Воспитание в древней Греции

сильную и перемену.Нельзя допускать,- говорит он,-  чтобы  людей,  достойных

уважения, заставляли предаваться  смеху; а  еще  менее  прилично  это  богам.

Поэтому мы не примем у Гомера и  подобных речей о богах". Но на то  Платон  и

занимается педагогикой. А вот у Прокла дело обстоит совершенно иначе. И  это

потому, что у Прокла не педагогика, но чистая символика и мифология.

.     Искусство и поэзия.  Телесные  интуиции,  то  ли  в  виде  зрительного

пластического образа, то ли в виде преобладания телесных  характеристик  над

смысловыми и духовными, то ли в  каком-нибудь другом виде, лежат в  основе  и

греческого искусства. Нечего и  говорить о том, что у греков существует  один

термин  для  понятия  "искусства"  и  "ремесла",   что   "практическими"   и

"утилитарными" являются самые  яркие "идеалисты". Таковы -  Сократ  со  своим

утилитарным   взглядом   на   искусство,   Платон   со   своим   подчинением

художественного творчества религиозным  и  общественным  задачам,  Аристотель

со своей теорией "музыкального"  Воспитания,  Плотин  со  своим  подчинением

художественного эроса мистическому восхождению и т. д.,  и  т.  д.  Немыслим

был взгляд на чистое искусство как  на нечто ценное и даже просто  возможное.

"Искусство для искусства" - невозможная вещь для античности. Учение Канта  о

бескорыстии эстетического наслаждения  показалось бы греку диким  извращением

нравов и варварской порочностью  и глупостью. Эта телесная  придавленность  и

духовная несвобода лучше всего  иллюстрируется  отдельными  искусствами,  как

они трактовались  и  существовали  в  Греции.  Поговорим  о  наиболее  ясных

примерах - из поэзии.

      О пластичности  греческой поэзии писано очень  много. Но можно  сказать,

что далеко не все исследователи  одинаково хорошо  и  глубоко  чувствуют  эту

пластику. Пластика греческой поэзии не есть нечто только внешнее или  только

украшающее. Она существенно организует самый смысл и структуру этой  поэзии.

Можно не говорить специально о Гомере, так  как  и  всякий  эпос  более  или

менее  пластичен,  и  везде  в  эпических  сказаниях  телесное   изображение

заслоняет внутренне развивающуюся  логику субъекта. Но то же  самое,  однако,

надо сказать и о  греческой  драме.  Здесь  также  почти  полное  отсутствие

самостоятельной  логики  событий  духа;   и   действия   оказываются   почти

немотивированными.  Судьба  тут  не  есть  имманентная  логика   жизни,   но

насильственно врывающийся извне  слепой случай. Почему Эдип убил своего  отца

и женился на своей матери,- это  так и останется неизвестным  навсегда,  хотя

и ясно, что он - ответчик сам за себя, ибо  не  только  Плотин  мыслит  себе

человека как самостоятельного  актера  на  мировой  сцене,  "разыгрывающего"

войну,  вражду,  взаимное  пожирание  и  смерть,  но  отказать  человеку   в

свободной  воле  не осмелился даже  "механист"   Эпикур.   В   особенности

статуарность и пластика трагедии видна на писателях, в которых  кульминирует

аттический гений, на Эсхиле, Софокле  и Эврипиде.  У  Эсхила  трагедия  почти

ничего общего не  имеет  с  нашей  драмой.  Это  -  своего  рода  лирические

оратории, в которых монологи и  десятки,  сотни  стихов  уничтожают  в  корне

всякую внутреннюю логику и динамику жизни. Прометей  висит  на  скале  целую

трагедию, и действие ни на шаг не подвигается в  течение  всей  трагедии.  В

"Семи против  Фив"  эпическое   чередование  монологов  доведено  до  полного

схематизма. Характеры - одноцветны,  неприступны,  монолитны.  Каждый  герой

стоит перед нами как статуя; и  мы не видим, а только верим  и  догадываемся,

что между этими  статуями  происходит  какая-то  драма  и  трагедия.  Оценка

убийства Орестом своей матери, хотя и отличается большей  пространностью  от

простого   гомеровского   одобрения   этого   события,   все   же   получает

окончательную  форму  и  смысл  только  с  появлением   Афины.   Проклятие,

тяготеющее над всем родом и  тем ослабляющее или  часто  просто  уничтожающее

драматизм действующих  лиц,  вполне  налицо  не  только  в  эпосе,  но  и  у

трагиков. Орест как будто и  сам проявляет инициативу в  мести  за  отца;  но

оказывается, что и тут решающую роль играет повеление Аполлона.  Даже  самые

мучения Ореста даны в виде Эринний, о пластическом образе которых  у  Эсхила

можно было бы написать целое  небольшое  исследование.  Развязка  сплошь  да

рядом принадлежит богам, а не людям. Наконец,  наличие  длиннейших  хоров  у

Эсхила, наполняющих большую часть  его трагедий, уже  достаточно  говорит  об

отсутствии у него психологии, трагедии и драмы в  нашем  смысле  слова.  Что

такое хор? Это есть как бы  объективированная  мысль,  отелесенное  чувство,

обезличенный субъект. Это -  мысль,  чувство  и  субъект  -  в  пластической

трактовке.

      Быть  может,  еще   ярче  сказывается  основная  античная  интуиция  на

характере древнегреческой музыки. Если западная драма ни в каком  случае  не

может быть помещаема в один отдел  с драмой античной, то музыка древних  есть

нечто уже совсем  несоизмеримое  с  музыкой  западной.  При  нашей  обычной,

ходячей  "классификации"  искусств,  где  мы  распределяем  искусства  самым

внешним и несущественным образом, т.  е.  по  роду  материала,  из  которого

сделано  произведение,  мы  должны  стать  совершенно  в  тупик  перед   тем

явлением, которое именуется греческой  музыкой. Уже о  Пасторальной  симфонии

Бетховена  можно  сказать,  что  она  настолько  же  близка   к   ландшафтам

Рембрандта, насколько к искусству  Палестрины, а  футуризм  и  Пикассо  почти

ничего не имеют общего с бытовой  и реалистической живописью  старых  времен.

То же надо сказать и о музыке греков. Она гораздо ближе к Фидию, чем к  Баху

и Бетховену.  Грек  и  здесь  продолжает  как  бы  ощупывать  статую,  хотя,

казалось бы, столь бестелесное  искусство, как музыка, и очень  мало  дает  к

этому оснований. Я отмечу здесь  две-три характерных черты.

      Греческая  музыка   есть   музыка   почти   исключительно   вокальная.

Инструменты немногочисленны и  поразительно  примитивны,  и  существуют  они

почти исключительно  для  сопровождения.  Музыка  имела  значение  лишь  как

придаток поэзии. Она не имела  у  греков  самостоятельного  значения;  и  для

Аристотеля музыка - лишь "главнейшее из украшений трагедии".  Музыка  только

подчеркивает  содержащиеся  в  самой  поэзии  мелодические   и   ритмические

отношения. Это - в значительной мере лишь выразительная  декламация  или  же

речитатив .Платон отнюдь не высказывает  никакого  парадокса,  когда  пишет:

"Никогда Музы не смешали  бы вместе голоса  зверей,  людей,  звуки  орудий  и

всяческий шум с целью воспроизвести  что-либо единое. Человеческие  же  поэты

сильно спутывают и неразумно смешивают все это, так что вызвали бы смех  тех

людей, которые, по выражению Орфея, получили в удел "возраст услад";  эти-то

ведь видят, что здесь все  спутано.  Подобного  рода  поэты  отделяют,  сверх

того, ритм и облик от напева, прозаическую  речь  помещают  в стихи,  а,  с

другой стороны, они употребляют  напев и ритм без  слов,  пользуясь  отдельно

взятой игрой или на кифаре, или  на флейте. В  таких  случаях,  т.  е.  когда

ритм и гармония лишены слов, очень  трудно бывает  распознать  их  замысел  и

какому  из  достойных  внимания  роду  воспроизведения   употребляется   это

произведение. Необходимо, впрочем, заметить, что, насколько  подобного  рода

искусство весьма пригодно для скорой и без запинки ходьбы и для  изображения

звериного крика, настолько же это искусство, пользующееся игрой на флейте  и

на кифаре, независимо от пляски и  пения, полно немалой грубости.  Применение

отдельно взятой игры на флейте и  на кифаре заключает в себе нечто  в  высокой

степени безвкусное и достойное  лишь фокусника".  Грек  не  мог  бы  стерпеть

нашего оркестра; это для него  было  бы  просто  какофонией  и  безобразием,

безвкусием. Тут действовал строгий  императив, не раз формулированный  тем  же

Платоном: "Гармония и ритм  должны  следовать  словам;  "размер  и  гармония

должны сообразоваться со словом, а не слово с ними". Итак, греческая  музыка

есть искусство преимущественно  вокальное и словесное,  где  слово  подчиняет

себе ритм и мелодию и  где  никакой  инструмент  не  имеет  самостоятельного

значения.

.      Математика и космология.  Скульптурна и осязательна у греков  не

только  поэзия  и  музыка  или  вообще  искусство.   Скульптурна   наука   -

математика, физика, астрономия. Об античном стиле математики уже  достаточно

говорилось  выше;  и  тут  трудно  сказать  что-нибудь  лучше,  чем   сказал

Шпенглер. И кажется, об этом меньше спорят. Но физику и астрономию  все  еще

продолжают причесывать на западный манер; и  конечно,  в  результате  такого

причесывания получается нечто  в высокой мере  наивное,  бездарное и вялое,

какие-то басни и анекдоты, вместо подлинной греческой физики и  астрономии.

       Философия   и  Воспитание  Однако  самое,  быть  может,  замечательное

выражение основной скульптурно-световой и осязательно-пластической  интуиции

античности  заключено  в  ее  философии;  и  тут  мы  вплотную  подходим   к

разрешению  главного  вопроса  нашего  очерка,  к  вопросу  о  происхождении

древнегреческих теорий символизма.

      Уже и сейчас  нам ясно, что принципиально не  может быть у греков  такой

философии, которая не была бы эстетикой, и такой эстетики, которая  не  была

бы в то же  время  философией,  и  именно  "первой  философией",  употребляя

термин Аристотеля. Бытие для  греков  есть  храм,  или  дворец,  наполненный

статуями: как же античная онтология может не быть  эстетикой?  И  какая  еще

возможна для грека онтология, если построено бытие (и в нем  мир  и  человек)

как божественное изваяние, как мраморная  статуя, как  божественно-прекрасное

и вечно-юное,  цветущее  тело?  Там,  где  бытие  есть  нечто  отдельное  от

статуарности, там, где быть  -  не  значит  быть  изваянием,-  еще  возможно

разделение онтологии и эстетики. Но это невозможно в Греции.  И  вот  почему

Плотин мог бы и не писать своих  двух трактатов о красоте,  и  мы  все  равно

знали бы с той же точностью его  эстетику из его общей эйдологии, а  эстетику

Аристотеля меньше всего можно  понять из его формальной  "Поэтики",  если  не

привлекать еще  "Метафизики",  которая  на  первый  взгляд  как  раз  ничего

эстетического в себе не содержит.  Эта  печать  статуарности  и  оптической,

скульптурной телесности лежит  на всех самых  отвлеченных  системах  античной

философии; и мы чувствуем, как не может успокоиться  ни  мысль  Платона,  ни

мысль Аристотеля, ни мысль Плотина  и Прокла, пока не дойдет  до  статуи,  до

светового символа, до мифа.  В  основе  этой  философии  лежит  скульптурная

мифология. Ее задача, как философии,- уразумение этой мифологии в разуме.  И

она умирает тотчас же после того, как разумно и  диалектически  раскрывается

в ней сущность первоначальной скульптурной мифологии. Миф питает  философию,

и скульптурно-осязательный материал отдает себя на волю логоса.  Иссякает  и

исчерпывается этот опыт - кончается  и умирает философия.

      Ясно нам также,  что  философская  проблема  человека  и  человеческого

Воспитания есть проблема, прежде  всего,  эстетическая,  хотя  эта  эстетика

ничего общего не имеет с эстетикой  и эстетическим  Воспитанием  Запада.  Все

наше предыдущее изложение должно показать,  что  всякое,  решительно  всякое

Воспитание для грека есть Воспитание эстетическое, ибо сам человек  есть  не

что иное, как статуя.

      Это доходило до  буквального отождествления, так   что  Платон  называет

обучение пению и метрике  просто  воспитанием,  а  Цицерон,  излагая  мнение

греков, высшую форму воспитания находит "in nervorum  vocumque  cantibus"  .

Что такое статуя? Это и тело, и не просто тело. Это - дух. Но мы теперь  уже

хорошо знаем, что это тело - только в меру необходимости  для  осуществления

духа и это дух - в меру вмещения духовного начала телесным. Недаром учителя

назывались  в  Греции  "софронистами",  т.  е.  целомудренниками,  учителями

целомудрия, а также "косметами", охранявшими в питомцах их  "евкосмию".  Кто

не отдаст себе ясного отчета в  диалектической сущности  скульптуры,  тот  не

поймет  ни  платонического  учения  об  идеях,  ни  общеантичного  учения  о

человеке и его Воспитании.  Это  Воспитание  -  насквозь  эстетическое.  Нет

неэстетического воспитания, как нельзя сначала  изготовить  статую  саму  по

себе, а потом изготовлять ее художественную форму.  Что  значит  статуя  без

художественной формы? Это значит,  что  нет  еще  никакой  статуи,  что  еще

ничего не сделано для того, чтобы  была статуя. Так и в воспитании  человека.

Когда  греки  хотели  сказать,  что  данный  человек   совсем   необразован,