Теории возникновения государства

И если ранее их уголовное  законодательство содержало нормы, позволяющих привлекать к ответственности лиц, заблуждающихся относительно характера совершаемых действий, то в новых уголовных законах Нью-Джерси, Нью-Йорка и других предусмотрены статьи, которые предполагают освобождение от уголовной ответственности при наличии ошибки (фактической либо юридической), если она не была вызвана опрометчивостью или небрежностью. Причем, юридическая ошибка возможна в случаях, когда "определяющий посягательство статус или иной нормативный акт неизвестен деятелю", а также, когда лицо знало закон, но исходило из ошибочного его толкования. Вспомним, что в английском праве даже ссылка лица на то,  что оно было  введено  в  заблуждение юристом,  не  является извинительным обстоятельством.  В то же время в отличие от фактической ошибки, юридическая - как основание для защиты оговаривается дополнительным условием, а именно: возложением бремени доказывания на подсудимого, который должен предоставить более веские доказательства. Такая формулировка означает, что кодексом штата признается презумпция знания закона, однако она является опровержимой при условиях, опять же обозначенных в самом уголовном законе. Именно такой порядок законодательной регламентации презумпции знания закона предлагал в свое время Н.С.Таганцев.

Необходимость приведения уголовного законодательства в соответствие с принципами правового государства  была, по-видимому, одной из главных причин, побудившей в 70 - 80-е годы к реформам уголовного права такие страны, как ФРГ, США, Испанию, Португалию, а за ними Францию, в чьих кодексах содержатся, на наш взгляд, интересные положения о вине.

С конца 80-х годов происходила  реформа уголовного права в СССР, а теперь в РФ, развитие которой  после принятия Основ уголовного законодательства и известных политических событий переместилось в суверенные республики. В 1996 г. принят новый Российский уголовный кодекс. При его подготовке учитывался опыт законодательных реформ уголовного права, предпринятых в других зарубежных государствах. Этот опыт, если абстрагироваться от особенностей и традиций национальных правовых систем и рассматривать его в самых общих  чертах,  свидетельствует  о стремлении  законодателя  в  разных  странах к более детальной регламентации институтов вины. Главным образом это осуществляется за счет введения в закон общих принципов и условий виновной наказуемости деяний, фиксации понятий вины и ее форм, а также посредством установления специальных норм, исключающих, ограничивающих или смягчающих ответственность лица в случаях совершения преступлений с двумя формами вины и невиновного причинения вреда.

1.3. Проблемы субъективного вменения  в науке отечественного уголовного  права.

История развития учения о вине свидетельствует, о том, что  на первых этапах советской государственности был допущен разрыв с традициями российской и европейской уголовно-правовой науки. Идея преемственности игнорировалась и считалась несовместимой с положениями марксистско-ленинской теории.

Законодательная реформа, проведенная на рубеже 60-х годов, положила начало очередному этапу развития уголовного права, который до недавнего времени мог бы быть назван современным.

В плане рассматриваемой  темы наиболее интересным и продуктивным представляется анализ теоретических воззрений на вменение умышленных преступлений, учитывая их преобладание в Особенной части Уголовного кодекса⁴, многообразие способов их законодательного описания и, что особенно важно, максимальную сложность и интенсивность психической деятельности субъекта, действующего с умыслом.

Значительного единодушия криминалисты достигли в понимании той части интеллектуального элемента умысла, которой охватывается сознание фактических признаков содеянного. В теории уголовного права общепризнанно, что предметом сознания как элемента умысла являются прежде всего те фактические обстоятельства, из которых складывается общественно опасное деяние, а также все факультативные признаки объективной стороны конкретного состава преступления, которые служат качественной характеристикой деяния. Разумеется, в предмет сознания включаются и преступные последствия. С точки зрения терминологии, правильнее было бы сказать, что общественно опасные последствия должны охватываться не сознанием, а предвидением, однако последнее, будучи одной из форм опережающего отражения, представляет собой не что иное, как сознание развития причинной связи.

Говоря о единодушии ученых в  вопросе о вменении объективных признаков деяния, следует уточнить, что оно простирается до известных пределов. Тем не менее, можно констатировать принципиальное согласие большинства криминалистов в понимании основных моментов вменения элементов деяния, составляющих его фактическое ядро.

Иное наблюдается в  подходе к такому феномену, как  общественная опасность. Даже краткое перечисление явно несовпадающих, а порой и прямо противоположных взглядов на эту категорию наглядно убеждает в том, что она продолжает оставаться актуальной научной проблемой, и не только в рамках исследования вины.

С учетом этого трудно объяснить, почему уголовный закон использует понятие, о содержании которого наука не имеет единого представления. Тем

не менее, законодательная  формула умысла однозначно "обязывает" лицо, осуществляющее преступное поведение,  сознавать его общественно опасный характер.  По  форме своей это требование закона выглядит логичным,  так как   если уж сущностью преступления является его общественная опасность, то  сущностью  умышленной вины должно быть сознание этой самой опасности. Однако здесь мы и вынуждены признать, что это поистине замкнутый круг, ибо любому исследователю этой проблемы в первую очередь придется определить, каким образом общественная опасность осуществляет свое наличное бытие, и только во вторую - можно говорить о возможности адекватного отображения этого явления в сознании действующего субъекта.

Как же решаются эти вопросы  в теории вины? Что должен, по мнению ученых, сознавать субъект, когда  говорится о сознании общественной опасности?

Если обратиться к работам, специально посвященным данной проблеме, то в них, как и следовало ожидать,  снова не обнаружиться единства взглядов. При этом узловым моментом наибольших противоречий является вопрос о соотношении сознания общественной опасности и противоправности.

П.С. Дагель полагал, что  сознание общественно опасного характера деяния складывается из сознания фактического его характера и сознания его социального значения. Последнее, по его мнению, все же производно от сознания фактической стороны содеянного. В итоге ученый приходит к выводу о том, что сознание общественной опасности сводится к сознанию социальных свойств фактических признаков деяния. Сознание противоправности является лишь факультативным признаком, который может свидетельствовать о сознании общественной опасности.

Данную позицию можно  назвать классической, поскольку с теми или иными вариациями она повторяется во многих источниках, в том числе и в учебной литературе.

Несколько по-иному решает эту проблему А.А.Пионтковский, который  полагает, что объективная общественная опасность и противоправность соотносятся друг с другом как содержание и форма. А раз так, то "едва ли возможно сознавать содержание - степень общественной опасности, требуемой для признания деяния преступным, и не сознавать правового выражения этого содержания - противоправность деяния в смысле уголовного права".

В целом же следует сказать, что  в последнее время в литературе все отчетливее прослеживается тенденция к признанию сознания противоправности необходимым признаком умышленной вины.

Означает ли все сказанное, что трехчленная структура интеллектуального момента умышленной вины, включающая сознание фактического ядра деяния и его социальной и правовой оболочек, должна устанавливаться и доказываться при расследовании конкретных преступлений? Если исходить из принципа субъективного вменения, то вопрос должен решаться именно таким образом. Однако в литературе преобладающим является иное мнение, полагающее возможным в судебно-прокурорской работе исходить из презумпции знания нашими гражданами общественно опасного характера умышленно совершаемого преступления. При этом, хотя сознание общественной опасности является составным элементом умысла, практически для его установления необходимо доказывать лишь предвидение лицом фактических обстоятельств, которые образуют объективные признаки состава совершенного преступления.

В данном случае важно  то, что главным аргументом в пользу признания "законности" существования, как презумпции сознания общественной опасности, так и презумпции знания закона, является целесообразность, а не какие-либо иные, действительно основанные на законе положения.

В целом же изучение теоретических  аспектов проблемы субъективного вменения позволяет сделать ряд выводов:

1. Принцип субъективного  вменения признается уголовно-правовой наукой одним из важнейших ее постулатов.

2. Признание руководящего  значения этого принципа не  привело к созданию единой научной концепции, вследствие чего его конкретное содержание трактуется весьма произвольно.

3. Наиболее очевидными  разночтения в понимании конкретных  аспектов применения принципа субъективного вменения становятся при анализе взглядов на вменение умышленных преступлений.

4. Существует непреодоленный  до настоящего времени исторически обусловленный разрыв между теоретическими взглядами на идею субъективного вменения и ее практическим осуществлением на уровне применения уголовного закона.

5. Теория уголовного  права допускает существование  презумпций, находящихся в противоречии с принципом субъективного вменения, на основании одной лишь их целесообразности.

6. Весьма заметна тенденция на признание сознания противоправности неотъемлемым элементом интеллектуального момента умысла. Это повлекло за собой возрождение в теории российского уголовного права учения о юридической ошибке.

Глава П. СУБЪЕКТИВНОЕ ВМЕНЕНИЕ КАК РЕАЛЬНОСТЬ

2.1.Юридические границы области  вменения:

Учитывая, что единственным источником норм уголовного права является уголовный закон, а само вменение как поставление деяния в вину в процессуальной форме выступает в виде актов применения уголовно-правовых норм, будет справедливым начать с непосредственного анализа закона. Принято считать, что законодательной базой принципа субъективного вменения являлась ст.3 УК РСФСР 1960 г. Помимо этого, ст.8 и 9 описывали юридические формулы умысла и неосторожности, а ст.15 и 17 - предварительную преступную деятельность и соучастие в преступлении, которые, как известно, ограничиваются рамками только умышленной вины. Наконец, ст.38, 39 и ряд других позволяли учитывать форму вины и иные субъективные признаки преступления в качестве обстоятельств, влияющих на индивидуализацию ответственности и наказания.

В Уголовном кодексе  РФ нормативному регулированию вины посвящена целая глава, содержащая пять норм. Расширение уголовно-правовой регламентации института вины, нормативное уточнение содержательных и терминологических особенностей ее форм, ограничение ответственности за неосторожные преступления прямым указанием закона - все это значительно укрепило позиции субъективного вменения на уровне самого закона. В то же время судебно-следственная практика применения уголовно-правовых норм, являясь, как известно, относительно самостоятельной сферой бытия уголовного права, обладает значительной "инерцией движения", и потому не следует ожидать, что новые нормы сразу же обретут жизнь в правоприменительной практике.

Оценивая расширение нормативной базы субъективного  вменения как, безусловно, положительный момент, следует сказать, что новый Уголовный кодекс РФ сохранил, к сожалению, ряд дефектов УК 1960 года, являющихся своего рода каналами, по которым происходит "накачка" следственно-судебной практики информацией, несущей в себе потенциальный "заряд" объективного вменения. В Общей части УК Российской Федерации к числу таких дефектов относятся, в первую очередь, законодательные формулы умысла и неосторожности. Как же обстоит дело в судебной практике?

Анализ решений Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда России за 2000-2004 гг. показал, что вопрос о сознании лицом общественно опасного характера учиненного им деяния как обстоятельство, подлежащее доказыванию, не рассматривался ни в одном случае. Нет примеров подобного рода ни в одном из изданных за последнее десятилетие сборников судебной практики. Более того, даже объективная оценка общественной опасности тех или иных преступлений выражалась через использование терминологии, принятой в статьях Особенной части УК: ущерб, вред и т.д. Как правило, этими понятиями описывается количественная характеристика преступных последствий, т.е. их выражение в натуральных единицах.

Кроме этого, в ходе исследования  было изучено более тысячи приговоров, почти 1/7 часть из которых представляла интерес с позиций субъективной стороны преступления. Удивительно, но ни по одному из них не рассматривался вопрос о сознании общественной опасности.

Здесь возможна двойная  интерпретация: либо этот вопрос вообще находится за рамками предмета доказывания, либо доказывание осуществляется в "снятом" виде, путем установления сознания субъектом каких-либо непосредственно воспринимаемых явлений окружающего мира. Начнем с последнего предположения, поскольку оно получило широкое признание в литературе по уголовному праву. Так, например, авторы фундаментальной "Теории доказательств..." указывают, что "в случае умышленного совершения преступления необходимо установить содержание умысла, т.е. охватываются ли им фактические признаки происшедшего события, которые характеризуют его общественную опасность".

Это находит подтверждение  в результатах конкретных социолого-правовых исследований. Так, анкетный опрос 200 судей, прокуроров и следователей Астраханской области показал, что 96% опрошенных к числу главных, на основе которых устанавливается субъективная сторона деяния, относят объективные признаки самого преступления. Характерно, что, по результатам другого исследования, около 40% следователей проявили "неумение выделить из фактического материала, полученного в ходе предварительного расследования, показатели признаков тех или иных явлений, а также и незнание таких признаков".