Проблемы психологии в трудах Карла Маркса

Наконец, Фрейд признает «я», сознание, в известном смысле социальным продуктом, но опять-таки внутренние движущие силы психологического развития личности окажутся тогда в сфере бессознательного; между сознанием и бессознательным  будут установлены внешние отношения, находящиеся под воздействием антагонистических  сил вытеснения.

Таким образом, решающим для  марксистско-ленинской концепции  является преодоление противоположности  социального и индивидуального, внешнего и внутреннего, осуществляемое в исходной концепции о формировании внутренней сущности человеческого  сознания в процессе воздействия  человека на внешний мир, в процессе общественной практики, в которой  происходит взаимопроникновение действия и предмета и формирование субъекта и сознания через продукты общественной практики.

В этом тезисе в качестве центрального момента заключается  положение об историчности сознания. Формируясь в процессе общественной практики, оно развивается вместе с ней. «Сознание, следовательно, с  самого начала есть общественный продукт  и остается им, — добавляет Маркс, — пока вообще существуют люди» [1; 29].

У нас встречается иногда взгляд, согласно которому признание  историчности психики, даже признание  генетической точки зрения вообще, является специфичным для марксистско-ленинской  психологии. Это, конечно, не так. Не говоря уже о генетической точке зрения, о признании принципа развития, который со времен Г. Спенсера является в его эволюционной трактовке чуть не господствующей идеей современной буржуазной психологии, — и идея историчности сознания, как известно, не является специфической особенностью и исключительным достоянием марксистской психологии. Суть дела уже поэтому не в том только, чтобы вообще признать историчность сознания, а в том, как ее понять.

Решающие моменты четко  выступают при сопоставлении  марксовской концепции с концепцией Л. Леви-Брюля. Леви-Брюль также, как  известно, признает не количественную только, а качественную перестройку  психики в процессе социально-исторического  развития, изменение не только содержания, но и формы или структуры. Это  историческое развитие сознания он считает  принципиально невозможным свести к факторам только индивидуального  порядка, а связывает его с  изменениями общественных формаций. Он, таким образом, как будто трактует эту проблему диалектически и  признает социальную природу процесса психического развития. Однако самая  социальность /16/ сводится Леви-Брюлем к чистой идеологии, к которой, с  другой стороны, он сводит и психологию. Общественные отношения лежат для  него в основном в плане общественного  сознания. Общественное бытие —  это, по существу, социально организованный опыт. Из социальности, таким образом, выпадает всякое реальное отношение  к природе, к объективному миру и  реальное на него воздействие, выпадает человеческая практика.

В соответствии с этим при  изучении исторического развития психики  из поля зрения исследователя выпадают те формы сознания, которые связаны  со сферой практики, и в качестве единственных источников, определяющих психологию человека на ранних стадиях  социально-исторического развития, остается лишь идеология, в первую очередь  религиозная мифология соответствующего периода. На основе одной лишь идеологии, вне связи с практикой, определяется у Леви-Брюля психология «примитивного  человека». В результате оказывается, что все его мышление прелогично и мистично, непроницаемо для опыта  и нечувствительно к противоречию. Человек на ранних стадиях социально-исторического  развития лишается и тех элементов  интеллектуальности, которые В. Кёлер (Köhler) признавал у своих обезьян  при пользовании ими орудиями; у него отсутствуют какие-либо элементы интеллектуальных операций; он, таким  образом, по существу, выпадает, даже как  начальная стадия, из плана умственного  развития человечества; устанавливается  не качественное различие, а полная противоположность двух структур: нужно  выйти из одной, для того чтобы  войти во внешнюю ей другую. Всякая преемственность, а не только непрерывность  в развитии мышления разрывается; развитие, по существу, оказывается невозможным. И в связи с этой принципиально  неправильной и политически реакционной  универсализацией различий, установленных  на основе сопоставления примитивных  форм идеологии с формами современного научного знания, оттесняется на задний план то основное, по отношению к  которому идеологичный мистицизм является производным: не мистичность, а узкий  практицизм первичных форм мышления, прикованность его к непосредственно  наличным конкретным ситуациям, слабая отчлененность идеального плана.

В результате этой идеалистической  трактовки социальных отношений  в плане общественного сознания утрачивается понимание движущих сил  развития. Общественные формации, которым  должны соответствовать различные психологические структуры, сами оказываются статическими образованиями.

Концепции Маркса отличаются от этой концепции в самой основе своей. И основное различие заключается, конечно, в том, что социальность, общественные отношения людей не противопоставляются их отношениям к природе. Они не исключают, а  включают в себя отношения к природе. «Труд есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком  и природой...» [3; 188]. И он же есть основная общественная категория. Общественные отношения — это прежде всего  реальные производственные отношения  между людьми, складывающиеся в процессе их воздействия на природу. Только правильное понимание устанавливаемого Марксом  соотношения между природой и  общественной сущностью человека может  привести к достаточно глубокому  и принципиально правильному  пониманию исторического развития психики.

Свою точку зрения на отношение  человека к природе Маркс формулирует  с полной четкостью.

«Человек, — пишет Маркс, — является непосредственно природным  существом» [4; 162]. «Человек есть непосредственный предмет естествознания», «А природа  есть непосредственный предмет науки  о человеке. Первый предмет человека — человек — есть природа» [4; 124— 125]. И поэтому — «сама история  является действительной частью истории  природы, становления природы человеком» [4; 124].

Существенной предпосылкой правильного понимания этого  «становления природы человеком» является понимание Марксом «снимания», принципиально  отличное от гегелевской его трактовки. О гегелевском понимании «снимания» Маркс говорит, что в нем заключается  «корень ложного позитивизма  Гегеля, или его лишь мнимого /17/ критицизма...» [4; 166] — того позитивизма, который  нашел себе теоретическое выражение  в тезисе «все действительное разумно» и практически привел к оправданию действительности прусского монархического государства. «Снятие» у Гегеля —  это чисто идеальная операция: переход от низшей формы к высшей соединяется с диалектическим пониманием этой низшей формы как «неистинной», несовершенной, как низшей. Но после  этого «снятия» низшая форма, над  которой теперь надстроилась высшая, остается в полной неприкосновенности, тем, чем она была. «Человек, понявший, что в праве, политике и т. д. он ведет отчужденную жизнь, ведет  в этой отчужденной жизни как  таковой свою истинную человеческую жизнь» [4; 166]. И таким образом, «после снятия, например, религии, после признания  в религии продукта самоотчуждения он все же считает себя подтвержденным в религии как религии» [4; 166].

Для Маркса снимание не идеальная  операция только, а процесс реальной переделки; нужна не «критика» (излюбленный  термин младогегельянцев), а революция. В процессе развития, в том числе  и психологического, возникновение  новых высших форм связано не с  осознанием неистинности, несовершенства низших форм, а с их реальной перестройкой. Развитие человека, таким образом, — это не процесс надстройки над природой общественного бытия человека, это процесс «становления природы человеком». Это развитие проявляется в том, «насколько стала для человека природой человеческая сущность, или насколько природа стала человеческой сущностью человека» [4; 115], «в какой мере естественное поведение человека стало человеческим, или в какой мере человеческая сущность стала для него естественной сущностью, в какой мере его человеческая природа стала для него природой» [4; 115]. Применительно к психологическому развитию человека историческое развитие психики не сводится к надстройке «царства духа» над чувственностью и инстинктами природного существа; оно не исчерпывается тем, что над примитивными животными инстинктами надстраиваются «высшие духовные чувства», над «грубыми чувствами» — мышление-человека. Процесс развития проникает глубже; он захватывает все самые примитивные его проявления. Инстинкты становятся потребностями человека, которые в процессе исторического развития становятся человеческими потребностями.

Развиваются чувства человека; при этом они вовлечены в процесс  всего исторического развития: «Образование пяти внешних чувств — это работа всей предшествующей всемирной истории» [4; 122]. И Маркс одним штрихом  указывает, в чем основная сущность этого развития: «...чувства непосредственно  в своей практике стали теоретиками. Они имеют отношение к вещи ради вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое отношение к самой  себе и к человеку...» [4; 120—121]. Это  замечание Маркса в краткой формуле  выражает основной и самый значительный факт, вскрываемый наиболее глубокими  современными исследованиями об историческом развитии восприятия: высвобождение  восприятия из поглощенности действием, превращение ситуационных объектов действий в константные предметы и высших форм человеческого восприятия — особенно зрительного, осязательного  — в формы предметного, «категориального», теоретического сознания, являющегося  и результатом и предпосылкой более совершенных форм человеческой деятельности. <...> Это глубокая перестройка, которой в процессе исторического  развития подвергаются сами чувства. При  этом Маркс подчеркивает историчность этого процесса, показывая, как в  зависимости от изменяющихся социально-исторических условий утрачивается это отношение  «к вещи ради вещи». Когда минерал  становится товаром, меновой ценностью, глаз человека перестает видеть красоту  его формы, перестает относиться к вещи ради вещи [4; 122].

Итак, и элементарные чувства  и инстинкты — вся психика  человека в целом— вовлечены в  процесс исторического развития; переделке подвергаются все участки  сознания; не на всех участках перестройка  проходит равномерно: есть участки  передовые, есть функции, исторически  быстрее перестраивающиеся, есть участки  отстающие. /18/ Сознание представляет из себя не плоскостное образование: различные  участки его находятся на различных  уровнях развития; но, во всяком случае, всем своим массивом участвует оно  в процессе исторического развития. Так именно, как процесс «становления природы человеком», должно быть понято психологическое развитие человека; в этом лишь плане проблема психологического развития может и должна получить действительно глубокую и радикальную  трактовку.

Раскрывая процесс развития как развития и изменения самой  природы человека, прежде всего его  психологической природы, Маркс  при этом вскрывает социально-историческую обусловленность этого процесса. Он показывает совершенно конкретно, как  различные формы разделения труда перестраивают психологические способности человека, как частная собственность искажает и опустошает человеческую психику. В этой концепции развития революционная теория с естественной необходимостью приводит к революционной практике. Из понимания зависимости психологической природы человека от их искажающих, препятствующих их полноценному развитию общественных форм неизбежно вырастают требования изменения этих общественных условий. Рушатся ссылки, так часто практиковавшиеся в буржуазной науке, на будто бы неизменную природу человека для обоснования неизменности существующего строя, и эту «природу» в действительности обусловившего. Падает и поверхностно идеалистическая концепция об изменении сознания как простой смены мнений и представлений, совершающейся автогенно и являющейся двигателем исторического процесса. Лишь в реальной перестройке общественной практики — но в этой перестройке доподлинно, — в трудном, исполненном внутренних противоречий процессе становления и борьбы перестраивается в своей внутренней сущности сознание человека. Все политически заостренные требования, которые ставит перед нами практика социалистического строительства — переделки сознания людей, преодоления пережитков капитализма же только в экономике, но и в сознании людей, — все они своим теоретическим основанием имеют эту Марксом заложенную концепцию исторического развития сознания под воздействием перестраивающейся общественной практики. И с другой стороны, будучи, во-первых, результатом исторического развития, сознание является вместе с тем и предпосылкой исторического развития, будучи зависимым, но все же существенным его компонентом.

«Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его»,— писал Ленин [6; 194]. Изменение  сознания — и содержания и формы  его в их неразрывной связи  — далеко не безразличная составная  часть исторического процесса: оно  также мало есть только эпифеномен социально-исторического процесса, как и физиологического процесса.

Бытие определяет сознание. Но изменения в сознании, определенные изменениями бытия, сами, в свою очередь, означают изменения условий, в которых  осуществляется определение деятельности людей детерминирующими их — в  значительной мере опосредствовано  через их сознание — объективными факторами. Ленинская проблема стихийности  и сознательности (см.: Ленин В.И. Что делать? [5; 28—53]) выходит, конечно, за рамки психологии, но переход  от стихийности к сознательности включает в себя вместе с тем и  глубокую переделку человеческой психики.

В неразрывной связи со всей этой системой психологических  идей Маркса, в качестве одного из центральных  ее звеньев, выступает марксовская  трактовка проблемы личности. В кризисе  буржуазной психологии идея личности была одной из наиболее критических. Психология, в сущности, вовсе утеряла  личность. Интроспективная психология, ограничившая психологическую проблематику анализом явлений сознания, принципиально  не могла эту проблему должным  образом поставить. Поведенчество, сводящее деятельность человека к совокупности внешне друг на друга наслаивающихся или механически друг с другом сцепляющихся навыков, осуществляло в  плане поведения, в конечном счете, ту же аналитическую, механически суммативную  методологию, которую интроспективная /19/ психология применяла к сознанию. Каждая из этих психологических концепций рассекла личность, оторвав, во-первых, друг от друга ее сознание и ее деятельность, с тем чтобы затем: одна — разложить сознание на безличные функции и процессы, другая — расчленить поведение на отдельные навыки или реакции.

В настоящее время идея личности занимает одно из центральных  мест в психологии, но ее трактовка  определяется «глубинной психологией» фрейдовского толка или в последнее  время привлекающим все большее  внимание персонализмом В. Штерна, который  дает ее постановку, принципиально  чуждую и непримиримую с той, которую  мы находим у Маркса. И глубоко  симптоматичным для состояния психологии в СССР является то обстоятельство, что и наша психология — психология, которая хочет быть марксистской,—  не осознала значения и места проблемы личности; а в эпизодической ее трактовке у тех немногих авторов, которые не прошли мимо нее, нашли  себе отражение лишь фрейдистско-адлеровские  и штернианские идеи.