Проблемы психологии в трудах Карла Маркса

Проблемы психологии в  трудах Карла Маркса

Из истории советской  психологии

От редакции журнала «Вопросы психологии»: Впервые статья была опубликована 50 лет назад в журнале «Советская психотехника» в 1934 г. (т. VII, № 1; статья была получена для опубликования 31 мая 1933 г.). В этой статье на основе теоретических  положений К. Маркса разработаны  наиболее общие методологические принципы психологии. В силу своей большой  общности и философской фундаментальности  многие положения статьи сохраняют  свое эвристическое значение до сих  пор. Поэтому редакция считает полезным опубликовать данную статью с некоторыми сокращениями (они обозначены в статье <...>) на страницах журнала, учитывая вместе с тем, что современная  советская психология прошла большой  путь и достигла значительных успехов  в реализации марксистской методологии.

Психология не принадлежит  к числу тех дисциплин, которые  систематически, как политическая экономия, разрабатывались Марксом. Мы не найдем, как известно, в собрании сочинений  Маркса специально психологических  трактатов. Но в различных его  работах, как бы попутно, этим гениальным умом разбросан ряд замечаний  по различным вопросам психологии. Стоит вдуматься в эти внешне разрозненные замечания, и становится очевидным, что, внешне не систематизированные, они представляют из себя внутренне  единую систему идей. По мере того как  раскрывается их содержание, замечания  эти смыкаются друг с другом и  оказываются одним монолитным целым, проникнутым единством миросозерцания Маркса, исходящим из его основ.

Поэтому и в области  психологии Маркса можно и нужно  сейчас трактовать не как великого представителя прошлого, подлежащего  историческому изучению и филологическому  комментированию. К нему надлежит нам  подойти как к современнейшему  из наших современников, поставить  перед ним самые актуальные проблемы, над которыми бьется современная  психологическая мысль, с тем  чтобы уяснить в первую очередь, какие ответы на самые узловые  вопросы психологии заключаются  в высказываниях Маркса, взятых в  свете общих основ марксистско-ленинской  методологии, и какие пути намечаются им для построения психологии.

Современная зарубежная психология, как известно, переживает кризис. Этот кризис, совпавший с периодом значительного  развития экспериментального исследования, является, как и кризис современной  физики, о котором писал Ленин  в «Материализме и эмпириокритицизме», кризисом методологическим. Он отражает общую идеологическую борьбу, ведущуюся  в современной науке и выявляющуюся в кризисе методологических основ  различных дисциплин, начиная с  современной математики. В психологии этот кризис привел к тому, что психология распалась на психологии, а психологи  разбились на школы, друг с другом враждующие. Кризис в психологии принял, таким образом, настолько острую и открытую форму, что он не мог  не быть осознан крупнейшими представителями  психологической науки <...>.

Не принимая того решения  основной проблематики современного кризиса  психологии, которое попытался дать Бюлер в своей работе «Кризис  психологии» («Die Krise der Psychologie»), можно, пожалуй, с ним согласиться в  том, что узловой является та проблема, которая особенно заострилась в  конфликте между интроспективной  психологией, поведенчеством и так  называемой психологией духа. В задачу настоящей статьи, посвященной Марксу, не может, конечно, входить анализ этих течений, которые, в их конкретности, являются историческими образованиями, подлежащими историческому изучению /9/ и анализу. Здесь задача, по существу, иная: раскрыть с максимальной теоретической  заостренностью основную проблематику современной психологии, с тем  чтобы со всей возможной четкостью  выяснить на основе изучения психологических  высказываний Маркса, какое решение  этих узловых проблем должно быть положено в основу построения марксистско-ленинской  психологии.

Господствующая концепция  психики, установленная традиционной интроспективной психологией, отождествляет  психику с явлениями сознания; задача психологии, согласно этой концепции, заключается в том, чтобы изучать  явления сознания в пределах того индивидуального сознания, которому они непосредственно даны; бытие  психики исчерпывается ее данностью, переживаемой в сознании. В отличие  от всех других наук, которые в изучаемых  ими явлениях раскрывают их сущность, психология, с этой точки зрения, оказывается в силу самого существа своего предмета обреченной на то, чтобы  принципиально всегда оставаться на махистской позиции чистого феноменализма. Явления в ней якобы совпадают  с сущностью (Э. Гуссерль). Маркс указывал на то, что если бы внутренняя сущность вещей и внешняя форма их проявления непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишней. Психология в этой концепции оказывается  такой излишней наукой, ставящей себе задачу вскрывать то, что и так  непосредственно дано.

Если проанализировать эту  концепцию, то в основе ее, как определяющее ее положение, мы найдем принцип непосредственной данности психического. Задача интроспекции как метода в том и заключается, чтобы вычленить психическое  из всех объективных опосредствовании. Это, по существу, радикально идеалистический  тезис: все материальное, внешнее, физическое опосредствование через сознание, через  психику; психика же есть первичная, непосредственная данность. В своей  непосредственности она замыкается во внутреннем мире и превращается в сугубо личностное достояние. Каждому  субъекту даны только явления его  сознания, и явления его сознания даны только ему. Они принципиально  недоступны другому наблюдателю. Возможность  объективного познания чужой психики, которое могло бы быть лишь опосредствованным, неизбежно отпадает. Но вместе с  тем — и в этом корень вопроса  — невозможным становится объективное  познание психики и со стороны  переживающего ее субъекта. Крайние  и, в сущности, единственно последовательные интроспекционисты утверждали, что  данные интроспекции абсолютно достоверны.

Это значит, что нет инстанции, способной их опровергнуть, что справедливо  в той же мере, как и то, что  нет инстанции, способной их подтвердить. Если психическое есть чистая непосредственность, не определяемая в собственном своем  содержании объективными опосредствованиями, то нет вообще объективной инстанции для того, чтобы данные интроспекции проверить. Возможность проверки, отличающей знание от веры, в психологии, таким образом, отпадает; она для самого субъекта так же невозможна, как и для постороннего наблюдателя. Тем самым становится невозможной психология как объективное знание, как наука.

И тем не менее эта концепция  психического определила все, в том  числе и резко враждебные интроспективной  психологии, психологические системы. В своей борьбе против сознания представители  поведенчества — американского  и российского — всегда исходили из того его понимания, которое установили интроспекционисты.

Вся их аргументация, обосновывающая необходимость выключения сознания из психологии и превращения поведения  в предмет психологической науки, сводилась в основном к тому, что  психические явления, или явления  сознания, принципиально доступны только одному наблюдателю; они «не поддаются  объективной проверке и поэтому  никогда не смогут стать предметом  научного исследования» [7; 1—2]. В конечном счете эта аргументация против сознания опиралась на интроспекционистскую концепцию сознания. Вместо того чтобы  в целях реализации объективного подхода к психическим явлениям перестроить интроспекционистскую концепцию сознания, поведенчество  отбросило сознание, потому что ту концепцию сознания, которую оно /10/ нашло в готовом виде у своих  противников, оно приняло как  нечто непреложное, как нечто, что  можно либо взять, либо отвергнуть, но не изменить.

Исходя именно из этой —  интроспективной, психологией созданной—концепции  психики и, таким образом, показательно осуществляя единство идеализма  и механицизма, поведенческая психология пришла к своему пониманию деятельности человека как поведения, как совокупности внешних реакций на стимулы среды.

Первая операция, которую  поведенческая психология в целях  высвобождения ее от связи с изгнанным  из психологии сознанием произвела  над конкретной человеческой деятельностью, препарируя из нее предмет психологии, заключалась в том, что деятельность человека, понятая как совокупность внешних реакций на внешние раздражители среды, была отчленена от действующего субъекта как конкретной, сознательной исторической личности. Сознанию, оторванному  от деятельности, поведенческая психология противопоставила деятельность — поведение, оторванное от сознания.

И вслед за этим неизбежно  над этой же деятельностью была произведена  и вторая операция. Взятая в зависимости  лишь от физиологических механизмов, посредством которых она осуществляется, деятельность человека была извлечена  также и из связи с продуктами этой деятельности и той средой, в которой она осуществляется. В результате она лишилась и социального  характера, и психологического содержания; из сферы социальной и психологической  она выпала исключительно в физиологический  план.

Этой второй операцией  — отрывом деятельности от продуктов  или результатов этой деятельности, в которых она реализуется  и благодаря которым она становится содержательной, — поведенчество  произвело над человеческой деятельностью  операцию, аналогичную той, которой  интроспективная психология подвергла  сознание человека. Замыкая сознание человека во внутреннем мире, интроспективная  психология оторвала его не только от объективной деятельности, но и  вычленила сознание из опосредствующих  его связей с идеологией.

Антипсихологизм руководящих  направлений идеалистической философии XX столетия, как гуссерлевского, так  и риккертовского толка, внешне противопоставляя логическое, идеологическое — в  виде идеи или ценности — психологическому, тем самым закрепил проводившееся  механистическими течениями в психологии выхолащивание из психики объективных, ее опосредствующих связей с идеологией. Выпавшие из сознания смысловые связи  этого сознания с идеологией «психология  духа» попыталась превратить в самодовлеющий  объект и сделать их предметом  подлинной психологии (der «eigentlichen Psychologie») как науки о субъективном духе. Но эти вычлененные из реального  психофизического субъекта смысловые  связи («Sinnbänder» Э. Шпрангера) так  же мало или еще меньше могли стать  полноценным предметом единой психологии, как сознание интроспективной психологии или поведение бихевиористов  и рефлексологов. Психология в результате оказалась перед тремя абстрактными конструкциями, своеобразными продуктами распада, получившимися в результате расчленения реального сознания и реальной деятельности живого человека как конкретной исторической личности. Перед психологией встала тогда  задача подняться над этими ограниченными  концепциями, на которые распалась  психология.

Первый путь, который в  очень тонкой форме попытался  проложить на Западе К. Бюлер (и которым  в ином плане у нас пошел  К.Н. Корнилов в своей попытке  создать марксистскую психологию), заключался попросту в том, чтобы  прийти к единой психологии в результате синтеза различных психологии как  различных друг друга дополняющих  аспектов. Бюлер попытался объединить подход к предмету психологии интроспективной, психологии бихевиоризма и психологии духа, рассматривая их как три аспекта  единого предмета психологии. Этот путь заранее обречен был на неудачу. Он приводит лишь к объединению субъективной идеалистической концепции сознания с механистической концепцией человеческой деятельности. В результате такого объединения не может получиться ничего, помимо суммирования /11/ ошибок, допущенных синтезируемыми направлениями, — соединения несостоятельной концепции  сознания с ложной концепцией деятельности человека и неправильным пониманием отношения психологии и идеологии.

Подлинная задача должна, очевидно, заключаться не в таком «синтезе», а в «борьбе на два фронта», не в том, чтобы принять все  то, что признается в каждой из этих концепций, а в том, чтобы преодолеть те общие предпосылки, из которых  исходят все эти враждующие теории и сама их вражда. Нужно не соединять  концепцию сознания интроспективной  психологии с поведенческой концепцией деятельности человека и т. д., а преодолеть эти концепции, преобразовав понимание как сознания, так и человеческой деятельности, установившееся в психологических концепциях, определивших кризис современной психологии. Ошибка интроспективной психологии заключалась не в том, что она хотела сделать сознание предметом психологического изучения, а в том, как она понимала сознание, психику человека. Не в том была ошибка поведенчества, что оно и в психологии хотело изучать человека в его деятельности, а прежде всего в том, как оно понимало эту деятельность. И заблуждение психологии духа заключается не в признании опосредованности сознания его отношением к культуре, к идеологии, а в том, как она трактует это отношение. Поэтому путь для преодоления кризиса не может заключаться в том, чтобы, исходя из ложного интроспекционистского понимания сознания, вовсе отвергнуть сознание и — как поведенчество — пытаться строить психологию без психики, или же, исходя из ложного — поведенческого — понимания деятельности человека, пытаться — как субъективная психология сознания — строить психологию, не учитывая деятельности человека, или же, наконец, попытаться исправить ошибку ложного понимания сознания присоединением к ней другой ошибки — ложного понимания деятельности человека, и т. д. Путь для разрешения кризиса, выражающегося в борьбе этих направлений, может быть только один: только радикальная перестройка самого понимания и сознания и деятельности человека, неразрывно связанная с новым пониманием их взаимоотношений, может привести к правильному раскрытию предмета психологии. Таков именно — это наше основное положение — тот путь, который с полной определенностью указан в психологических высказываниях Маркса. Они ясно намечают иную трактовку и сознания и деятельности человека, которая в корне преодолевает их разрыв и создает базу для построения марксистско-ленинском психологии как «действительно содержательной и реальной» [4; 123] науки.

Исходным пунктом этой перестройки является марксовская  концепция человеческой деятельности. В «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс, пользуясь гегелевской  терминологией, определяет человеческую деятельность как опредмечивание субъекта, которое вместе с тем есть распредмечивание объекта.