В самом деле,
говоря об обществе как предмете
социальной философии, мы использовали
это понятие в единственном, а
не множественном числе. Конечно,
такое словоупотребление не случайно.
Строя социально-философскую модель
«общества вообще», мы априори
признаем ее единичность, рассматриваем
это общество как «моносубъект»,
ибо нет никакого другого субъекта, существующего
наряду с ним (если отвлечься от вненаучных
допущений бытия Бога или недоказанного
существования инопланетных социетальных
цивилизаций). Охватывая собой всю мыслимую
сферу социального, это смоделированное
наукой общество не имеет социокультурной
«среды обитания», окружено не «соседями
по разуму», а иными субстанциальными
реалиями — миром живой и неживой природы.
Ситуация не
меняется даже тогда, когда
философская теория задается
проблемами социальной типологии,
классификации и систематизации
общественных форм, признавая тем
самым идею множественности обществ,
имеющих разные таксономические
признаки. Однако в действительности
речь идет о рассмотрении разных
явлений одной и той же сущности,
различных типов одного и того
же общества, способного менять
в процессе саморазвития формы
своей организации, превращаться
из феодального в капиталистическое
или из «сенсатного» в «идеациональное».
Эти типы общественного устройства рассматриваются
философией как логически предшествующие
или последующие друг другу, но не взаимодействующие
между собой, как это бывает с реальными
обществами в реальной истории.
В самом деле,
изучая, к примеру, историю России,
мы должны понимать, что при
всей своей самостоятельности
и самобытности страна никогда
не жила в режиме абсолютной
автаркии, исключающей внешние воздействия
на становление национальной
государственности, национальной
экономики, национальной культуры.
В действительности история России
— это история обретения ею
православия, выросшего отнюдь
не на русской почве, а полученного
«из рук» Византии. Это история
тяжелейшего монголо-татарского
ига, которое невозможно объяснить
имманентными причинами, внутренней
логикой развития страны, и т.д.
и т.п.
Мы видим, что
процесс истории — существования
конкретных обществ в реальном
времени и пространстве не
сводится к процессам их саморазвития,
но включает в себя сложнейшие
процессы взаимодействия саморазвивающихся
стран и народов. Подобное взаимодействие
имеет конкретное событийное
наполнение, однако за всеми уникальными,
неповторимыми актами завоеваний,
торговли, культурных обменов и
пр. стоят некоторые закономерности,
становящиеся предметом философского
рассмотрения.
Именно философия
истории способна установить
наиболее общие свойства таких
форм взаимодействия реальных
обществ, как война или мир,
рассмотреть эти явления в
их родовой сущности, дать их
классификацию и систематизацию
(одной из форм которой является
дискуссионное деление войн на
«справедливые» и «несправедливые»,
существовавшее в советской философии).
Именно философия
истории может и должна проследить
наиболее общие закономерности
регулярно происходящей в истории
трансмиссии культурных ценностей
от обществ-доноров к обществам-реципиентам.
Различные формы такой трансмиссии
особо актуальны для нищей
страны в связи с вопросом
о цивилизационных ориентирах ее развития
— в частности, перспективой «вестернизации»
российского общества, обсуждаемой славянофилами
и западниками уже второе столетие подряд
и приобретшей практическую значимость
в конце XX столетия.
Изучая разные
формы исторического взаимодействия,
философская теория не может
пройти мимо проблемы неравномерности
исторического развития, приводящего
к лидерству отдельных стран
и народов (именовавшихся Гегелем
«историческими») на отдельных
этапах истории. К числу закономерностей,
характеризующих подобные ситуации,
мы можем отнести реальные
отношения «исторической корреляции»
между более и менее развитыми
в экономическом, социальном, политическом
плане обществами. Суть подобных
отношений проявляется в целенаправленном
или спонтанном «подтягивании»
лидерами аутсайдеров путем «экспорта»
новых форм общественной организации,
благодаря чему последние пытаются
миновать «естественные» в плане
внутренней логики фазы своего
развития.
Мы знаем, что в недавней
советской философии эта проблематика
обрела сугубо идеализированную, далекую
от науки и научности форму (вспомним,
к примеру, известную концепцию «некапиталистического
пути развития» стран «третьего мира»,
обернувшуюся для многих стран Азии, Африки
и Латинской Америки кровопролитными
войнами и разрушениями, приведшую нашу
страну к громадным экономическим потерям,
к трагедии афганской войны).
Но все это
не означает фиктивности самой
модели «исторической корреляции»
(характеризовавшей, к примеру отношения
славян с Византией), возможности и необходимости
ее изучения философскими методами и средствами.
Именно философия
истории должна раскрыть родовую
природу и исторические формы
таких сложнейших, неодназначных явлений
мировой истории, как «империализм» или
«колониализм», которые не могут быть
поняты в рамках имманентного внеисторического
изучения «общества вообще» и отдельных
типов его организации. Очевидно, что самый
глубокий анализ законов строения, функционирования
и развития рабовладения, капитализма
или «реального социализма» сам по себе
не даст нам должного понимания сходств
и различий между имперской жизнью Древнего
Рима, устройством великой Британской
империи или недавнего «социалистического
лагеря».
В ряду проблем
исторического взаимодействия стран
и народов встает и главный
вопрос философии истории —
становление мировой истории
человечества в аспекте синтеза
ее этнического и цивилизационного
многообразия.
Очевидно, что
феномен взаимодействия стран
и народов, издавна существующий
в истории, сам по себе не
тождествен «обобществлению» исторического
процесса. Торговый обмен, политические
союзы и тем более войны
между вполне самостоятельными
обществами не означают их
превращения в интегративное
целое, обладающее единой целостной
историей. Признаком такой целостности,
как мы увидим ниже, является
наличие объективной общности
интересов, самосознание их общности,
ведущее к выработке коллективных
целей, феномен коллективной воли
и скоординированной «операциональной»
активности, направленной на удовлетворение
общих интересов и достижение общих целей.
В этом плане
теснейшее взаимодействие между
отдельными странами — к примеру,
колониальный симбиоз Англии
и Индии — не мешает одной
из них оставаться Англией,
а другой Индией, двумя самостоятельными
странами, обладающими двумя самостоятельными,
хотя и взаимопереплетенными историями.
Реальная интеграция
обществ и историй есть сложнейший
процесс, который осуществляется
первоначально на региональном
уровне, охватывая этнически или
конфессионально близкие народы,
образующие множество «локальных
цивилизаций».
Лишь в XX столетии,
на наших глазах возникает
тенденция слияния таких цивилизаций
в планетарно единое человечество,
прообразом которого может стать
современная Европа, интегрирующая
страны, конфликты между которыми
еще недавно породили две мировые
войны. Можно лишь догадываться
о реакции Бисмарка или Клемансо,
если бы им пришлось узнать, что в недалеком
будущем Германия и Франция смогут ликвидировать
границы, ввести общую валюту и объединенные
вооруженные силы...
Очевидно, что
подобные интеграционные процессы
— во всей их сложности,
противоречивости, конфликтности, неопределенности
исходов — не могут быть
предметом «индивидуализирующего»
исторического познания. Они нуждаются
в глубокой философской проработке
(естественно, не того уровня
и толка, как разработка темы
«новой исторической общности
— советского народа» в недавней
советской философии).
Именно философское
мышление способно рассмотреть
предпосылки интеграции, взглянув
на историю в аспекте ее
«этнического измерения», общих
принципов и механизмов этногенеза,
источников и причин этнических
конфликтов (сотрясавших человечество
в XX веке, который, по определению
Г. Федотова, стал веком «национальных
самолюбий», взявших верх над
национальными интересами). Именно
философскому мышлению, опирающемуся
на достижения историографии,
культурологии, демографии, этнографии,
по силам систематизировать историю по
«цивилизационному основанию», составить
своеобразную «цивилизационную карту
мира» наподобие той концепции цивилизаций,
которую предложил А. Тойнби в философской
работе «Постижение истории».
Именно философское
мышление должно осмыслить содержание
интеграционных процессов, сопряженных
с множеством сложнейших проблем и конфликтов,
оценить перспективы интеграции, степень
ее обратимости или необратимости, задуматься
над реальными опасностями, поджидающими
соединенное человечество, — от экологических
проблем до прискорбной потери «неконвертируемых
ценностей» национальной культуры, утраты
определенных степеней свободы в рамках
привычного национального суверенитета
и т.д. и т.п.
Очевидно, что
решение этих и подобных проблем
не позволяет философии истории
ограничиться методами и приемами
«генерализирующего» познания, поиском
универсальных закономерностей
социокультурного развития и взаимодействия
народов, присущих «истории вообще». Напротив,
в философии истории вполне возможен жанр,
в котором написана известная книга О.
Шпенглера «Закат Европы», представляющая
собой не столько поиск законов в истории,
сколько рассуждения философа над судьбами
европейской цивилизации, живописание
ее достоинств и пороков, предсказание
ее исторических перспектив и т.д. и т.п.
Философ, работающий
в подобной парадигме, уподобляется
практикующему психоаналитику, которого
интересуют не академические
штудии «психики вообще», а возможность
помочь конкретному человеку обрести
душевную устойчивость и надежные жизненные
ориентиры.
Точно так же философия
истории может стремиться помочь конкретному
страждущему человечеству конца XX столетия
обрести себя и новых исторических реалиях,
осмыслить меру их желанности или иежеланности,
подумать о возможности и необходимости
изменения привычных жизненных ориентиров
и стереотипов социального поведения
(как это делают, к примеру, философы-экологисты,
призывающие человечество сознательно
затормозить технологическую экспансию
в природу, очнуться от производственной
эйфории и потребительского менталитета,
основанных на технотронном сознании
и вере во всесилие науки).
С этой целью
философ обязан искать объяснения
и понимания значимых исторических
событий, способных реально повлиять
на судьбы человечества. Это значит,
что сугубо философская работа
может быть посвящена осмыслению
опыта Октябрьской революции
в России, ее «всемирно-исторического
значения», о котором можно говорить без
всякой иронии, независимо от нашего отношения
к свершившемуся. Очевидно, что философия
истории не может пройти мимо этого события
в надежде извлечь из него практический
урок для человечества, который научил
бы людей трезво оценить креативные возможности
сознания, способность «материализовывать»
философские утопии, создавать артефактные
формы общественной организации.
Не удивительно,
что именно философия истории
становится полем пересечения
валюативной, ценностной и рефлективной,
сугубо научной ветвей философствования.
Задачи духовной ориентации человечества,
разъяснения сложившейся исторической
обстановки и перспектив ее развития заставляют
философа совмещать трезвый объективный
анализ ситуации с поиском целесообразных
путей поведения в ней. Все это требует
обоснований того или иного идеала целесообразного
общественного устройства, который вдохновляет
философа. Именно это заставляет его рассуждать
о смысле и направленности человеческой
истории, прогрессивном и регрессивном
в ней, отстаивая свой идеал, хотя и отдавая
себе отчёт в его «неабсолютности». Ниже
нам предстоит рассмотреть этот сложный
синтез ценностного и научного мышления,
с которым связана реализация «инженерных»
функций философии истории, стремящейся
помочь человечеству обустроить свою
жизнь наилучшим для людей образом.
III
Описанием философско-исторической
проблематики мы заканчиваем характеристику
предмета социальной философии, которая
представляет собой, как и всякая научная
теория, процесс восхождения от абстрактного
к конкретному, процесс последовательной
конкретизации объекта, выступающего
вначале как социум, затем как общество
и, наконец, как история.