Философия техники

  Привлекательны и актуальны идеи о периодизации развития техники, высказанные американским философом и социологом Льюисом Мамфордом. Он полагал, что точкой отсчета современной (а не древней) техники можно считать начало второго тысячелетия нашей эры. Опираясь на опыт европейской истории, Л. Мамфорд выделяет три технических эпохи.

 Первая «эотехническая»  (1000-1750 гг.) имеет в основе технологию  «воды и дерева». Вторая «палеотехническая» (от второй половины ХVIII.в. до  середины XX в.) опирается на комплекс  «угля и железа». И, наконец,  третья, «неотехническая» (ныне длящаяся) использует комплекс «электричества и сплавов»; как видим, в основу периодизации положен используемый в технике основной вид энергии и то «вещество», которое занимает центральное место в создании технических устройств.

  Впечатляющую схему этапов технического развития предложил отечественный исследователь Г.Ф. Сунягин. По предложенной им исторической типологии этапы изменения техники заданы определенным типом труда.

 Древнейшая техника  с ее «разрушительным» характером (в рамках охоты и собирательства) отражает «присваивающий» способ  отношения к природе.

  Земледельческая практика, утвердившаяся в ходе неолитической революции, выявила моменты конструктивности, собственно технические черты. Однако наиболее полно качественные грани в истории техники обнаружились с появлением машинного производства. По его мнению, выразительную роль в воссоздании «технизированного» воззрения на мир сыграли такие технические новшества позднего европейского средневековья, как часы, стекло и книгопечатание.

  Часы позволили выйти из природных циклов, из органического времени. Они дали возможность человеку «сгустить» время, подчинить его ритмам собственной деятельности, позволили осознать его необратимость. С тех пор время стало «богатством», а его нехватка — «бедствием». «Не хватает времени» — эта жалоба слышна повсюду и поныне.

 Стекло привело к  осознанию однородности пространства. Произошла его «десакрализация», снятие с него покрывала «священности».  Возникли предпосылки для утверждения  обычного зрительного опыта как  основы видения реальности, помимо  символических ассоциаций.

 Печатный станок изменил  всю систему коммуникации, унифицировал  знаково обозначенную реальность, положил начало тому, что в  нашем столетии назвали «Галактикой  Гутенберга».

  Приведенная типология интересна в том отношении, что она оказывает технические новшества как факты, способствующие масштабным изменениям в человеческой ментальности и всей системе общественных отношений от экономики до высших идеологий. Любая периодизация технической истории, конечно, не исчерпывается приведенными примерами. «История техники» как жанр насчитывает немало названий и содержит в себе множество оригинальных авторских суждений. Пишут о естественной истории машин, выделяя машинную «анатомию» (строение механизмов), «генетику» (преемственность структуры), «физиологию» (принципы движения).

  Один из крупнейших физиков XX в. Макс Борн прибегнул к смелому образу, стремясь показать главные рубежи развития техники. По его мнению, высказанному в книге «Моя жизнь и взгляды», законно считать, что одним из решающих факторов истории является тот вид энергии, которым человечество располагает в данный момент. В этом свете вся история человечества распадается на два — и только два — великих периода: первый — от Адама до наших дней, второй — с появлением атомной энергии, отныне и на все будущие времена. Переход от первого периода ко второму знаменуется окончанием потребления солнечной энергии и началом использования ее чисто земных источников.

  Многие авторы фиксируют «самодвижение» техники с ее устремленностью от ручных орудий к полностью автоматизированным, компьютеризированным системам. Важно подчеркнуть одно: нет человека и общества вне «техносферы», техника исторична, не стоит на месте, обновляется.

 Технические инновации  выступают как катализатор, бродило,  импульс коренных изменений во  всей системе человеческой жизни.

Отношение человека к миру техники неоднозначно. Так, до наших  дней дошли идеи недоверия, враждебности к технике технофобии. В древнем  Китае были старцы-мудрецы, предпочитавшие носить воду из реки в бадейке, а  не пользоваться техническим приспособлением  — колесом для водочерпания. Они  мотивировали свои действия тем, что, используя  технику, попадаешь от нее в зависимость, утрачиваешь свободу действий. Дескать, техника, конечно* облегчает жизнь  и делает ее комфортнее, но плата  за это непомерна— человеческое «я»  порабощается.

 История знала и  луддитов, разрушителей станков,  появившихся в конце XVIII—начале  XIX вв., и современных неолуддитов,  обвиняющих бездушную машинерию  наших дней, превращающую каждого  в безмолвную деталь социального  механизма, целиком зависящую  от производительной и бытовой  техники, не могущей жить вне  и помимо нее.

  Мыслители разных направлений не раз высказывали и продолжают высказывать опасение о возможном выходе техники из-под контроля людей. От Аристотеля до Мохандаса Карамчанда Ганди подобных опасений высказано немало. Еще в 30-е гг. нашего века Освальд Шпенглер в книге «Человек и техника» утверждал, что человек, властелин мира, сам стал рабом машин.

  Техника вовлекает всех нас, помимо нашего желания, в свой бег, подчиняет собственному ритму. И в этой бешеной гонке человек, считающий себя властелином, будет загнан насмерть. «Бунт машин» — расхожая тема в современном масс-культе.

  Когда-то в 1846 г. английская писательница Мэри Шелли создала образ

 Франкенштейна, искусственного  чудища, восставшего против создавших  его людей. С тех пор этот  неомифологический образ не покидает  страниц печати, кинолент и экранов  телевизоров. Он стал нарицательным  для подогрева технофобии во  всех ее формах.

  Механизация и моторизация проникают в нашу жизнь, делают подчас человека своеобразным гибридом организма и технического устройства.

  Стоит, например, оценить воздействие современных транспортных систем. По данным известной книги рекордов Гиннеса, в 1991 г. в мире было произведено 46 с половиной миллионов автомобилей, в том числе почти 35 миллионов легковых моделей. Это обстоятельство накладывает специфический рисунок на повседневный ход жизни, психологию людей. Автомобиль во многих странах —показатель уровня престижности, вожделенная цель, символ успеха.

  Автомобильная промышленность и транспортная система становятся одним из основных потребителей нефтяных ресурсов, цветных и черных металлов, занимая главенствующее положение в индустриальной системе. Их интересы во многом формируют внутреннюю и международную политики, финансовые отношения, быт и нравы. Предполагается, что к концу нашего столетия по дорогам планеты будет курсировать до 300 миллионов собственных автомобилей, т.е. по одному на каждые пять человек, находящихся в продуктивном возрасте.

 Вторжение техники  во все сферы человеческого  бытия -от глобальных до сугубо  интимных,— иной раз порождает  безудержную апологию техники,  своеобразную идеологию и психологию  техницизма. Трубадуры подобных  идей с восторгом переносят  на человечество и личность  характеристики, присущие машинам  и механизмам. Старый тезис материалистов  XVIII в. «человек есть машина»,  облекается в модную электронно-кибернетическую,  компьютеризированную терминологию. Широко пропагандируется идея  о том, что человек и человечество  так же, как и механизмы обладают  системным свойством, могут быть  промерены техническими параметрами  и представлены в технологических  показателях.

  К чему приводит одностороннее «технизированное» рассмотрение, человеческих проблем, можно судить по той релятивистской концепции отношения к телесно-природной структуре человека, которая выражена в концепции «киборгизации». Согласно этой концепции, в будущем человек должен будет отказаться от своего тела. Современных людей сменят «киборги» (кибернетические организмы), где живое плюс техническое дадут какой-то новый сплав. Такое упоение техническими перспективами, на наш взгляд, опасно и антигуманно. Без тела нет человека. Разумеется, включение в человеческую телесность искусственных органов (различных протезов, кардиостимуляторов и т.д.) —вещь разумная и необходимая. Но и она не может переходить тот рубеж, за которым конкретная личность перестает быть сама собой. Телесная организация человека, вышедшая не чересчур совершенной из горнила эволюции, тем не менее не может быть радикально вытеснена никакими техническими приспособлениями. Современная фантастика буквально переполнена проигрыванием подобных ситуаций и показом их разрушительности для бытия людей. Для техницизма характерно стремление любые проблемы (мировоззренческие, нравственные, политические, педагогические и т. п.) разрешать по образцу алгоритмов технического знания, о чем красноречиво свидетельствует выражение «это только дело техники».

  Технический и технологический фетишизм в наши дни отнюдь не редкость. Им сильно заражена техническая интеллигенция, он проникает в сферу хозяйственной и политической элиты. Техницизм, связанный с абсолютизацией техники, утверждает ее автономность и самодостаточность, полагает, что можно решить любые социальные коллизии, минуя человека как активного субъекта истории, пренебрегая характером наличных общественных отношений.

  Техника демонична, мир - это «мегамашина»,- таковы исходные тезисы техницизма как образа мыслей — согласия с самоподчинением технике.

 Нам должна быть  чужда технологическая мифология,  стремление все и вся «машинизировать». Человек и человечество — это  не машина, не техническая система.  Не человечество технично, а техника  человечна. Она воплощает и  выражает в себе то, что извлечено  человечеством из мира, то, что  утверждает в мире его собственную  мощь и разум.

  Конечно, утверждение на планете техносферы, возникновение «окультуренной» природы, несущей на себе печать ума и воли людей, не могут не порождать новых острых проблем. Сейчас уже становится ясным, что приспособление человека к той среде, которую он приспособил к своему образу жизнедеятельности— весьма непростой процесс. Стремительное развитие техносферы опережает эволюционно сложившиеся приспособительные, адаптивные возможности человека. Затруднения в состыковании психофизиологических потенций человека с требованиями современной техники и технологии зафиксированы повсеместно и теоретически и практически. Забывать этого нельзя.

 Развитие техники,  как отмечалось в мировой философии  (Ж. Эллюль) подчас порождает ситуацию  абсурда. Так, например, стремительное  распространение коммуникационных  технических сетей (телефон, радиотелефон, компьютерные сети) опережает возможность  их значимого и ответственного  наполнения. Могучие технические  средства распространяют банальности,  забиваются мелочной, пустой, бессодержательной  информацией.

  Многие технические инновации (изобретения, конструкторские разработки) подчас опережают свое время, оказываются экономически невыгодны. Массовое количество технических приспособлений, их внедрение в производство и быт опережают интеллектуальный (и особенно нравственный) уровень массового сознания. Возникает необходимость включения в технические системы ограничителей, обеспечивающих безопасность того, что англичане называют «фул пруф» (защита от дурака). Забитость техникой всего потока жизни умножает катастрофы, аварии, трагические происшествия.

  И все же технический прогресс при всей его жесткости неостановим. И если где-либо можно говорить о видимом действительном прогрессе (восхождении от простого к сложному, от низшего к высшему), то это в области роста и развития техники.

2. Рациональность и наука

 Из всех духовных  творений человека в наши дни,  пожалуй, наибольшее внимание  привлекает к себе наука. В  ходе развертывания современной социотехнологической революции (информационно-компьютерной, биотехнологической, экологической) к ней все чаще обращаются взоры миллионов людей, политических партий, хозяйственных структур и правительств.

 О науке спорят, ее  восхваляют и бранят, поддерживают  и проклинают, на нее возлагают  радужные надежды, ей же предъявляют счет за горести человечества. Спектр оценок науки многокрасочен: от безудержной апологии до призыва вешать ученых и объявить мораторий на научные открытия. Вся общественно-экономическая, социально-политическая и культурная ситуация наших дней такова, что наука в мире приобрела несоизмеримую с недавним прошлым весомость и влияние.

 Сейчас в нашей стране  резко падает как престиж науки,  так и статус ученых. Это прискорбно, если не трагично. Остается надеяться,  что такой этап надолго не  затянется, и мы ненадолго отстанем  от ученых мира.

  Догонять будет нелегко, если не невозможно. Давно было сказано в знаменитой сказке «Алиса в стране чудес» о том, что надо очень быстро бежать, чтобы оставаться на прежнем месте. Увы, наша отечественная наука шагает сейчас вверх по лестнице, ведущей вниз. А мировая наука не стоит на месте. И во многих государствах она поддерживается властными и иными структурами. Все же не будем терять надежды. Интеллектуальный потенциал отечества могуч и еще далеко не исчерпан. Выскажем уверенность в том, что наша наука не только выживет, но и стремительно оживет, порадует всех нас новыми открытиями, прозрениями и свершениями.

 Говоря о науке,  поставим два вопроса (они сформулированы  известным методологом науки  наших дней Полом Фейер-бендом): 1) что есть наука - как она  действует, каковы ее результаты? 2) в чем состоит ценность науки?

  Действительно ли она лучше, чем космология индийского племени Хопи, теоретические построения Аристотеля, древнекитайское учение о Дао? А может быть, наука ничем не отличается от разнообразных мифов, являя собой их разновидность?

  Примем во внимание, что сегодняшнее наукоучение (философская доктрина науки, ее единая теоретико-методологическая модель) исходят из толкования науки как некоторого исторического конкретного вида рациональности.