они зачастую игнорируются. Проведенный профессором Л.Д. Гаухманом анализ бланкетных диспозиций Особенной части УК РФ позволяет констатировать антиправовую сущность содержащихся в них ссылок не на закон, а на подзаконные и иные нормативные акты, что в конечном итоге разрушающе действует на законность и правопорядок ... "Подобное "правотворчество" подрывает принцип, согласно которому незнание закона не освобождает от уголовной ответственности, ибо многочисленные акты, о которых идет речь, не могут быть известны всем гражданам, т.к. широко не публикуются и не систематизированы". На это же обстоятельство обращает внимание проф. А.Э. Жалинский. Правильной, по-видимому,  является точка зрения Хабаровского краевого суда,  который,  отменяя приговор районного суда по делу Р. и Ч., отметил, что признавая их виновными в нарушении п.4, 6 и 11 Правил пользования маломерными судами на реках Хабаровского края, районный суд, однако, не указал, в чем конкретно выразилось это нарушение, тем более, что Р. факта нарушения указанных правил не признавал. Это послужило основанием для отмены приговора по статье 213 УК РФ и направления дела на новое судебное разбирательство.