Историческое происхождение развернутой формы игровой деятельности

Историческое  происхождение развернутой формы

игровой деятельности

(Д.Б. Эльконин «Психическое  развитие в детских возрастах»/под

 ред. Д.И. Фельдштейна  М.: издательство

 «Институт практической  психологии», 1997)

Вопрос о возникновении  ролевой игры в ходе исторического развития общества является одним из труднейших для исследования. Для такого исследования необходимы, с одной стороны, данные о месте ребенка в обществе на различных ступенях исторического развития, с другой — данные о характере и содержании игр детей на этих же исторических этапах. Только из соответствия жизни ребенка в обществе с его играми можно понять природу последних.

Данные о развитии и жизни ребенка и его играх  на ранних ступенях развития общества чрезвычайно бедны. Никто из этнографов вообще не ставил себе задачей такое исследование. Лишь в 30-е годы нашего века появились специальные исследования Маргарет Мид, посвященные детям племен Новой Гвинеи, в которых имеются материалы об образе жизни детей и их играх. Однако работы этой исследовательницы были посвящены некоторым специальным вопросам (о детском онанизме, половом созревании в условиях общества, стоящего на относительно низкой ступени развития и т. п.), что, естественно, определяло отбор материалов.

Данные, которые разбросаны по бесчисленным этнографическим, антропологическим и географическим описаниям, чрезвычайно схематичны и фрагментарны. В одних имеются указания на образ жизни детей, но нет никаких указаний на их игры; в других, наоборот, рассказывается только об играх. В некоторых исследованиях настолько явно проведена колонизаторская точка зрения, в угоду которой исследователи всячески пытались принизить уровень умственного развития детей угнетенных народов, что эти данные не могут считаться сколько-нибудь достоверными. Соотнесение имеющихся материалов о детях с жизнью общества также затруднено, так как часто трудно определить, на какой ступени общественного развития находилось в период описания то или иное племя, род, община. Трудности усугубляются еще и тем, что, находясь приблизительно на одном уровне общественного развития, они могут жить в совершенно различных условиях, и эти условия, в свою очередь, несомненно оказывают воздействие на жизнь детей в обществе, их место среди взрослых, а тем самым и на характер их игр.

В отношении ранних периодов развития человеческого общества М. О. Косвен пишет: «Не может быть и речи о действительном приближении к исходному пункту развития человечества или, как выражаются, к нулевой точке человеческой культуры. Здесь возможны лишь более или менее допустимые гипотезы, более или менее удачные приближения к скрытой от нас навсегда загадке нашего прошлого» (1927, с. 5). Еще в большей мере это относится к исследованию ребенка и его жизни в условиях первобытного общества.

Наша задача заключается  в том, чтобы ответить пусть гипотетически, хотя бы на два вопроса. Во-первых, всегда ли существовала ролевая игра, или был такой период в жизни общества, когда этой формы игры у детей не существовало; во-вторых, с какими изменениями в жизни общества и положением ребенка в обществе может быть связано появление ролевой игры.

Мы не можем непосредственно  проследить процесс возникновения  ролевой игры. Имеющиеся очень  скупые данные позволяют наметить лишь в самых общих чертах гипотезу о возникновении ролевой игры; установить, и то лишь приблизительно, исторические условия, при которых появилась потребность в этой своеобразной форме жизни ребенка в обществе. В нашем исследовании мы далеко не исчерпали всех имеющихся материалов и приводим только те из них, которые достаточны для формулирования нашего предположения, оставляя в стороне все их многообразие.

Вопрос об историческом возникновении игры тесно связан с характером воспитания подрастающих поколений в обществах, стоящих  на низших уровнях развития производства и культуры. Р. Алт (R. Alt, 1956) на основании обширных материалов указывает на наличие исходного единства трудовой деятельности и воспитания, то есть на невыделенность воспитания в качестве специальной общественной функции. По его мнению, для воспитания детей на ранних ступенях развития общества характерны следующие черты: во-первых, одинаковое воспитание всех детей и участие всех членов общества в воспитании каждого ребенка; во-вторых, всесторонность воспитания — каждый ребенок должен уметь делать все, что умеют делать взрослые, и принимать участие во всех сторонах жизни общества, членом которого он является; в-третьих, кратковременность периода воспитания — дети уже в раннем возрасте знают все задачи, которые ставит жизнь, они рано становятся независимыми от взрослых, их развитие заканчивается раньше, чем на более поздних ступенях общественного развития.

Главным фактором, оказывающим формирующее влияние на развитие детей, Р. Алт считает непосредственное участие детей в жизни взрослых: раннее включение детей в производительный труд, связанное с низким уровнем развития производительных сил; участие детей совместно со взрослыми в танцах, праздниках, некоторых ритуалах, торжествах и отдыхе.

Указывая на игру как  средство воспитания, Р. Алт замечает, что там, где ребенок может принимать участие в работе взрослых без особой предварительной подготовки и выучки, там он это делает. Там же, где этого нет, ребенок «врастает» в мир взрослых через игровую деятельность, которая отражает жизнь общества. (Здесь уже содержится намек на историческое возникновение игры и ее связь с изменением положения ребенка в обществе). Таким образом, положение ребенка в обществе на самых ранних ступенях развития характеризуется прежде всего ранним включением детей в производительный труд взрослых членов общества. Чем на более ранней ступени развития стоит общество, тем раньше включаются дети в производительный труд взрослых и становятся самостоятельными производителями. В наиболее ранние исторические периоды жизни общества дети жили со взрослыми общей жизнью. Воспитательная функция еще не выделялась... и все члены общества осуществляли воспитание детей, основной задачей которого было сделать детей участниками общественного производительного труда, передать им опыт этого труда, а основным средством — постепенное включение детей в доступные им формы труда взрослых. Первобытные бродячие собиратели, по свидетельству В. Вольца (W. Volz, 1925), сообща — мужчины, женщины и дети — переходят с места на место в поисках съедобных плодов и кореньев. К десяти годам девочки становятся матерями, а мальчики — отцами и начинают вести самостоятельный образ жизни.

Описывая одну из наиболее примитивных групп людей на земле, М. Косвен указывает, что у народа кубу основной ячейкой является небольшая  семья; основное занятие — собирательство плодов и кореньев; основное орудие — палка, представляющая собой расщепленный ствол бамбука с естественно заостренным концом, служащим для выкапывания корней и клубней; единственное оружие — деревянное копье с наконечником из острой щепки бамбука; утварь — скорлупка кокосовых орехов и полые стволы бамбука. М. Косвен пишет: «Дети остаются со своими родителями и ходят за ними вместе на поиски пищи до 10 — 12 лет. С этого возраста как мальчики, так и девушки считаются уже самостоятельными и способными устраивать свою судьбу и свое будущее. С этого момента они начинают впервые носить повязку, скрывающую половые органы. Во время стоянки они сооружают себе отдельную хижину рядом с родительской. Но пищу они ищут уже самостоятельно, едят отдельно. Связь между родителями и детьми постепенно слабеет, и часто вскоре дети отделяются и начинают самостоятельно жить в лесу» (1927, с. 38).

Уже в наиболее ранних этнографических и географических описаниях русских путешественников имеются указания на приучение маленьких детей к выполнению трудовых обязанностей и включение их в производительный труд взрослых. Так, Г. Новицкий в своем описании остяцкого народа, относящемся к 1715 г., писал: «Обще всем едино рукоделие, стреляние зверя (убивают), ловление птиц, рыб, ими же себя пропитать может. Сих убо хитростей и чада свои изучает и от младых ногтей приноравливают к стрелянию из лука, убивать зверя, к ловлению птиц, рыбы (обучают их)» (1941, с. 43). С. П. Крашенинников, описывая свое путешествие по Камчатке (1737 — 1741), замечает о коряках: «Всего достохвальнее в сем народе то, что они детей своих хотя и чрезмерно любят, однако издетска к трудам приучают; чего ради и содержат их не лучше холопей: посылают по дрова и по воду, приказывают на себе носить тяжести, пасти оленьи табуны и другое тому подобное делать» (1949, с. 457).

В. Ф. Зуев, посетивший обские народы в 1771 —1772 гг., писал о детях  остяков и самоедов: «С молодых  еще лет малые ребята давно  привыкают нести всякую трудность, как видно из грубого их жития, которое их ни мало, ни в каком случае не приводит к сожалению. Верно можно сказать, что сей народ рожден к понесению трудов несносных, и, действительно, есть ли бы они сызмала к тому не привыкали, то б отцам мало было бы надежды видеть сыновей больших себе помощников и понесению трудов удивительных помощников. Лишь мальчик начнет мало иметь понятия, то мать или нянька не иным чем тешит, как бряцанием лушной тетивы, а когда ходить начнет, то отец ему и лук готовит. Я в проезд мой через остяцкие юрты мало видел таких ребят, которые бы в простое вечернее (время) между игрой без лука шатались, но обыкновенно или по деревьям, или во что-нибудь по земле стреляют. Там городят езы около своей юрты, там запоры; и кажется, будто бы их игрушки уже будущую жизнь предвещали. И совершенно есть ли посмотреть наез, через какую-нибудь реку сделанный, то нельзя видеть, чтоб когда-нибудь тут старики с важанами сидели, кроме малых ребят, а большие сами плавают по рекам или с неводами, или с калыданами и переметами, где уж малого или не в силах, или не разумеет, послать нельзя» (1947, с. 32 — 33).

Известный русский исследователь  папуасов Н. Н. Миклухо-Маклай, много  лет проживший в их среде, пишет  о папуасских детях: «Дети обычно веселы, плачут и кричат редко; отец, а иногда и мать обращаются с ними очень хорошо, хотя мать обычно относится к детям менее нежно, чем отец. Вообще же у папуасов любовь к детям очень сильна. Я видел у них даже игрушки, что у дикарей встречается не часто, именно — нечто вроде кубарей, маленьких лодочек, которые дети пускают по воде, и много других игрушек. Но уже рано мальчик сопровождает отца на плантацию, в скитаниях по лесу и в поездках на рыбную ловлю. Ребенок уже в детстве научается практически своим занятием и еще мальчиком становится серьезным и осторожным в обращении.

Мне частенько приходилось  видеть комичную сцену, как маленький  мальчуган лет четырех пресерьезно  разводил огонь, носил дрова, мыл  посуду, помогал отцу чистить плоды, а потом вдруг вскакивал, бежал  к матери, сидевшей на корточках  за какой-нибудь работой, схватывал ее за грудь и, несмотря на сопротивление, принимался сосать. Здесь всюду распространен обычай кормить детей грудью очень долго» (1951, с. 78).

В описаниях Н. Н. Миклухо-Маклая есть указание на участие детей не только в бытовом труде, но и в более сложных формах коллективного производительного труда взрослых. Так, описывая обработку почвы, он пишет: «Работа производится таким образом: двое, трое или более мужчин становятся в ряд, глубоко втыкают заостренные удья (крепкие длинные палки, заостренные с одного конца; ими работают мужчины, так как при работе с этим орудием требуется много сил) в землю и потом одним взмахом подымают большую глыбу земли. Если почва тверда, то в одно и то же место втыкают удья два раза, а потом уже поднимают землю. За мужчинами следуют женщины, которые ползут на коленях и, держа крепко в обеих руках свои удья-саб (небольшие узкие лопатки для женщин), размельчают поднятую мужчинами землю. За ними следуют дети различного возраста и растирают землю руками. В таком порядке мужчины, женщины и дети обрабатывают всю плантацию» (1951, с. 231). Из этого описания ясно, что в обществе папуасов существовало естественное возрастнополовое разделение труда, в котором принимали участие все члены общества, включая детей, кроме самых маленьких.

Указывая на очень  распространенную среди туземцев любовь к поучению других, которая очень  ярко заметна даже в детях, Н. Н. Миклухо-Маклай так объясняет ее происхождение: «Это заметно даже в детях: много  раз маленькие дети, лет шести  или семи показывали мне, как они делают то или другое. Это происходит от того, что родители очень рано приучают детей к практической жизни; так что, будучи еще совсем маленькими, они уже присмотрелись и даже научились более или менее всем искусствам и действиям взрослых, даже и таким, которые вовсе не подходят их возрасту. Дети мало играют; игра мальчиков состоит в метании палок наподобие копий; в стрельбе из лука, и как только они делают небольшие успехи, то применяют их в практической жизни. Я видел мальчиков, очень небольших, проводящих целые часы у моря, стараясь попасть из лука в какую-нибудь рыбу. То же самое происходит и с девочками, и даже в большей степени потому, что они раньше начинают заниматься хозяйством и делаются помощницами своих матерей» (1951, с. 136).

Мы столь подробно остановились на данных Н. Н. Миклухо-Маклая потому, что свидетельства этого  видного русского гуманиста для  нас особенно ценны своей несомненной  и полной объективностью.

Аналогичные указания на раннее участие детей в труде  взрослых имеются и у ряда других авторов. Так, Дж. Вайян в своем труде по истории ацтеков пишет: «Воспитание начиналось после отнятия от груди, то есть на третьем году его жизни. Целью воспитания было как можно скорее ввести ребенка в круг тех навыков и обязанностей, из которых складывался обиход взрослых. Так как все делалось при помощи ручного труда, то дети имели возможность очень рано приобщаться к деятельности, взрослых. Отцы наблюдали за обучением сыновей, матери учили дочерей. Вплоть дошестилетнего возраста их воспитание ограничивалось только нравоучениями и советами, они обучались обращению с домашней утварью и выполняли незначительные работы по дому». «Подобное воспитание, — продолжает автор, — непосредственно вводило подрастающее поколение в быт дома» (1949, с. 87).

А. Т. Брайант, проживший  среди зулусов около полувека, также указывает на раннее включение  детей в производительный труд совместно  со взрослыми: «Кто вышел из детского возраста, то есть достигал шести лет, будь то мальчик или девочка, одинаково обязан трудиться и беспрекословно выполнять поручаемую работу; мальчики под руководством отца, девочки — под наблюдением матери» (1953, с. 123). Брайант указывает целый ряд работ, являющихся функцией детей. «Шести-семилетние малыши выгоняли по утрам на луг телят и коз, парни постарше — коров» (там же, с. 157). С наступлением весны «женщины и дети бродили по лугам в поисках съедобных дикорастущих трав» (там же, с. 184). В период созревания колосовых культур, когда посевы подвергались опасности опустошения со стороны птиц, «женщины и дети были вынуждены проводить весь день — от восхода и до захода солнца — на поле, отгоняя птиц» (там же, с. 191).Многие отечественные исследователи народов Крайнего Севера также указывают на раннее включение детей в труд взрослых и специальное приучение к труду. Так, А, Г. Базанов и Н. Г. Казанский пишут: «С очень ранних лет мансийские дети втягиваются в рыбный промысел. Они еле-еле ходят, а родители уже берут их с собой в лодку. А как только начинают подрастать, для них часто делают маленькие весла, обучают управлять лодкой, приучают к жизни реки» (1939, с. 173). В другой своей работе А. Г. Базанов пишет: «Вогульскому ребенку еще только успело стукнуть 5 — 6 лет, а он уже возле юрт бегает с луком и стрелами, охотится на птичек, вырабатывает в себе меткость. Охотником хочет быть. С 7 — 8 лет вогульских ребят начинают постепенно брать в лес. В лесу приучают, как находить белку, глухаря, как обращаться с собакой, где и как ставить слопцы, чирканы, капканы. Если туземец вырубает для слопцов жерди, то сынишка его налаживает насторожки к слопцам, разрыхляет почву, устраивает приманку, кладет сюда песочек, камешки, ягоды» (1934, с. 93). Дети, даже самые младшие, являются страстными охотниками и, приходя в школу, имеют на своем счету десятки белок и бурундуков.