Природа зла в философии

Феномен разрушительности выступает, с одной стороны, как некая  тайна, разгадать которую весьма затруднительно. Но с другой стороны, есть все основания говорить о  том, что и человек далеко не свят. Да и сам источник нравственного, т.е. созидательного, поведения человека усматривался в разных предпосылках. "Если мы спросим философов и  моралистов: в чем состоит источник нравственных действий, мы получим  самые разнообразные ответы: одни будут утверждать, что он заключается  в воле Божьей, другие — в нашем  собственном интересе, третьи —  в нравственном законе, непосредственно  лежащем в нашем сознании, и  т. п.

Соотносясь с той философской  традицией, которая рассматривала  разрушительность как отступление  от нравственности, Фромм писал в "Бегстве от свободы" о колоссальном уровне обнаруживаемых повсюду разрушительных тенденций. По большей части они  не осознаются как таковые, а рационализируются  в различных формах. Деструктивное  тогда еще не оценивалось Фроммом  как тайна. Он формулировал предельно  просто: разрушительность — это  результат непрожитой жизни. Человечество в принципе может спастись от самоуничтожения. Однако, возможно, писал ученый, пройдет  тысяча лет, прежде чем человек перерастет свою дочеловеческую историю.

Эти рассуждения свидетельствуют  о том, что в тот период Фромм  разделял общие мировоззренческие  установки западной философии относительно изначальной порочности человеческой природы. Нужно преодолеть животность человека, заложенные в нем разрушительные природные инстинкты. В «Анатомии человеческой деструктивности» Фромм делает поразительный и парадоксальный вывод: человеку вовсе нет нужды перерастать дочеловеческую историю. Он ни в коей мере не является разрушителем по самой своей природе. Присущая ему деструктивность — это благоприобретенное свойство. Именно история совратила человека, породив в нем погромные и погибельные страсти.

Книга Фромма — первый том  задуманной им многотомной систематизации психоанализа. Автор пытается подвести итоги более чем сорокалетней работы.Общая тенденция — доказать вменяемость личности, показать, что истоки нравственности, равно как и деструктивности, следует искать в человеческой свободе, как об этом говорили и его предшественники. Однако сама свобода — сложный феномен. Она есть не совращение человека, а мера его ответственности. Люди обыкновенно, чтобы успокоить свою совесть, вину за собственную деструктивность перекладывают на врожденные нейропсихологические механизмы. Фромм не оставляет человеку этого убежища: поведение человека, с его точки зрения, не регулируется некими врожденными, спонтанными и самонаправляющимися стимулами.

Свободен ли человек? Чтобы  ответить на этот вопрос, нужно, судя по всему, сделать множество уточнений. О чем идет речь — о политических реалиях или о внутреннем самоощущении? Человек, закованный в кандалы, крайне стеснен в своих правах и поступках. Но его гордый дух, возможно, непреклонен... Варлам Шаламов писал, в частности, что никогда не ощущал себя таким  раскованным, как в заключении. Другому  индивиду никто не чинит препятствий, он волен распоряжаться собой, однако, вопреки счастливым обстоятельствам, добровольно закабаляет себя.

Свобода представляется многим чем-то самоочевидным. Про что тут  рассуждать? Каждый человек, задумавшийся над своим предназначением, не сомневается  в том, что способен возвыситься  над самим собой и обстоятельствами. Все зависит от его духовных усилий, напряжения воли. Но точно ли так? Окажется ли свобода его союзницей, стоит только ему того захотеть?…

Свобода — одна из неоспоримых  общечеловеческих ценностей. Однако даже самые радикальные умы прошлого, выступавшие в защиту этой святыни, нередко обнаруживали известную  непоследовательность. Нет, полагали они, свобода не абсолютна. Предоставьте индивиду право распоряжаться собственной  жизнью — и наступит век хаоса. Ведь в человеке сильны инстинкты  своеволия, эгоизма, разрушительности. Свобода, разумеется, хорошо, но замечательно, когда человек добровольно подчиняется  общей воле, сознательно умеряет  свои порывы.

Человек вожделеет воли и  свободы... Но точно ли так? Ницше  и Кьеркегор обратили внимание на тот факт, что большинство людей  попросту не способно на личностный поступок. Они мелки, безлики и предпочитают руководствоваться сложившимися в  обществе духовными стандартами. Нежелание  человека следовать свободе, несомненно, одно из потрясающих открытий философской мысли. Оказывается, свобода — удел немногих. Фромм анализирует особый феномен — бегство от свободы.

Само нежелание принять  свободу имеет многочисленные следствия. Оказывается, вовсе не свобода порождает разрушительность, как предполагалось ранее, а именно воздержание от собственной воли, неготовность пользоваться плодами человеческой субъективности парадоксальным образом приводит к деструктивности. Раб, конформист только по видимости социально благотворен. На самом деле задушенная внутренняя свобода и рождает, как подчеркивает Фромм, синдромы насилия.

Итак, формулируя философскую  идею изначальной благостности человеческой природы, Фромм усматривает рождение разрушительности не в первородном  грехе, не в человеческом своеволии, а в предумышленном отказе человека от самого себя, от собственной уникальности. Исследователю кажется опасной  не сама свобода как искусительный  дар, а воздержание от нее, феномен  человеческой безответственности, бесцельности.

Однако эти метафизические соображения так и остались бы продуктом абстрактной антропологической  или этической мысли, если бы Фромм  не предложил нам испытать прочность  данного воззрения через общественную идею. 
Мятущегося человека, устремленного к свободе или отгоняющего ее, Фромм рассматривает в пространстве социальности. Он берет человека в потоке истории.

Свое философское предположение  о том, что человек не является разрушителем по тайне рождения, он обосновывает не только психологически, но и социально. Сами человеческие страсти  оказываются в такой системе  мышления не столько изначальными, соприродными человеку, сколько продуктом  человеческого творчества. Психологическое  истолкование обретает историческое измерение.

Отмечая разносторонность и  разнообразие идей, выдвигаемых Фроммом, многие исследователи склонны видеть в этом мыслителе не социолога  или культуролога, а оригинального  социального психолога, который  пытается выявить наиболее сложные  и значимые механизмы человеческой психики.

«Обратиться к творчеству Фромма тем более уместно, — пишет отечественный философ Л. Н. Верченов, — что он может рассматриваться как один из создателей аналитической дисциплины, которая в отличие от еще по-настоящему не вставшей на ноги в нашей стране социальной психологии, скатывающейся попеременно то в социологию, то в "чистую" психологию, действительно утвердилась благодаря его трудам как социальная психология.»

Определить Фромма в качестве специалиста в области философской  антропологии—задача слишком общая. Философско-антропологическая мысль  демонстрирует множество различных  подходов к проблеме. В связи с  этим нельзя не видеть, что концепция  Фромма отличается своеобразием и в  определенной мере противостоит таким  течениям, как экзистенциализм, русская  религиозная философия и т.д. Американский исследователь вовсе не пытается выстроить некое антропоцентрическое  воззрение, согласно которому человек  действует в беспредельно свободном  пространстве. Человеческая субъективность развертывает себя в реальном историческом континууме. 
Антропологическое соображение не может вытекать только из последовательно проведенной экзистенциальной идеи.

Данная установка возвращает Фромма к проблеме человеческой природы. Если мы решили вернуть нашему мышлению антропологическое измерение, то начинать, видимо, следует не с культа индивида, не с безоговорочного признания его самоуправства, а с осмысления человеческой сущности. Всякий иной подход может, как это ни парадоксально, обернуться новой деспотией.

Гуманистическая риторика, захлестнувшая нашу публицистику, страдает, как мне кажется, врожденным изъяном: мы прославляем человека, не задумываясь  о его сущности, о его месте  в мире, о человечестве в целом. 
Мартин Хайдеггер в "Письме о гуманизме" предупреждал об опасности всяких «измов», которые бездумно выбрасываются на рынок общественного мнения. По словам немецкого философа, мало проку в декларировании своеволия индивида, если при этом не размышляют о человеческой природе, о соотнесенности личности с бытием вообще.

Высшие гуманистические  определения человеческого существа, рассуждает Хайдеггер, еще не достигают подлинного достоинства человека. Величие человеческого существа коренится уж конечно не в том, что он мыслит себя властителем бытия. Так что же, отречься от гуманизма? Хайдеггер разъясняет: «Поскольку что-то говорится против гуманизма, люди пугаются защиты антигуманного и прославления варварской жестокости. Ведь что может быть «логичнее» вывода, что тому, кто отрицает гуманизм, остается лишь утверждать бесчеловечность. Формальное возвеличивание индивида, — предупреждает мыслитель, — может обернуться разрушением человеческого существа»

Персоналистски ориентированная  философия менее всего озабочена  тем, чтобы установить диктат индивида. Если бы это было главной задачей  философской антропологии, из нее  ушла бы вся нравственная тематика, питающая ее проблемная напряженность. Ход ее рефлексии сводился бы к прямолинейному замыслу — как подчинить мир человеку. Фромм же хорошо знает о падениях человеческой души. Ведь его первая работа была посвящена тоталитаризму.

XX век наглядно показал,  к каким разрушительным последствиям  может привести пренебрежение  к человеческой природе, чем  может обернуться тоталитарная  гордыня — стремление выкроить  социальность из безымянных человеческих  лоскутков. Вот почему, рассуждая  о человеке, нельзя не критиковать  общество, в котором он живет.  Личностные задатки, человеческий  потенциал все равно окажутся  богаче наличной социальной организации.

Изобличительный пафос философа тем глубже, чем дальше продвигаемся мы в существо собственно человеческих проблем. Человек как историческое создание все время развивается. Чем основательнее изучаем мы его многообразные черты, тем  больше оснований для критики  уже сложившегося общественного  уклада.

Именно такой ход философской  рефлексии предполагает обсуждение вопроса, что же такое человеческая природа. Фромм отмечает: в попытке  дать определение человеческой сущности мы опираемся не на такие абстракции, какими оперирует спекулятивная  метафизика в лице, например, Хайдеггера и Сартра. В «Анатомии человеческой деструктивности» Фромм подчеркивает, что он обращается к реальным условиям существования живого действительного человека.

7.2. «Доброкачественная»  и «злокачественная» агрессивность.

В обширной психологической  литературе по проблемам насилия  и агрессивности обнаружилось, как  показывает Фромм, противостояние двух, казалось бы, диаметрально противоположных  точек зрения. Одну позицию он определяет как инстинктивистскую, возводящую все разрушительное в человеке к  досознательному, докультурному, животному  началу. Другую позицию Фромм определяет как бихевиористскую, всецело выводящую  деструктивность из социального  окружения. Философ не склонен толковать  эти установки как альтернативные. Он предлагает соединить их в контексте биосоциального существования человека.

Огромную ценность имеет различение Э.Фроммом «доброкачественной» и «злокачественной» агрессивности: «…Биологически адаптивная агрессия - реакция на угрозу витальным интересам индивида; она заложена в филогенезе; она свойственна как животным, так и людям; она носит взрывной характер и возникает спонтанно как реакция на угрозу, а следствие ее — устранение либо самой угрозы, либо ее причины.

Биологически неадаптивная, злокачественная агрессивность (т.е. деструктивность и жестокость) вовсе  не является защитой от нападения  или угрозы; она не заложена в  филогенезе; она является спецификой только человека; она приносит биологический  вред и социальное разрушение. Главные  ее проявления — убийство и жестокие истязания — не имеют никакой  иной цели, кроме получения удовольствия. Причем эти действия наносят вред не только жертве, но и самому агрессору. В основе злокачественной агрессивности  не инстинкт, а некий человеческий потенциал, уходящий корнями в условия самого существования человека »

Разграничение между биологически адаптивной и биологически неадаптивной формой агрессии поможет нам устранить  путаницу в толковании понятия «агрессия». Дело в том, что те, кто выводят человеческую агрессивность из самой родовой сущности человека, вынуждают своих оппонентов, которые не хотят совсем расстаться с надеждой на мирную жизнь, приуменьшать масштабы человеческой жестокости. И эти адвокаты-миротворцы нередко высказывают излишне оптимистические прогнозы развития человечества. 
 Если же разделить агрессию на оборонительную и злокачественную, то такая необходимость отпадает. Тогда предполагается, что злокачественная доля агрессии не является врожденной, а следовательно, она не может считаться неискоренимой. С другой стороны, допускается, что злокачественная агрессивность представляет собой некий человеческий потенциал, более значимый, чем одна из возможных моделей поведения, которой можно по желанию обучиться и от которой можно легко освободиться, приняв другую модель…»[6]