Философия как особенная форма общественного сознания

Аналитики полны уверенности в возможности разрешения сложнейших философских и научных проблем с помощью строгих логико-семантических методов. Более того, они считают, что многие из этих проблем и возникли по причине неправильного использования языка, небрежного обращения со словами. Витгенштейн прямо заявляет: "Большинство предложений и вопросов философа коренится в нашем непонимании логики языка...". И еще: "Философские проблемы возникают, когда язык на каникулах". Отсюда и главная задача аналитической философии - борьба против языковой засоренности мышления, против "зачаровывания нашего интеллекта средствами нашего языка". Философия тем самым перестает быть теорией и превращается в аналитическую деятельность по лингвистическому прояснению мыслей, устранению неточностей в обозначении, по исправлению, как полагал Рассел, поверхностной грамматики глубинной логикой, переводу фраз с неясным, вводящим в заблуждение смыслом в логически корректные утверждения. Отсюда, кстати, понятно, почему Рассел видел в логике сущность философии. Таким образом, аналитически ориентированная философия должна ставить диагноз и врачевать "языковые болезни", оказывать терапевтическую логико-лингвистическую помощь культуре.

Для аналитической философии границы языка являются одновременно и онтологическими границами, границами бытия. Для Витгенштейна, к примеру, мир - это "совокупность фактов", а факты - "элементарные утверждения", представляющие единицы или элементы реального мира. Сам язык для него есть комплекс лингвистических игр, связанных друг с другом самыми различными способами. "Не ищите смысл, ищите употребление", - любил повторять Витгенштейн. Смысл этого выражения-призыва прост: значение слова задается его употреблением в языке; смыслы порождаются реальным функционированием слов и выражений. Дальше описания функций слов, правил языковых игр философия не может и не должна идти.

Феноменология - философия предметных смыслов

В отличие от аналитической традиции, ориентированной на факты (эмпирические и языково-лингвистические) сами по себе, феноменология обращает наше внимание на "человеческий фактор" как ключ к тому, что реально существует. Феноменологическая установка - это убеждение, что мы никогда не доберемся до реальности, если будем объяснять жизнь и людей - ее конкретных носителей, объективно (как объект-вещь, наряду с другими вещами или телами), извне, естественнонаучными и традиционно-психологическими средствами. Цель феноменологии - описание того, как мы изучаем опыт в терминах "сущностей" и "резонов". Сознание - реальнейшая из реальностей. Мы можем отказаться от всех наших мыслей, но нам не освободиться от самой мысли об этом отказе. Предельная и абсолютно определенная для нас реальность - это чистое сознание, к которому мы выходим, вынося "за скобки" все его содержательное (специфически-предметное) наполнение.

Феноменология как философское направление связано с именем Эдмунда Гуссерля (1859 - 1938). Девиз феноменологии как метода, в понимании Гуссерля, - назад к вещам Только это не реализм, не здравый смысл. Вещи здесь совершенно особые - так называемые феномены. Опять же феномены - не явления, хотя обычно мы их отождествляем, рассматриваем как синонимы. Явление есть проявление чего-то иного, какого-то объекта, явление (в смысле - обнаружение) предмета нашему сознанию. Феномен же есть то, что само себя обнаруживает, предмет, непосредственно явленный сознанию. Не объект, как он отражается в сознании, а как он дан и непосредственно существует в сознании - сам факт явленности, само явленное. Для феноменолога важно описать то, что действительно явлено сознанию, и пределы такой явленности. Феномен, по-другому, - это идеальная сущность, идеальный смысл, обладающий непосредственной достоверностью, неопровержимой данностью, стабильной очевидностью. Феноменология, таким образом, работает не с вещами, а с их смысловыми эквивалентами, содержательно-познавательными сущностями. Феномены предстают перед нашим сознанием после "эпохе" - специальной процедуры "заключения в скобки" схем и автоматизмов, предубеждений и банальностей нашего повседневного существования, наших привычных воззрений и убеждений, нашей естественной веры в существование внешнего мира. При этом феномены - не фантомы, они чужды произволу, кажимости, фантазийному манипулированию. Они интенциональны, т. е. являются всегда знанием о чем-то, отсылают к некоему другому. Но под этим другим понимается здесь не психологически привычный нам предмет, не естественнонаучная направленность на объект, а то, благодаря чему появляется и раскрывается предметный смысл. Обратимся за помощью к конкретному примеру: мы ведь воспринимаем не как музыка звучит, т. е. не сами по себе звуки, из которых она физически состоит, - мы воспринимаем, или слышим, саму музыку, т. е. сущность, заключенную в факте звучания. Ну а восприятие сущности - дело интуиции, вернее эйдетической интуиции, в которой Гуссерль видел начало всех начал. "Всякая интуиция, изначально конкретизированная, - писал он, - по праву является источником познания. Все, что предлагается нам в интуиции первичным образом (так сказать, во плоти и крови), дулжно принять таким, как есть, даже если только в границах предлагаемого". Интуиции следует доверять больше, чем дискурсам философов и свидетельствам ученых.

Поиск изначальных и самоочевидных смыслов привели Гуссерля к открытию "жизненного мира" - области исконно человеческих "смысловых формаций", предшествующих рождению науки и не исчезающих с ее развитием. Ни одна наука, а тем более философия, не должна отрываться от смысловых очевидностей этого мира, в них человек как он есть - как предпосылка и одновременно конечная цель всякого познания. Забвение "жизненного мира" грозит технократической фетишизацией истории и науки.

Феноменологическая методология оказала и продолжает оказывать существенное влияние на развитие психологии, антропологии, психиатрии, гуманитарное знание в целом. И это понятно. Социально-гуманитарная реальность непременно включает в себя значения, смыслы. Возьмем конкретный пример. Мужчина открывает перед женщиной дверь, пропуская ее вперед, уступая ей дорогу. Физически тут все очень просто: открывается дверь, хорошо, если без скрипа, меняется порядок или очередность прохождения дверного проема. Но за этим мы видим нечто другое - уважение господина к даме, целый рыцарский ритуал. Последнее, если быть точным, мы в этой ситуации только и видим: двери - не более чем ее "материя", субстрат-носитель. Как физическую реальность мы их просто не замечаем. Любое общественное явление, как уверяют, и совершенно справедливо, феноменологи, необходимо рассматривать с учетом того, как люди его воспринимают, какие значения в него вкладывают, каким смыслом наделяют. Вне и без этих символических значений оно повисает каким-то отчужденно-ребристым каркасом, непонятным и пугающим одновременно.

Постмодернистская философская альтернатива

Постмодернизм - явление многоликое. И понимают его по-разному. Одни - как общую характеристику современной исторической ситуации, другие - как самое шумное, эпатирующее литературное течение наших дней, третьи - как мандат, пропуск в XXI век, четвертые, напротив, - как консервативное возвращение к декадансу и нигилизму конца XIX - начала XX в. Для кого-то постмодернизм - это апология современных информационных технологий, электронных средств коммуникации, потребительства и гедонизма технически обустроенного бытия, а для кого-то, наоборот, - резко негативное отношение к техногенным характеристикам современного общественного развития, непреклонная солидарность с воззрениями и целями экологистов, амармистов, натуропатов и прочих альтернативников. Одни авторы связывают с постмодернизмом раскрепощение сознания, другие не устают сетовать на то, что он это сознание разрушает. Все это в постмодернизме действительно можно найти. Он неоднороден, во многом противоречив, что говорит о его продолжающемся становлении, так сказать, трудностях роста, а возможно и о каком-то временном, переходном характере. И, добавим, о том, что в любом явлении-течении следует отделять пену от глубинного, сущностного тока.

Сбивает с толку и русская калька "постмодернизма" - "постсовременность". На самом деле постмодернизм очень, в высшей степени современен, всегда "здесь и сейчас". Приставкой "пост" он противостоит не нынешнему, а модерному (modern), переведем окончательно на русский язык, - Новому времени. Тому, значит, что исторически было заложено в парадигмальных характеристиках новоевропейской культуры и перешло от нее в культуру действительно современную (contemporary).

Иными словами, постмодернизм борется с "современностью", созданной Новым временем. Он с ней фронтально и радикально рвет. Современность же как модерн включает в себя рационалистический универсализм и эпистемологический фундаментализм, веру в единство истории и линейный прогресс, в объективную истину, освободительную миссию научного знания, в торжество разума и справедливости. Постмодернизм, напротив, выдвигает на первый план гетерогенность (разнородность), различия, прерывность (разрывы и бреши в реальности), фрагментарность, маргинальность, децентрацию, непрерывное изменение, безудержную тягу к новому. Он не просто "пост", а антимодернизм.

В этом своем "анти"- качестве он противостоит всей предшествующей культуре. Если античность настаивала "Ничего слишком", то постмодернизм провозглашает прямо противоположное - "Ничто не слишком!". "Все дозволено", "Ничто не гарантировано" и "Да здравствует множественность!". В противоположность Лютеру, заявившему: "Я здесь стою и не могу иначе", постмодернист говорит: "Я здесь стою, но могу как угодно". Прежние эпохи были кумулятивными, старались все помнить. Постмодернистская установка иная - забытьЗабыть многое из того, что было когда-то естественным и нормальным, а теперь тормозит, торчит анахронизмом - чтобы прорваться к новым горизонтам бытия, к совершенно новой, не отягощенной прошлым реальности. Безусловно, постмодернистским был лозунг восставших (1968 г.) французских студентов: "Будьте реалистами - требуйте невозможного". Особенно достается от постмодернизма разуму с его стремлением найти во всем порядок и смысл, причинную обусловленность, внутреннюю согласованность (систему). "Диктатура разума", "трибунал разума", "империализм рассудка" - других, более мягких характеристик ему не находят. Вместе с разумом подвергается критике и наука за ее претензию на привилегированную позицию в познании мира, природы, общества, человека. На самом деле, как считают постмодернисты, статус у науки нисколько не выше, чем у религии, морали, искусства, вообще любого непрофессионального дискурса.

Постмодернизм отбрасывает прежнюю интеллектуальную традицию и тем, что отказывается от глубины, предельной реальности, сущностной трансценденции, вызывающе демонстрируя полное доверие к поверхности и поверхностному (в т. ч. повседневному). Мысль эта, как ни странно, очень глубокая. Чтобы убедиться в этом, достаточно задуматься над таким вот обобщением-наблюдением: "самое глубокое - это кожа" (П. Валери). И над тем, что именно почва - верхний (поверхностный) слой земли является производительным, плодоносным. Для его понимания вовсе нет нужды обращаться к земной магме.

Постмодернистское "после" ("пост" - "после") констатирует смерть или закат многих стержневых реалий прошлой культуры. Бога - как у Ницше, человека - как у Фуко, истории - как у Фукуямы, автора - как у Барта, и так далее.

Постмодернизм возник как рефлексия на новые явления в сфере искусства, и эту связь - с художественным, прежде всего литературным творчеством - он трогательно оберегает и методологически обосновывает. Нарратив (повествование) стал его эпистемологической парадигмой. В соответствии с ней, мир доступен нам лишь в виде историй, сказаний, рассказов о нем. Мы всегда накладываем на опыт какие-то нарративные структуры или сюжеты, чтобы упорядочить разрозненные данные, собранный материал. Даже физик у них не объясняет или доказывает, а повествует, рассказывает.

Связь с искусством, литературой объясняет и особую роль языка, вернее - текста в постмодернистских дискурсах. Для Дерриды, например, "ничего не существует вне текста", человек находится всегда внутри текста и выйти за него в принципе не может. Любая попытка найти референт, т. е. соотнести язык с объективной реальностью, ведет лишь к рождению новых текстов, к перерастанию текста в интертекст, к открытию, в пределе, "первотекста" или "архиписьма". В реальности интертекста легко убедиться, если задаться целью дать исчерпывающее, до конца прозрачное определение какого-нибудь понятия. Раскрывая каждое входящее в дефиницию, ее правую часть, слово, мы вынуждены будем лезть все в новые и новые словари, справочники, энциклопедии. Процесс практически бесконечный, пресечь его можно только одним способом - остановиться на какой-то интуитивной самоочевидности, но ее ведь всегда можно подвергнуть сомнению, что и делает постмодернизм.

С текстами постмодернизм работает весьма своеобразно - деконструктивистски. Деконструкция бросает вызов реалистическому анализу, она разлагает текст на исходные элементы, а затем их собирает, но уже по новой программе - не автора, а того, кто текст читает. По отношению к тексту они - автор и читатель - равны, ни у кого нет преимущества. Главное внимание при этом уделяется тому, что не высказано, более того - вытеснено, загнано на периферию. Деконструкция - это анализ разломов, несовпадений, скрытых алогизмов, неясностей и двусмысленностей, анализ по краям. Важно не то, что автор сказал, а то, что не сказал и почему.

Как социальная теория постмодернизм представляет собой радикальный плюрализм, плюрализм, идущий на смену коллективизму и индивидуализму прежних исторических эпох. В отличие от индивидуалистической атомарности индустриального общества плюрализм (а это уже постиндустриальное общество) характеризуется тем, что можно было бы назвать социальной молекулярностью - микродеятельным (реальным, в пределах сил и возможностей отдельного человека) и коммуникативным (общение - на личностном уровне) способом бытия или образом жизни. Основным ресурсом так понятой молекулярности является диалог, направленный на взаимопонимание по меньшей мере двух индивидов. Ну, а если "меру", как того требует сама жизнь, увеличить, то разговор уже должен идти о полилоге - диалоге и взаимопонимании как можно большего числа людей. Плюрализм не претендует на истину социального бытия, но он эффективен, в нем много игры, творчества, свободы, радости индивидуального самоутверждения.