Власть, авторитет и господство в России: основные характеристики и формы

³ Обстоятельное объяснение господства содержится в следующих работах: M. Weber, ‘The economy and the arena of normative and de facto powers’, in: G. Roth and C. Wittich (eds), Economy and Society, (New York: Bedminster Press, 1968); T. Wartenberg, The Forms of Power: From Domination to Transformation, (Philadelphia: Temple University Press, 1990), pp. 115-139; J. Scott, Power (Cambridge: Polity Press, 2001), pp. 16-24, 71-91.

⁴ G.W. Domhoff, Who Rules America? Power and Politics in the Year 2000 (L.: Mayfield Publishing Company, 1998), p. 1.

⁵ J. Scott,  Who Rules Britain? (Cambridge: Polity Press, 1991), p. 151.

⁶ Следует отметить, что далеко не все исследователи используют концепции господства применительно к современным западным демократиям. В частности, сторонники плюралистического подхода к объяснению распределения власти (Р. Даль, Р. Уэйст, Г. Макленнан и др.) отвергают наличие господствующего (правящего) класса, акцентируя внимание на групповом характере политики, обусловливающем наличие разных центров и ресурсов власти в обществе, между которыми ведется постоянное соперничество, предотвращающее формирование единой группы людей, доминирующей в решении важных социальных вопросов. Однако их оппоненты (марксисты и т.н. «элитисты») не склонны преувеличивать уровень дисперсии власти в современном обществе, акцентируя внимание на том, что наиболее важные решения принимаются в интересах определенных групп людей, к которым явно благоволит и само устройство общества.

⁷ Подробный анализ советологических интерпретаций советской общественной системы дается Л. Холмсом (L. Holmes, Politics in the Communist World (Oxford: Clarendon, 1986).

⁸ А.И. Соловьев, «Технологии администрирования: политические резонансы в системе власти современной России», Власть, № 1 (2005), с. 53-57 (с. 56-57).

⁹ М.Н. Афанасьев, «Российская Федерация: слабое государство и «президентская вертикаль»», Страна после коммунизма: государственное управление в новой России. Т. 1. (М.: Институт права и публичной политики, 2004), с. 175-206 (с. 183-201).

¹⁰ Л.И. Никовская и В.Н. Якимец, «Развитие публичной политики в России и Украине», М.Б. Горный и А.Ю. Сунгуров, ответственные редакторы, Публичная политика: Сборник статей (СПб: Норма, 2006), с. 21-34 (с. 22).

¹¹  В. Граждан, «Антибюрократическая революция: возможна ли она?», Власть, № 10 (2004), с. 42-52.

¹² Ю. Пивоваров и А. Фурсов, «Русская система»,  Политическая наука, № 3-4 (1997); А. Ахиезер, Россия: критика исторического опыта (Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997).

¹³ О. Гаман-Голутвина, Политические элиты: Вехи исторической эволюции (М.: РОССПЭН, 2006); О. Крыштановская, Анатомия российской элиты (М.: Захаров, 2005).

¹⁴ G.W. Domhoff, ‘Who Rules America?’, pp. 18-23; D. Vogel, ‘The power of business in America: A re-appraisal’, British Journal of Political Science, Vol. 13, No. 1 (1983), pp. 19-43.

¹⁵ К.Г. Холодковский,  «Политическая модернизация и будущее России», А.И. Соловьев, отв. редактор, Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004 (М.: РОССПЭН, 2004), с. 251-265 (с. 256-258).

¹⁶ В. Граждан, «Коррупция: одолеют ли ее россияне?», Власть, № 12 (2004), с. 4-14; Г. Сатаров, «Транзит, демократия и коррупция: региональные особенности в России», отв. редактор А.И. Соловьев, Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004 (М.: РОССПЭН, 2004), с. 230-248.

¹⁷ По основным показателям удовлетворенности жизнью (материальная обеспеченность, возможность хорошо питаться, одеваться, жилищные условия, социальный статус в обществе и др.) отечественные чиновники стоят на несколько порядков выше подавляющего большинства населения (см. Бюрократия и власть в новой России (М.: ИС РАН, 2005), с. 96.

¹⁸ В. Радаев, Экономическая социология (М.: ГУ-ВШЭ, 1998), с. 297-301; В. Гельман, «Институциональное строительство и неформальные институты в современной российской политике», Полис, № 4 (2004), с. 6-26 (с. 13).

¹⁹ Единственное исключение составляет альянс крупного бизнеса вокруг кандидатуры Б.Н. Ельцина на президентских выборах 1996 г.

²⁰ Я. Паппэ, «Отношения федеральной экономической элиты и власти в России в 2000-2004 годах: торможение в центре и новая стратегия в регионах», отв. ред. Я. Фрухтман, Региональная элита в современной России (М.: Фонд «Либеральная миссия», 2005), с. 77-92 (с. 81).

²¹ А. Яковлев, «Эволюция взаимоотношений между властью и бизнесом и движущие силы экономического развития в России: до и после «дела Юкоса»», отв. ред. Я. Фрухтман, Региональная элита в современной России (М.: Фонд «Либеральная миссия», 2005), с. 12-36 (с. 13-18).

²² Паппэ, с. 81.

²³ А. Зудин, «Взаимоотношения крупного бизнеса и власти при В. Путине и их влияние на ситуацию в российских регионах», отв. ред. Я. Фрухтман, Региональная элита в современной России (М.: Фонд «Либеральная миссия», 2005), с. 37-64 (с. 44-45).

²⁴ Граждан, с. 48-49.

²⁵  Зудин, с. 47-53.

²⁶ Изначально идея структурной власти была сформулирована марксистами и противостояла т.н. «инструменталистской» концепции господства, которая объясняла доминирующее положение капиталистического класса в буржуазном обществе его преобладанием в государственных структурах (R. Miliband, The State in Capitalist Society (L.: Weidenfeld and Nicolson, 1969)). В отличие от «инструменталистов», сторонники структуралистского подхода акцентировали внимание на объективном и имперсональном характере связи между государством и господствующим классом. По их мнению, в капиталистическом обществе государство действует в интересах класса буржуазии не (столько) в силу преобладания представителей класса в государственном аппарате и их конкретных усилий: сама структура современного государства и его место в буржуазном обществе обусловливают объективную (структурную) зависимость государства от характера капиталистического производства и потому действует в определенной логике во многом независимо от носителей государственной воли. Подчеркивается, что в условиях частной собственности государство не обладает непосредственным контролем за средствами производства, и поэтому его доходы зависят от наличия сильного частного сектора, что заставляет государство ориентироваться на поддержку бизнеса (C. Offe, Contradictions of the Welfare State (L.: Hutchinson, 1984)). Идея структурной власти («привилегированной позиции») бизнеса получила распространение и среди немарксистских исследователей (Ч. Линдблом, С. Элкин,  К. Стоун, Дж. Драйзек). При этом  было признано, что структурная власть бизнеса не является постоянной и абсолютной, а существенно варьируется в различных странах. Ее уровень зависит от параметров экономической системы (соотношения частного капитала и государства в экономике, инвестиционного климата в стране, мобильности капитала, зависимости бюджетов (федерального, региональных и местных) от успешного развития бизнеса и др.), специфики политических институтов и особенностей политического процесса (степени реальной зависимости между успехами экономической политики правящей элиты и уровнем ее электоральной поддержки со стороны населения, готовности бизнеса финансировать электоральные кампании политических элит в обмен на политику наибольшего благоприятствования, свободное развитие бизнеса, защиту частной собственности, гражданских прав и свобод) (см. Д.Б. Тев, «Теория структурной власти бизнеса: сущность и критика», отв. ред. А.В. Дука, Власть и элиты в российской трансформации (СПб.: Интерсоцис, 2005), с. 30-64).

²⁷  Паппэ, с. 81.

²⁸ Тев, с. 59-64.

²⁹ Цит. по: В. Ачкасов, «Российская правящая элита и построение «эффективного, конкурентоспособного государства»», отв. ред. А.В. Дука, Власть и элиты в российской трансформации (СПб.: Интерсоцис, 2005), с. 110-121, (с. 117-118).

³⁰  Крыштановская, с. 332.

³¹ В Государственной Думе не менее 300 депутатов (из 450) в той или иной степени связаны с бизнесом (в качестве владельцев крупных или средних предприятий, «политических менеджеров», делегированных в парламент крупными корпорациями, профессиональных лоббистов или просто объектов политических инвестиций со стороны спонсоров), в Совете Федерации представлены лоббисты большинства крупных компаний, причем прорыв бизнеса в верхнюю палату парламента состоялся уже в период правления В. Путина (Зудин, с. 39, 54-58). В региональных парламентах также наблюдается устойчивый рост представительства бизнеса. 13 российских губернаторов – бывшие топ-менеджеры или крупные собственники (О. Крыштановская, «Формирование региональной элиты: принципы и механизмы», Социологические исследования, № 11 (2003), с. 3-13).

³²  Domhoff, р. 5.

³³ K.M. Dowding, Power (Buckingham: Open University Press, 1996), p. 71.

³⁴ В. Ледяев, «Формы власти: типологический анализ», Полис, № 2 (2000), с. 6-18.

³⁵ D.H. Wrong, Power: It’s Forms, Bases, and Uses. With a new introduction by the author (New Brunswick and L.: Transaction Publishers, 2002), pp. 21-64.

³⁶ Термин «правление предвиденных реакций» (the rule of anticipated reactions) был впервые использован К. Фридрихом для объяснения тех случаев осуществления власти, где объект действует в соответствии с предполагаемыми намерениями субъекта, предвидя его реакции (C. Friedrich, Constitutional Government and Politics (NY: Harper and Brothers, 1937), pp. 16-18.

³⁷ Wrong, c. 49. Ронг предпочитает термин «легитимный авторитет». Однако, на мой взгляд, понятие «легальный» точнее, поскольку оно четко указывает на источник авторитета – легальные нормы, законы, статусные права, тогда как ссылка на легитимность вполне допустима и применительно к другим ситуациям, например к традиционному авторитету.

³⁸ Очевидно, что место и роль легального авторитета в системе политической власти непосредственно зависят от уровня правосознания общества и укоренения  привычки граждан следовать правовым нормам; в ином случае наличие формального права командовать не позволит субъекту осуществлять власть в форме легального авторитета, что вызовет либо вакуум власти, либо необходимость использования субъектом иных ресурсов власти.

³⁹ Гельман, с. 6-26; М. Афанасьев, «Российская Федерация: слабое государство и «президентская вертикаль»», Страна после коммунизма: государственное управление в новой России. В 2 т. Т. 1. (М.: Институт права и публичной политики, 2004), с. 175-206; А. Чирикова, «Региональная власть: формальные и неформальные практики», отв. редактор А. Дука и В. Мохов, Власть, государство и элиты в современном обществе (Пермь: Пермский государственный технический университет, 2005), сс. 185-206.

⁴⁰ Гельман, с. 10.

⁴¹ Ссылаясь на Бертрана Ювеналя (B. Jouvenel, “Authority: the efficient imperative”, C. Friedrich (ed.), Authority (Cambridge (Mass.), 1958), pp. 159-169 (p. 160), Ронг (Wrong, рр. 14-20) выделяет три основных параметра любой власти – экстенсивность (количество объектов, находящихся во власти субъекта), объем (сферы действий, в которых субъект имеет власть над объектом) и интенсивность (спектр возможностей, которыми обладает субъект в каждой из сфер).

⁴² Данную ситуацию можно условно рассматривать как «игру с нулевой суммой», хотя слабость легального авторитета не обязательно полностью компенсируется другими формами власти.

⁴³ Персональный авторитет представляет собой форму власти, в которой подчинение объекта обусловлено его признанием наличия у субъекта определенных качеств (знаний, опыта, высокой нравственности и др.). Он характеризует неинституционализированное отношение между субъектом и объектом; это скорее отношение между людьми как таковыми, чем между людьми как носителями каких-то социальных ролей. Персональный авторитет связан, с одной стороны, с определенными чертами и способностями субъекта, с другой стороны, он зависит от их восприятия и оценки объектом.

⁴⁴ Ю.С. Пивоваров, «О некоторых исторических особенностях русской политии», отв. редактор А.И. Соловьев, Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004 (М.: РОССПЭН, 2004), с. 99-124 (с. 107).

⁴⁵ Ряд исследователей считает, что при Путине «диктатуры закона» не стало больше (Афанасьев, с. 204), а сам президент осознанно стремится к сохранению неопределенности. Это позволяет государству компенсировать часть потерь, которые обусловлены, например, теневой экономической активностью. Но в целом это скорее стимулирует последнюю, а не разрешает проблему (W. Tompson, ‘Putin’s challenge: the politics of structural reform in Russia’, Euro-Asia Studies, Vol. 54, No  4 (2002), pp. 933-957 (p. 939).

⁴⁶ В литературе о власти достаточно распространено определение политического авторитета как легитимной власти: политический авторитет охватывает все случаи выполнения распоряжений обладающего авторитетом субъекта, даже если повиновение мотивируется страхом перед негативными санкциями (D. Easton, ‘The perception of authority and political change’, C. Friedrich (ed.), Authority (Cambridge (Mass.), 1958), pp. 170-196 (p. 180-182); A.H. Birch, The Concepts and Theories of Modern Democracies (L., Routledge, 1999), p. 32). Тем самым фактически стирается различие между авторитетом и принуждением. Данный подход мне представляется не вполне оправданным (В. Ледяев, «Власть: концептуальный анализ» (М.: РОССПЭН, 2001), с. 16-17), поскольку выполнение команды из страха наказания и на основе понимания обязанности повиновения представляют собой два существенно различных способа деятельности. Между тем для понимания специфики власти важно определить баланс добровольного и недобровольного подчинения, отражающий характер взаимоотношений субъекта и объекта власти. Поэтому дистинкция между легальной властью и легальным авторитетом помогает раскрыть некоторые важные аспекты российской политической практики.

⁴⁷ Принуждение представляет собой способность обеспечить подчинение с помощью угрозы применения негативных санкций, а власть в форме силы заключается в возможности субъекта оказать непосредственное воздействие на объект (его тело, организацию, психическое состояние) или окружение.

⁴⁸ «Номенклатурная организация социума влечет деградацию традиционного социального содержания связи «патрон-клиент»: клиентарные отношения теряют договорный характер… Свободные от каких бы то ни было традиционных и правовых ограничений отношения личной зависимости сводятся к единственному «правилу»: у кого сила, тот и прав. Подобное животнообразное поведение, в цивилизованном обществе вытесняемое в маргинальные сферы, в советском – вновь стало общераспространенной моделью общения, жизнедеятельности. Отмеченные А. Антоновым-Овсеенко параллели в поведении уголовников и Сталина со товарищи имеют более глубокий смысл, чем может показаться на первый взгляд. Дело, однако, не в уголовных замашках конкретных большевистских главарей, а в доминирующем архетипе социального бытия/сознания. Общераспространенности таких установок и привычек способствовали армия и лагерь – маргинальные образы жизни, ставшие в СССР важнейшими (пере)воспитательными учреждениями, основными институтами социализации, вытеснившими общину, теснящими среднюю и высшую школу, превратившими в свое продолжение городские дворы» (М. Афанасьев, Клиентелизм и российская государственность (М.: МОНФ, 2000), с. 166-167).

⁴⁹ А.И. Соловьев, «Институциональные эксперименты в пространстве политической культуры: реалии российского транзита», отв. редактор А.И. Соловьев, Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004 (М.: РОССПЭН, 2004), с. 313-337 (с. 334).

⁵⁰  С.В. Патрушев, «Власть и народ в России: проблема легитимации институциональных изменений», отв. редактор А.И. Соловьев, Политическая наука в современной России: время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004 (М.: РОССПЭН, 2004), с. 287-312 (с. 302).

⁵¹ Ронг (Wrong, р. 41) использует термин «принудительный авторитет» (coercive authority).

⁵² Патрушев, с. 311. Т.И. Заславская отмечает, что если в развитых странах умышленное нарушение закона имеет осознанно криминальный характер, то в постсоветских обществах оно остается в значительной степени не(вполне)осознаваемым (Т.И. Заславская, «О социальных факторах расхождения формально-правовых норм и реальных практик», отв. ред. Т.И. Заславская, Куда идет Россия? (М.: МВШСН, 2002), с. 11-21 (с. 13-14).

⁵³ В англоязычной литературе используется выражение ‘rule by law’ («правление с помощью закона»), противопоставляемое ‘rule of law’ («правление закона») (T.F. Remington, Politics in Russia (NY:Pearson Education Inc., 2006), p. 226).