Политическая теология Карла Шмитта

По причине таких политических обстоятельств немецкой реальности К. Шмитт обратился к институционализму как средству интеграции все более автономизирующихся зон власти в плюралистическом административном режиме. В связи с этим, осознав недостаток своей децизионистской позиции и в 30-е годы, он внес некоторые изменения в свою концепцию. Во введении ко второму изданию “Политической теологии”, написанном в ноябре 1933 г., он пишет, что децизионист, сконцентрировавшись на моменте, всегда рискует упустить то бытие, которое есть в каждом политическом движении. Поэтому он обращается к иному типу правового мышления (в дополнение к нормативизму и децизионизму), которое он называет институциональным. В то время как чистый нормативист думает лишь в понятиях безличных правил и норм, а децизионист считает подлинным законом лишь тот, который правильно осознает политическую ситуацию посредством личного решения, институциональное правовое мышление разворачивается в институтах и организациях, которые выходят за  пределы личной сферы.[22] Тем не менее, даже здесь, его риторика пытается скрыть беззащитность своего первоначального положения, т.к. он описывает децизионизм как реализацию“хорошего закона правильно понятой политической ситуации”. Конечно, в этом контексте, “хороший” может означать только “формально правомерный”, в отличие от “сущностно легитимный”. Кроме того, нет никакой гарантии, что суверенная воля, действительно, правильно распознает политическую ситуацию, и даже если суверен правильно идентифицирует ситуацию, что он будет действовать надлежащим образом и обеспечит “хороший” законный ответ на нее.[23]    

 Пример Германии был  серьезным предупреждающим знаком  для всех тех государств, которые  становились все более зависимыми  от исполнительной власти и  над-конституционных мер. Во время  серьезного кризиса лидер может  предоставить необходимое указание  направления и энергию. Однако, в нормальные периоды, лишь  институциональная власть может  нести стабильность, необходимую для сохранения долгосрочного политического порядка. Рациональное, институциолизированное государство может целиком рухнуть, как это и произошло в случае Германии, когда возможно необходимая диктаторская чрезвычайная власть постоянно учреждает свой авторитет, опираясь на сомнительный метафизический принцип идентификации.

Размышления К. Шмитта о институтах были его путем концептуализации стабильной государственной системы, которая тем не менее сохраняла бы пространство для решающего вмешательства для защиты этого порядка в чрезвычайных обстоятельствах. Так К.Шмитт отклонил радикальный децизионизм. Тогда суверенное решение ограничено правопорядком, который предшествует ему, нотем не менее, этот порядок не определен простыми нормами (то, что К. Шмитт неоднократно утверждал в период Веймарской республики). Каждый порядок, в том числе правопорядок, связан с конкретными понятиями того, что является нормальным, что не является производным от общих норм. Такие нормы сами порождаются определенным, конкретным порядком, целям которого они служат. Тем самым постулат об исторической детерминированности правовых норм, что К. Шмитт наиболее явно заметил в разнице между периодами существования Веймарской республики и режима национал-социалистов, объясняет его переход он парадигмы децизионизма к институционализму. Он предполагает, что именно институт отмечает правовую форму конкретного порядка и должен определять предел суверенного решения и важнейшую основу любого нормативного ограничения. Современная юриспруденция с точки зрения К. Шмитта столь сконцентрировалась на отношениях между нормами и решениями, что забыла настоящее происхождение всех законов – конкретные распоряжения от самой человеческой жизни.[24]    

 Институциональный характер  мышления К. Шмитта едва ли может быть полностью понят без связи с политической теологией, исходя из того, что “все значимые понятия современной теории государства являются секуляризированными теологическими понятиями”. Здесь мы обратимся к работе “Римский католицизм и политическая форма”, которая является составной частью сборника “Политическая теология”. В данной работе, К. Шмитт исходит из того, что политическая теология XX в. была отражением того, как политический и правовой порядок католической церкви может предложить модель действенной структуры для секуляризированной формы государства.

Позитивизм и экономическая  рациональность основаны на редукционизме. Церковь в отличие от них является “complexiooppositorum”, то есть комплексом противоположностей, способным удерживать противоположные идеи без того, чтобы сводить одну к другой. Политически можно сказать, что католическая церковь – автократическая монархия, чья глава выбирается аристократией кардиналов, но в которой, тем не менее, так много демократического, что человек, несмотря на свое рождение и положение, имеет вероятность стать автократическим сувереном.  Если говорить об этом с точки зрения политического – исключение может быть вне правовых правил, но все равно в чрезвычайных ситуациях будет возможно принять рациональные решения, так как нет места вне комплекса политики.[25]    

 Церковь имеет свою  форму рациональности, и это таково, потому что присутствует репрезентативная  фигура. Папа, к примеру, - Викарий  Христа, личный представитель бессмертного  Бога. Этот репрезентативный характер  – источник авторитета Папы. То  же самое могло бы быть сказано  и о священнике. Авторитет не  зависит от личности папы или  священника: они воплощают авторитет  Бога в своей персоне. Соответственно  Папа выступает непогрешимой  главой церкви как целого вовсе  не потому, что обладает некой  метафизической силой в результате привилегированного отношения с божественным. Папа – это не пророк, а заместитель Христа. Человек подчиняется власти такого института как церковь или государство не из чистого принуждения, и не потому что верит, что эта власть – трансцендентная сила. Ни одна политическая система не может выжить даже одно поколение лишь принудительными техниками удержания власти. Политическому принадлежит идея, потому что нет политики без авторитета и нет авторитета без этоса веры. К. Шмитт подразумевает, что люди имеют власть над другими, потому что их авторитет проистекает не из трансцендентного самого по себе, но из той трансцендентной сферы, которую все мы населяем, – царства идей. Именно это трансцендентное и стоит над нами - общая духовная реальность связывает группу вместе. В конце концов, любая политическая и правовая система основана на том, что К. Шмитт называет “идеей”.     

 Конкретная авторитетная  фигура понимается не как привилегированное  воплощение этой идеи, но скорее  как представитель. Представитель  делает видимым и конкретным  нечто, что по своей природе  нематериально, эфемерно и неопределенно.  Церковь обладает институциональным  порядком, потому что развила  эту идею репрезентации наиболее  полно за время своей длительной  истории. Пока другие институты  были, конечно, способны производить  фигуры представителей, современное  государство становилось все  более рациональным (в техническом  и инструментальном смысле слова), тем самым уменьшая силу репрезентации.  Как он указывал в своей работе “Порядок большого пространства в правах народов и запрет на интервенцию пространственно чуждых сил” (1939 г.), которая была посвящена интернациональному порядку во время Второй мировой войны, как Рейх Германия стала сильным и неприступным центром Европы, чьей миссией была защита континента против иностранных ее пространству и этничности сил.[26]Согласно К. Шмитту, Фюрер, конечно, не был воплощением немецкого народа, но скорее институциональным органом политического единства, органом, который мог бы защитить и установить институциональный порядок на всех уровнях в Германии при правильном использовании принципа представительства.     

 Понятия всегда связаны  с глубинными структурами и  элементами определенной культурной  традиции. К. Шмитт обращается к римско-католической теологии и юриспруденции не с целью, чтобы применить римско-католические решения к проблемам юриспруденции. Это используется скорее, чтобы дать политическую форму метафизическому принципу представительства, или, точнее, думать сквозь призму юриспруденции, чтобы найти свои собственные метафизические предпосылки, которые являются столько же необходимыми для рациональной юриспруденции, как они необходимы богословию.[27]

Такие существующие жизненно важные политические вопросы, как мир, голод, экология и безработица могут  сильнопоколебать нашу веру в прогресс. Это причина, почему религиозные символы и формы все равно проявляются в современном секуляризированном мире, и появляются теократические требования, которые проникают в мирское пространство. Вопрос о Боге не может быть просто исключен из политической теории.

Учение Шмитта, как он сам подчеркивал, не говорит о близости церкви к определенным формам политического единства - будь то монархия или демократия, - но это рекомендация по использованию уникальной политической формы Римской церкви.

Церковь как комплекс противоположностей способна вступать в коалицию с монархиями, демократиями, диктатурами. Чем руководствуется  церковь в переговорах с множественным  числом форм объединения, выступает  не только ее направляющей, но также  и экзистенциальной идеей, присутствующей в любом институциональном порядке; идеей, то есть собственным выживаниемсреди конкурирующих и постоянно меняющихся политических сил. В своих поздних работах, К. Шмитт, в конечном счете, утверждает, что концепция соответствующего современным условиям политического в этом смысле была “католической”:сохранение единства сообщества в исторически изменяющихся обстоятельствах, чтобы сделать возможным развитие своихосновных принципов и устремлений. В более ранних текстах как “Римский католицизм и политическая форма” К. Шмитт пытался показать, что современные государства потерпели крах в поддержании такого идеала порядка. Он предупреждал, что государство должно заново открыть для себя репрезентативные фигуры, способные действовать от имени единства, если государство хочет сохранить себя против вторгающихся социальных и экономических сил.

Католическая церковь  – чистая теологическая форма, которая  не предрасположена к какой-либо отчетливой форме политического  единства, потому что она обладает теологией, который не является “декорацией” и неактивной пассивностью. С того времени как она существовала и пока она не перестанет существовать, она вдохновляет и поддерживает своих членов и всехлюдей в создании вполне конкретных политических форм. Церковь стоит у рождения политической теологии и фиксирует это вобществе. Это крепость против более сильного экономического мышления, потому что понимает принцип репрезентации, является реальным носителем правового духа и настоящим преемник римских юридических наук.    

 Таким образом, симпатия  К. Шмитта по отношению к национальному социализму не была чем-то неожиданным, а выступала естественным продолжением его рассуждений о государстве. Но сам К. Шмитт всегда подчеркивал, что его идеи относительно государства были скорее далеки от теорий и практик Третьего Рейха, сконцентрированного на личном лидерстве А. Гитлера.

Национал-социалистическое государство не оправдало надежд, возложенных на него К. Шмиттом, развитию которого он способствовал и составлял законы. Поэтому переход от децизионисткой позиции к институциональному подходу, выведенный из политической теологии и вдохновленный моделью церкви, утверждает последовательную критическую дистанцию от Третьего Рейха. Как К. Левенштейн отметил в 1945 г. в рамках отчета американской юридической группы в Германии, посвященного преследованию военных преступников: К. Шмитт защищал бы так же легко демократию, как тоталитаризм, если ему было разрешено преподавать вновь. Согласно К. Левенштейну, содействие К. Шмитта национал-социалистам состояло просто в защите своих интересов. Но на самом деле, причина была скорее в том, что К. Шмитт как юрист пытался упорядочить и улучшить существующие условия до и после 1933 г. Концептуализация К. Шмиттом Третьего Рейха была попыткой институционализациирежима, склонного к насилию, войне и разрушениям, в отличие от подлинного идеала стабильности. Пока правовая система последовательно разрушалась в национал-социалистической Германии, К. Шмитт искал пути выхода и установления истинного порядка. Однако он не рассматривал варианта того, что одним из путей выхода могла оказаться не поддержка национал-социалистов, а противостояние этим жестоким и чрезвычайным временам, и что именно это могло обеспечить безопасность и новый стабильный порядок.[28]

Отношения национал-социалистов  с религией сложны и неясны, поскольку  в своей идеологии партия обращалась к христианским выражениям и идеям, которые использовались в переносном значении с целью усиления выразительности  речи, а также к языческим доктринам  и мифологиям, но в то же время  пыталась разрушить и нейтрализовать организованную религию в Германии. Так, К. Левенштейн говорил о том  же, что и Шмит, что политические институты и их догматизация могут быть корректно понято только понятиях политической теологии.[29] Для ряда немецких исследователей становилось все более очевидно, что новое государство было поворотом назад к более раннему, более примитивному метафизическому пониманию мира. Например, идея Фюрера как воплощения немецкого народа, бывшего постоянным, сверхъестественным и мистическими единством. Но такие утверждения, что А. Гитлер был сверхчеловеком с “мистически заряженными силами” не могли быть интегрированы в четко определенные институты или законодательные меры. Режим полагался на фанатичное поклонение личности А. Гитлера именно потому, что не было никакого иного легитимного источника власти и авторитета. Непогрешимость А. Гитлера, которую К. Левенштейн откровенно сравнивает с той, что есть у Папы, так или иначе имела основания в концепции власти религиозного характера.[30]

Сам К. Шмитт соглашался с патологией национально-социалистического государства, как отсутствия какой-либо истинной институциональной стабильности. Он даже писал (уже после проигрыша во Второй Мировой войне, когда шло расследование о нем как возможном военном преступнике), что должно быть отмечено, что А. Гитлер обладал глубокой ненавистью к каким-либо положениям через формы или институты, и считал, что лишь его одного хватит для того, чтобы начать все заново и восстановить Германию. Фундаментальная ненормальность режима происходила из преднамеренной и беспрецедентной субъективности А. Гитлера. К. Шмитт и сам сравнивал позицию А. Гитлера с Папой, но в отличие от К. Левенштейна, он указывал на различия двух “непогрешимых” лидеров, указывая на важность институционального контроля. Глава церкви, Папа, он непогрешим в соответствии с догмой этой Церкви, но его непогрешимость четко ограничивается общими определениями и ее осуществление связано снаиболее отчетливыми и прозрачными формами. А А. Гитлер издавал общие и индивидуальные указы всех видов. И делал он это открыто или тайно, устно или письменно, с причиной или по собственному капризу, но чтобы не допустить возможности обладания кого-либо властью над ним. Такая ситуация была конституционно абсурдной, потому то расширяя свое влияние за счет изменения законов в свою пользу, он лишал себя хоть минимальной формы юридического обоснования его власти. В целом такой режим, согласно К. Шмитту, был системой, которая не знала никаких связующих форм и институтов. Он выделил фундаментальную непримиримость всемогущества Фюрера и легализации государственного порядка.  [31]

К. Шмиттом, конечно, был сделан вклад в развитие национально-социалистических законов, но такие слова после провала А. Гитлера, не были лишь способом избежать заключения. Ведь в отдельной работе 1934 г. “О трех типах юридической мысли”, как и во втором предисловии к “Политической теологии”, он уже высказал идею о том, что институты должны быть эффективными и работающими для установления нового политического порядка в Германии. Он отмечал, что непогрешимое решение Папы не устанавливает новый порядок или институт церкви, но предполагает их. Папа, как глава церкви, непогрешим только благодаря легитимности, которую ему дает церковь, а не наоборот.

Тем самым в этих идеях  вновь можно увидеть, что переход  К. Шмитта от децизионизма к институционализму не означает полного отвержения первого, а скорее уточнение его позиции. Сведение порядка к принятию решения уже предполагает существование хоть какой-то институциональной формы. Понятия короля, господина, надзирателя, правителя, так же как судьи и суда, сразу же ставит нас в конкретные институциональные порядки.[32]