История, историки и философия истории

 Соответственно  обобщающие понятия типа «культура  Германии» или «римская цивилизация»  не безразличны историческому  познанию, поскольку позволяют фиксировать  значимые черты в поведении  уникальных личностей как представителей  единого народа или сообщества  народов. Подобные черты должны  быть поняты историком для  понимания индивидуальных особенностей  поведения, поскольку уникальность, как уже отмечалось выше, является  всего лишь другой стороной  общности человеческих дел и  поступков. 

 Итак, главный  вывод из сказанного мы можем  сформулировать следующим образом:  событийный пласт общественной  жизни, именуемый нами историей, отнюдь не закрыт для рефлективного  научного мышления с присущими  ему процедурами «объяснения»  событий путем подведения единичного  к общему, повторяющемуся. Именно  это обстоятельство позволяет  нам утверждать существование  рефлективной философии истории,  изучающей событийный пласт общественной  жизни под иным, нежели историография,  углом зрения. Поясним, о чем  идет речь. 

II 

 Рассуждая о  задачах философского анализа  истории и его отличии от  историографии, мы можем отнести  к ним прежде всего постановку общеметодологических проблем исторического познания. 

 Как и в случае  с естествознанием, именно философское  мышление берет на себя уточнение  концептуальной природы и предметных  задач нефилософских наук об  истории. Именно философы определяют само понятие истории, соотнеся его с категориями «социум», «общество», «настоящее — прошлое — будущее» и др. Именно они решают проблему законосообразности исторического процесса — наличия в событийном пласте общественной жизни объективных, неслучайных связей, позволяющих историку считать себя ученым, объясняющим исторические события, а не только «понимающим» их мотивацию и т.д. 

 Тем не менее задачи философии истории не сводятся лишь к методологическому обеспечению историографии. Они предполагают решение целого ряда содержательных задач, которые не возникают при философском анализе общества, касаются именно истории и в то же время недоступны «чистым историкам». О каких же проблемах идет речь? 

 Мы полагаем, что,  как и все проблемы философии,  они связаны с целостным восприятием  объекта, каковым в данном случае  выступает уже не «общество  вообще», а реальная история  его существования. Проблема философии  связана с масштабом человеческой  истории, с вопросом о ее  «предельно допустимых» субъектных  измерениях. 

 До сих пор,  рассуждая об истории, мы соотносили  ее с общественной жизнью вообще, рассматривали как уровневое,  событийное измерение общественного  процесса. В стороне оставалась  «субъектная» сторона проблемы  — вопрос о том, чья конкретно  жизнь имеется в виду. 

 Казалось бы, здесь нет проблемы, так как, по определению, субъектами истории являются не «общество вообще» и не абстрактные типы социальной организации, подобные «феодализму» или «капитализму», а люди, составляющие реальные народы, населяющие планету Земля, конкретные страны, нанесенные на политическую карту мира. 

 Однако в действительности  дело обстоит сложнее. Чтобы  убедиться в этом, достаточно  задаться простым вопросом: событием чьей истории являются наполеоновские войны начала XIX века? Принадлежат ли они отдельно истории Франции, Германии, России, или же мы можем рассматривать их как события единой и целостной истории Европы, включающей в себя множество стран и народов, но не сводящейся к их арифметической сумме? Спрашивается: может ли быть субъектным началом истории определенная цивилизация, если понимать ее не как тип общества и не как конкретную страну, а как реальную группу таких стран, объединенных общностью культуры или переплетением исторических судеб? 

 Продолжая эту  тему, мы можем спросить себя: событием чьей истории была вторая мировая война, втянувшая в себя почти все народы, существующие на земле? Должна ли она изучаться как история Германии, отдельная от истории России, Японии и США, или же речь следует вести о трагическом эпизоде всемирной истории, участником которой выступают уже не отдельные страны и цивилизации, а все планетарное человечество? 

 Эти и подобные  проблемы десятилетиями обсуждаются  учеными, равно как и вопрос  о их связи с предметом историографии. В самом деле, важно знать, входит ли в число ее задач создание «мерологических» моделей цивилизации вообще или поиск системообразующих оснований, лежащих в основе конкретных целостных цивилизаций? Может ли историк изучать всемирную историю человечества, которая не сводилась бы к сумме «региональных» историй, но представляла бы собой целостный процесс, обладающий своими собственными интегральными свойствами? 

 Разные историки  по-разному отвечают на этот  вопрос в зависимости от того, устраивает или не устраивает  их понимание истории как науки  «индивидуализирующего» типа, использующей  типологические обобщения, но  не создающей их. 

 Некоторым историкам  рамки такого идеографического  познания, которое уступает «генерализацию»  исторических фактов философам  и социологам, кажутся излишне  тесными19. Историк, полагают они,  способен на большее, о чем  свидетельствует практика крупнейших  исследователей, создававших — подобно  Арнольду Тойнби — классификационные  схемы человеческих цивилизаций,  рассуждавших об исторических  судьбах человечества в целом  и т.п. 

 Другие, как уже  отмечалось, напротив, полагают, что  подобная проблематика не входит  в минимум профессиональных требований, предъявляемых историку. Конечно  же, изучая событийную жизнь конкретных  стран и народов, он учитывает  разные градации ее целостности,  принимает во внимание не только  «внутренние», но и «внешние»  ее измерения. 

 В самом деле, нельзя понять феномен Цезаря, сменившего республиканский строй Древнего Рима на имперский, если мы ограничимся анализом «внутренней жизни» римской метрополии, взаимовлиянием имманентных факторов ее экономики, политики, культуры. Историк, конечно же, обязан учитывать взаимодействие и противодействие, которое связывало Рим с его ближними и дальними соседями, реагировавшими на происходящие изменения и провоцировавшими ответную реакцию. 

 Однако в любом  случае такой анализ привязан  к прочной основе исторических  фактов — конкретных событийных  взаимодействий — и не обязан  воспарять к абстрактным цивилизационным классификациям. Историк вполне может оставаться историком, ограничившись «лишь» ходом Пунических войн, анализом их причин и следствий. Совсем не обязательно доводить такой анализ до изучения культурологических особенностей «греко-римской цивилизации», ее соотношения с иными цивилизационными формами, места и роли в становлении всемирной человеческой цивилизации. 

 Логичнее считать,  что занимаясь подобными обобщениями,  историк покидает пределы историографии  как «индивидуализирующей» науки  и осваивает иные не только  по предмету, но и по стилю  мышления научные профессии: культурологию, историческую социологию и, наконец, философию истории. 

 Что же представляет  собой последняя, каков конкретный круг ее проблем? Отвечая на этот вопрос, мы можем вслед за Гегелем сказать, что центральная проблема философии истории — это проблема существования всемирной истории человечества, проблема механизмов и фаз становления и перспектив дальнейшего развития человечества как целостного интегративного образования исторической жизни. 

 Нужно сказать,  что проблема всемирности человеческой истории, возможности рассматривать развитие отдельных стран, народов и цивилизаций как единый целостный процесс имеет два различных аспекта. Как и во всех предыдущих случаях анализа системных объектов, мы можем рассматривать целостность истории в субстанциальном и интегративном планах, имеющих разное отношение к предмету философии истории. 

 Рассуждая о  субстанциальной целостности мировой  истории, мы имеем в виду  проявление в каждой конкретной  региональной истории родовых  признаков общественной жизни,  образующих универсальную модель  «общества вообще». Соответственно  единство мировой истории устанавливается  здесь в аспекте отношений  общего — особенного — единичного  в общественной жизни, позволяющих  нам утверждать, что история папуасов  и история эскимосов, никогда  не слышавших друг о друге,  обладают тем не менее существенно общими чертами и свойствами, так как представляют собой событийные проявления одной и той же социальной субстанции. И там и здесь мы обнаруживаем субъектов истории, добывающих хлеб насущный, растящих и воспитывающих детей, исповедующих определенную религию и т.д. и т.п. 

 Субстанциальный  аспект единства всемирной истории,  как мы могли видеть выше, составляет  проблему того из разделов  социальной философии, который  мы назвали «философией общества». 

 Что же касается  философии истории, то ее занимает  интегративный аспект целостности  мировой истории. Речь в данном  случае идет не о таксономической  общности конкретных стран и  народов, а о наличии реальных  связей взаимодействия и взаимовлияния,  способных объединять их в  единый социальный организм регионального  (цивилизация), и планетарного (человечество) масштаба. 

 Именно эта  категория — «человечество» —  составляет центральное понятие  философии истории, заменяющее  собой, конкретизирующее категорию  «общество вообще» — ключевое  понятие философии общества. 

 Изучая целостность  общественной жизни, философия  истории уже не отвлекается  от реального разнообразия стран  и народов, существовавших и  существующих на планете Земля,  как это делает философия общества, стремящаяся обнаружить устойчивое  и повторяющееся в общественной  организации. 

 Философский анализ  истории, напротив, стремится не  «снять» многообразие общественных  форм, подведя их под родовые  свойства общественного процесса, а рассмотреть их реальный  синтез в процессе становления  единой земной цивилизации, единой  истории человечества. Диалектика  родовидовых сопоставлений в  подходе к общественной жизни  в данном случае уступает место  диалектике целого и части,  анализу реальных связей (а не  таксономических соотношений) между  многочисленными «региональными»  историями. Такое «раздвоение»  социально-философского анализа  тождественно раздвоению общефилософского  анализа единства мира — на  изучение субстанциально общих  свойств, присущих всем царствам  бытия, и на изучение реальных  связей и опосредований, существующих между живой, неживой природой и социумом. 

 Итак, центральной  проблемой философии истории  является проблема становления  всемирной истории человечества, анализ тернистого пути возможной  интеграции людей в планетарную  цивилизацию, прогноз судеб планетарно  единого человечества, анализ поджидающих  его опасностей и альтернатив  дальнейшего развития и т.д. 

 Постановка и  решение этих проблем придает  философско-историческому исследованию  особый комплексный характер, заставляет  его синтезировать подходы философского  анализа общества со специфическими  приемами исторического исследования. Речь идет о синтезе методов «генерализирующего» обществознания, с присущим ему анализом исторических «структур», поиском обобщающих социальных законов, с методами «индивидуализирующего» объяснения глобальных исторических событий, имеющих «судьбоносное» значение для человечества. 
 

 «Генерализирующие»  методы философско-исторического  анализа связаны прежде всего с изучением универсальных механизмов исторического взаимодействия стран, народов и цивилизаций, делающих возможной их социокультурную интеграцию20. Речь идет о важной проблематике, не находящей себе места в пределах философского рассмотрения общества, законов его строения, функционирования и развития. 

 Обратим внимание: рассуждая о предмете философской  теории общества, мы говорили  об анализе законов его строения, функционирования и развития, ни  разу не затронув проблему  возможного взаимодействия социальных  систем. В этом нет ничего удивительного,  поскольку общество, изучаемое социальной философией попросту не имеет партнеров для взаимодействия — если не считать таким «партнером» природную среду существования (на которую можно воздействовать, испытывая обратное воздействие с ее стороны, но с которой нельзя взаимодействовать в социальном понимании взаимодействия как интеракции субъектов деятельности).