В «Новоуказанных статьях о татебных, разбойных и убийственных делах» 1669 г. содержались нормы, которые освобождали психически больных от ответственности за убийство. Это объяснялось тем, что  «бесный страждет неволею» и, стало быть, невиновен в содеянном, так как действует не по своей воле. Существовала норма согласно которой «аще бесный убьет, то неповинен есть смерти».¹⁸ Данная норма не распространялась на другие преступления, такие как татьба или разбой, так как, руководствуясь обыденным представлением о психических болезнях, законодатель полагал, что они в отличие от убийства заслуживают наказания в силу их корыстной направленности. Известно, например, что в 1665 г. некая Авдотьица, обвиняемая в краже соболиного меха, была направлена в Троицкий девичий монастырь с запросом о том, действительно ли она «бесноватая». В монастыре было установлено, что у «Авдотьицы юродства, как у беснующихся, не водилось и она была в полном разуме». На основании этого заключения ей по всей строгости закона палач отсек руку¹⁹. Но важно, что лечение «бесноватых» законодательством не предусматривалось.

     В законодательных актах XVII–XVIII вв., которые  содержали нормы о неответственности «бесных» и «умалишенных», были отражены упрощенные представления о влиянии психических болезней на общественно опасное поведение. В этой связи неответственность психически больных связывалась только с совершением определенных преступлений. Артикул Воинский 1716 г. (толкование 195) предусматривал, что «наказание воровства обыкновенно умаляется или весьма отставляется, ежели кто… в лишении ума воровство учинит»²⁰, то есть допускалось не только смягчение наказания за воровство, но и полное освобождение от наказания. Однако принудительное лечение таких лиц не предусматривалось. Психически больные лица, совершившие преступные деяния, помещались в принудительном порядке в монастыри, которые служили для них местом изоляции и удержания, где «колодники» содержались «под крепким надзором», закованные в кандалы и цепи, под охраной солдатского караула. Во многих случаях эти меры были необходимы, так как в монастыри направлялись наиболее опасные больные, склонные к убийству и другим формам насилия. Срок содержания в монастырях законодательно не определялся и зависел от многих обстоятельств. В ряде случаев наиболее опасных больных держали в тюрьмах, так как в монастырях им не могли обеспечить надлежащий надзор и уход. При отсутствии поблизости подходящего монастыря опасные больные также направлялись в тюрьмы.

     Применение правоохранительных мер в отношении психически больных, совершивших преступные деяния, порой было использовано в личных целях и не являлось законным. Судебные хроники того времени зафиксировали случаи осуждения заведомо нездоровых  лиц к длительному тюремному заключению и даже к смертной казни. При этом казнили лиц, неугодных опасными речами высшим властям и доставлявших своим поведением массу хлопот, либо опасений местным чиновникам. Так, по царскому указу Алексея Михайловича был повешен Ивашка Клеопин, который, считая себя царем, высказывал бредовые идеи величия, постоянно гонялся за людьми, нападал на отца и мать с саблей, ранил брата и бросался в огонь. Гетман Брюховецкий, в свою очередь, велел сжечь шесть психически больных женщин, которых по своему суеверию объявил ведьмами в связи с тем, что его жена не могла забеременеть и болела чахоткой.²¹

     Однако в средневековой России в отличие от Западной Европы не было жестокого преследования душевнобольных. Факты такого рода, в отличие от средневековой Европы, были единичными, что дало основание историку права И.В. Константиновскому утверждать: «Россия не воздвигала костров для уничтожения больных (умалишенных, маниаков и безумных), несмотря на то, что власть и общество легко смотрели на лишение жизни в других случаях». В случае совершения ими убийства или разбоя их не признавали виновными и помещали в монастыри для «изгнания бесов», в то время как в Западной Европе лиц обвиненных в колдовстве или одержимых бесом, ждали жестокие пытки и мучительная казнь на костре.²²

     При Петре I была совершена попытка упорядочить процесс применения принудительных мер медицинского характера.  В 1721 г. он  издал устав Главного магистрата и возложил на него обязанность создания «цухтгаузов» (смирительных домов) и «гошпиталей» (больниц) для психически больных. В 1722 г. издается указ о помещении в монастыри умалишенных и лиц, осужденных на вечную каторгу, но «неспособных к ней по состоянию здоровья»,²³ а в следующем году новым указом была запрещена посылка «сумасбродных» и «помешанных» в монастыри и поставлена задача Главному магистрату учредить госпитали. Но этот указ в связи со смертью Петра I не был исполнен, и вскоре последовал Сенатский указ «Об отсылке беснующихся в Святейший Синод для распределения их по монастырям». Согласно новому указу «поврежденные в уме» колодники по «важным делам» направлялись в Спасо-Ефимьевский монастырь и содержались в условиях тюремного режима бессрочно.

     Важно отметить, что в России того времени существовала проблема дефицита мест в монастырских больницах и  они предназначались преимущественно для душевнобольных преступников, занимавших высокое положение в обществе. В связи с этим в начале XVIII века Святейший синод всячески пытался отказать светской власти в содержании душевнобольных при монастырях.

     Некоторые изменения в содержании душевнобольных произошли в период правления  Екатерины II, когда она в 1776 г. специальным указом предписала содержать душевнобольных преступников в Суздальском монастыре нескованными и обращаться с ними «с возможною по человечеству умеренностью». Принятие указа не означало того, что в действительности отношение к душевнобольным преступникам стало соответствовать требованиям гуманности. Обращение с душевнобольными лицами, даже не совершившими никаких правонарушений, в «сумасшедших домах» отличалось жестокостью и было направлено не столько на их лечение, сколько на усмирение. ²⁴Другим  серьезным шагом в отношении лиц психически больных стало учреждение в 1775 г. приказов общественного призрения, в обязанность которых входило учреждение домов для умалишенных, устройство в 1776 г. первого дома для душевнобольных в Новгороде, затем в Москве и других губернских городах.

     Направление психически больных в монастыри  настолько вошло в практику, что даже в первой половине XIX в., когда существовала сеть медицинских учреждений, психически больных, совершивших опасные преступления, направляли не только в психиатрические больницы, но и в Спасо-Ефимьевский монастырь, в списках которого значились декабрист Шаховской, государственный преступник Ковалев и лица низших сословий, совершившие опасные деяния.

     В 1801 г. Александр I издал Указ «О непридании суду поврежденных в уме людей  и учинивших в сем состоянии  убийство». Такие лица в соответствии с Указом направлялись в дома для душевнобольных без определения срока содержания, что означало их бессрочную изоляцию. А в 1827 г. Государственный Совет установил правила выписки лиц, совершивших убийства из психиатрических больниц. Такие лица могли быть выписаны по истечении пяти лет при отсутствии признаков психической болезни с разрешения Министерства внутренних дел. В исключительных случаях при поручительстве влиятельных лиц допускалось сокращение пятилетнего срока.²⁵

     В последующем правовое положение психически больных, совершивших преступления, получило более определенное законодательное закрепление. В Своде законов 1832 г. предусматривалось освобождение от наказания не только за убийства, но и за другие преступления, а также впервые упоминалось о принудительном лечении «безумных» и «сумасшедших». При этом предписывалось содержать таких лиц отдельно от других душевнобольных в специальных отделениях домов сумасшедших. Больные, совершившие преступления, помещались в общие дома для душевнобольных и ничем в этом отношении не выделялись. Возбужденных больных связывали, подвергали мучительным процедурам, направленным не столько на их лечение, сколько на усмирение. Имели место случаи избиения больных санитарами.

     Уложение  о наказаниях уголовных и исполнительных 1845 г. значительно расширило круг невменяемых лиц, выделив три формы психических расстройств: хронические – «сумасшествие и безумие» (ст. 95), временные – «припадки умоисступления и совершенное беспамятство» (ст. 96) и иные расстройства психической деятельности вследствие старости, дряхлости и лунатизма, лишающие «надлежащего разумения» (ст. 97).²⁶

     Безумные  и сумасшедшие, совершившие убийства, покушение на убийство, посягательство на собственную жизнь и поджог, в принудительном порядке помещались в дома умалишенных сроком на два года. Этот срок мог быть сокращен при отсутствии опасности больного и решении вопроса о передаче его под надзор лицам, заслужившим доверие. Основанием для продления срока принудительного лечения являлись припадки, свидетельствовавшие об опасности больного для окружающих. В случае обострения болезни лечение «статейных больных» становилось практически пожизненным. Глухонемые от рождения, не имевшие понятия о своих обязанностях и законе, при совершении ими убийств и поджогов приравнивались к безумным и сумасшедшим и содержались отдельно от других лиц под постоянным наблюдением.

     Вследствие, среди пациентов, находившихся на принудительном лечении в психиатрических больницах, оказывались не самые опасные лица из числа хронически больных и слабоумных, а под присмотр родственников отдавались «статейные», страдавшие припадками умоисступления, которые представляли повышенную опасность для окружающих. Требование об оставлении в больнице до «совершенного выздоровления» для хронических больных означало пожизненное содержание в домах умалишенных, а положение о двухлетнем сроке наблюдения для лиц, которые совершили преступления в состоянии временного психического расстройства, обрекало их на двухлетнее пребывание в условиях принудительной изоляции и врачебного наблюдения без всякой к тому необходимости.

     Шаг вперед в развитии понятия невменяемости  как обстоятельства, исключающего привлечение к уголовной ответственности, сделало Уголовное уложение 1903 г. Определение невменяемости в этом акте максимально приближено к современному. «Не вменяется в вину, - гласит ст. 39 Уголовного уложения, - преступное деяние, учиненное лицом, которое, во время его учинения, не могло понимать свойства и значения им совершаемого или руководить своими поступками вследствие болезненного расстройства душевной деятельности, или бессознательного состояния, или же умственного не развития, происшедшего от телесного недостатка или болезни. Согласно ст. 39 Уголовного уложения совершившие указанные преступления лица помещались в специальные больницы независимо от характера психического расстройства. В результате пациентами психиатрических больниц становились лица, совершившие опасные деяния в состоянии временного психического расстройства и не нуждавшиеся в принудительном лечении. Срок принудительного лечения и порядок выписки Уголовным уложением 1903 г. не регулировались. В этой связи Особое совещание при Государственном совете решило сохранить порядок, принятый Уложением о наказаниях 1845 г., и перенести его в Устав уголовного судопроизводства.

     Уголовное законодательство России советского периода  исключало возможность наказания  лиц, совершивших общественно опасное  деяние в состоянии невменяемости, и уделяло внимание их принудительному  лечению. Например, Руководящие начала по уголовному праву РСФСР 1919 г. предлагали применять к таким лицам лишь принудительные меры и меры предосторожности. Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. предусматривал принудительное лечение как меру социальной защиты, применяемую по приговору суда. Он включал две нормы о «мерах социальной защиты», заменяющих по приговору суда наказание или следующих за ним (ст. 46):

     а) помещение в учреждение для умственно или морально дефективных;

     б) принудительное лечение, специально оговорив, что «суд выносит постановление  о мерах социальной защиты, если не применяет к обвиняемому наказания, но вместе с тем считает пребывание его на свободе опасным для общества» (ст. 47).

     Практика  применения данных норм была чрезвычайно  неоднородна. Суды «часто путались в  своих решениях, не имея возможности уяснить себе, к кому же должно быть применяемо принудительное лечение, и выносили в разных случаях то одно, то другое решение: то признавали виновным и ответственным и одновременно назначали принудительное лечение, то признавали невменяемым и тоже давали принудительное лечение, иногда признавали невменяемым и в то же время выносили обвинительный приговор по соответствующим статьям кодекса».²⁷

     Вследствие  несовершенства норм УК РСФСР 1922 г. о  психически больных лицах, сложились  две неблагоприятные тенденции: первая заключалась в признании психопатов, алкоголиков и органиков умеренно вменяемыми, вторая – в направлении таких лиц в общие психиатрические больницы, поскольку предусмотренные Уголовным законом учреждения для умственно и морально дефективных отсутствовали. В результате лечение таких субъектов осуществлялось в условиях постоянного конфликта между преступными элементами, переполнявшими больницы, и медицинским персоналом.

     Основные  начала уголовного законодательства СССР и союзных республик 1924 г. отнесли меры, применяемые к психически больным, совершившим общественно опасные деяния, к мерам социальной защиты медицинского характера, включив в них: а) принудительное лечение; б) помещение в лечебное заведение в соединении с изоляцией (ст. 5, 15).

     Уголовный кодекс РСФСР 1926 г. к мерам медицинского характера относил принудительное лечение и помещение в лечебное заведение, соединенное с изоляцией. Таким образом, законодатель дифференцировал меры социальной защиты медицинского характера в отношении психически больных лиц, направляемых на принудительное лечение в общие и психиатрические больницы, и психопатов, нуждавшихся в принудительном помещении в лечебные заведения, соединенные с изоляцией. Однако такого рода медицинских учреждений (особых стационаров) для психопатов не существовало, и в скором времени произошло очередное переполнение психиатрических больниц общего типа психопатами, наркоманами и алкоголиками, которые грубо нарушали больничный режим, терроризировали медицинский персонал и совершали побеги. В 30-е годы разноречивость в понимании мер социальной защиты медицинского характера среди юристов и психиатров, отсутствие их инструктивной регламентации и организационного опыта приводили к нарушениям требований УПК РСФСР 1923 г. В ряде случаев суды назначали меры социальной защиты медицинского характера без предварительной судебно-психиатрической экспертизы. Психиатры, в свою очередь, выписывали лиц, находившихся на принудительном лечении, без решения суда. Сроки принудительного лечения были явно недостаточными: в течение первых шести месяцев выписывалась половина психически больных, треть которых составляли лица, совершившие побеги из больниц. Сложившееся положение изменилось в лучшую сторону после принятия Инструкции Народного комиссариата юстиции и Народного комиссариата здравоохранения РСФСР от 17 февраля 1935 г. «О порядке назначения проведения принудительного лечения психически больных, совершивших преступления», в соответствии с которой назначение и снятие принудительного лечения четко относились к функции судов (п. 1). При этом проведение судебно-психиатрической экспертизы предусматривалось обязательно. В 1954 г. министром здравоохранения СССР после согласования с заинтересованными министерствами и ведомствами была утверждена Инструкция, которая регламентировала основания и порядок назначения, проведения и прекращения принудительного лечения в отношении: а) лиц, признанных невменяемыми, б) лиц, совершивших преступления в состоянии вменяемости, но до вынесения приговора заболевших хронической психической болезнью, в) лиц, заболевших хронической психической болезнью во время отбывания наказания в месте лишения свободы.²⁸