Значение творчества Джека Лондона в мировой литературе

    «Он уже не помнил, когда останавливался на ночь и когда снова пускался в путь. Шел, не разбирая времени, и ночью и днем, отдыхал там, где падал, и тащился вперед, когда угасавшая в нем жизнь вспыхивала и разгоралась ярче. Он больше не боролся, как борются люди. Это сама жизнь в нем не хотела гибнуть и гнала его вперед» [22, 29]. Вот он, огонь, жажда жизни. Но нет, им еще не испита до дна чаша страданий. Мы давно ждем облегчения, но его нет ни для героя, ни для читателей, хуже того - тучи сгущаются. Уже нависла новая угроза: путника начинает преследовать волчица, больная, чихающая и кашляющая. Здесь скрыта горькая ирония: унизительно мужчине сражаться с больной волчицей, но путник так обессилен, что для него почетно и такое соперничество, ибо оно представляет для него смертельную угрозу.

    Обглоданные кости оленя и корабль, увиденный  человеком вдали, укрепляют его  волю к жизни, организуют его силы и проясняют сознание. Начинается многодневный судорожный путь к кораблю.

    Ослабевший  зверь не решается наброситься на человека. Два изможденных существа бредут по равнине. Несчастный путник натыкается на обглоданные кости  своего товарища Билла, который бросил его. Рядом лежит его мешочек с золотом. Злая ирония судьбы - Билла настигла расплата. Человек выдавил из себя «ха-ха!», «он засмеялся хриплым, страшным смехом, похожим на карканье ворона, и больной волк вторил ему, уныло подвывая». Но человек не взял золота и не стал «сосать кости Билла. А Билл стал бы, будь Билл на его месте, размышлял он, тащась дальше» [22, 35]. Страшная, отвратительная мысль, но такая естественная в его состоянии.

    Человек бредет дальше. Он уже не в силах  вычерпывать воду и ловить пескарей. Он может только ползти. Колени и ступни его содраны до живого мяса. Волк лижет кровавый след человека. Чувство надвигающейся опасности заставляет человека принять решение. «Даже умирая, он не покорялся смерти. Возможно, это было чистое безумие, но и в когтях смерти он бросал ей вызов и боролся с ней» [22, 37]. Он притворяется спящим, всеми силами стараясь при этом не потерять сознания, терпеливо ждет приближения волчицы. И не только приближения, а укуса. Начинается смертельная схватка двух умирающих, обессилевших, не способных убить друг друга существ. Победителем выходит человек. Он оказался хитрее и жизнеспособнее.

    И вот, не в силах даже ползти, а, только извиваясь, как неведомое чудовище, в полуобморочном состоянии продвигается человек последние десятки метров, чтобы его заметили с корабля. Его обнаруживают и спасают. После чудовищных мучений и терзаний наступает благополучный конец. Победила воля к жизни. Шла борьба до конца, на карту было поставлено все. Победа потому и далась, что ей отдано было все без остатка.

    Это не искусственное преувеличение  тех или иных человеческих свойств, а художественное открытие Лондона. Оно было результатом проникновения  в суть человека, шло от избытка собственных жизненных сил и было плодом жизненного опыта смелого, энергичного мужчины, который до конца дней любил помериться силами с опасностью.

    Внимание  Джека Лондона к острым ситуациям, сопряженным для героя с тяжелой  борьбой, и реалистическая ее трактовка  дали ему возможность выступить  новатором. Ни один писатель в Америке до Лондона не показал с такой художественной силой возможности человека, неисчерпаемость его физических сил, его упорство в борьбе. Горький верно подметил, сказав, что «Джек Лондон - писатель, который хорошо видел, глубоко чувствовал творческую силу воли и умел изображать волевых людей» [8, 73].

    Лейтмотив всего северного цикла - тема товарищества. Товарищеская поддержка - это, по мысли писателя, решающее условие победы над природой. Мораль Севера основана на доверии и взаимной честности. Суровые условия счищают с человека шелуху неискренности и показной храбрости, обнажают его подлинную ценность. Лондон выступает против эгоизма и индивидуализма, за дружбу и взаимопомощь, за сильных духом. Трус, ничтожный человек, по убеждению автора, скорее погибнет, чем смелый, так гибнут потерявшие самообладание золотоискатели в новелле «В далеком краю» и Билл, бросивший товарища, в рассказе «Любовь к жизни».

    Лондон  не принадлежал к числу тех  писателей-романтиков, которые розовыми красками рисуют трудности борьбы и тем самым обманывают, разоружают читателя перед лицом серьезных испытаний. «Любовь к жизни», «Развести костер», «Мужество женщины», «Закон жизни» и десятки других рассказов, романы и повести выдающегося американского писателя - вот бессмертные свидетельства особого, неповторимого дарования Джека Лондона и его мужественного реализма.

    Своими  книгами он вновь и вновь доказывал, что и в тягчайших обстоятельствах  человек не беспомощен - решают его  духовные качества, его нравственная позиция. Его воля или безволие. Человечность или своекорыстие. Чувство морального долга или желание разбогатеть любой ценой.

    Герои лучших новелл Лондона оказывались  в необычайно драматических, крайне напряженных жизненных ситуациях, когда отступает все наносное и неистинное в человеке и с беспощадной четкостью выявляется его суть. Психологический рисунок северных рассказов не признает зыбкости штрихов, прихотливой игры оттенков, неясности авторского отношения к персонажам; он вызывает ассоциации не с полотном импрессиониста, а с плакатной графикой.

    Первых  читателей Лондона поражали свежесть материала,   увлекательность   сюжета,   необычность   героев; нельзя было не оценить строгой внутренней организации каждой новеллы, таящейся в ней энергии драматического нарастания, ее упругой словесной ткани.

      Лондона привлекали характеры целостные, крупные и выразительные, но эта целостность не являлась - во всяком  случае,  в   лучших   его   новеллах - следствием упрощения, огрубления   внутреннего   мира персонажей.

    «Жители Севера рано познают тщету слов и неоценимое благо действий». Мысль, высказанная в «Белом Безмолвии» афористически выражает всю творческую  программу клондайкского цикла. Для бесчисленных лондоновских «чечако» - зеленых новичков, не представляющих, что их здесь ждет, - Север становится самым суровым в жизни испытанием возможностей, заложенных в человеке.

    «Север есть Север, - писал Лондон,- и человеческие сердца подчиняются здесь странным законам, которых люди, не путешествовавшие в далеких краях, никогда не поймут» [2, 115]. Часто не понимали их и сами «путешественники». Для героев, которым отданы симпатии Лондона, главным на Севере было не золото, не обогащение: одних навсегда пленяла романтика Клондайка, другие больше всего дорожили крепко завязывавшимися здесь узами дружбы, чистотой человеческих отношений. Однако людей заставляла ехать на Север золотая лихорадка, и она не могла не разжигать низменных инстинктов, стремления, во что бы то ни стало добиться удачи. Высокая романтика и грезы нездорового «золотого» ажиотажа переплетались, оставляя причудливый отпечаток на сознании жителей северной страны.

    Лондон, конечно, ощущал самый существенный изъян созданной им художественной концепции: благородство поступков и бескорыстие помыслов, которыми наделены его герои, плохо согласуются с их неотступными мечтами о богатстве и владеющим ими азартом конкуренции. Лондон стремился смягчить его, то, прибегая к комической развязке, то стараясь придать картинам конкурентной борьбы из-за золота романтический оттенок.

      Рассказ «В далеком краю», где и содержится афоризм о законах Севера, непонятных тем, кто здесь не побывал, посвящен двум людям, каждый из которых представляет характернейший тип из числа встреченных Лондоном на Клондайке. Один - бывший конторский клерк, которого Север привлекал лишь шансом разбогатеть. Другой - романтически настроенный интеллигент, устремившийся сюда вместе с другими, но не ради банковского счета, а в поисках ярких впечатлений. Уэзерби и Катферт противоположны во всем, кроме одного,- они не созданы для Севера. Не чувствуют суровости его обязательных для каждого законов. Не сознают ответственности, которую здесь должны поровну делить все.

    Случается так, что они принуждены перезимовать вдвоем в хижине, стоящей далеко от обитаемых мест. Они оказываются лицом к лицу с природой, они «выключены» из цивилизации. И здесь с жестокой очевидностью выступает то самое главное, что - при всех различиях - уравнивает тупого конторщика с рафинированным эстетом: их бескрайний эгоизм. Отношения между ними - та же конкурентная борьба, только не за прибыль, а за  выживание. И при тех условиях, в каких они очутились,  исход ее не может быть иным, чем в финале новеллы:  умирающий Катферт, придавленный телом Уэзерби, которого он прикончил в звериной драке из-за чашки сахара.

    Финал рассказа полон выразительной символики. Тяготение к обобщенным сюжетным и психологическим ситуациям, к символической образности - вообще одна из характернейших черт северного цикла. Отметив ее, литературоведы нередко говорят о том, что искусство молодого Лондона близко к романтизму. Указывают, что многие герои клондайкских новелл выступают в романтическом ореоле, да и весь воссозданный Лондоном мир Клондайка полон романтики.

    Открывшаяся ему на Клондайке картина - не «золотой лихорадки», а самого Севера, живущего по своим таинственным и непреложным законам,- была слишком величественной, чтобы уместиться в тесных рамках строго правдоподобного, почти документального повествования. За этими рамками осталась бы замкнутая и гордая красота северной природы; никаким документализмом не передать было эпической масштабности разыгрывавшихся на Севере драм, остроты конфликтов, напряженности переживаний.

    И в наиболее зрелых своих новеллах Лондон нащупывал совершенно новый для его времени тип реализма - сочетающего безукоризненную верность каждой подробности с поэтической фантазией, с лирическими отступлениями, которые перебивали стремительное развертывание интриги, придавая повествованию углубленность и эпический размах.

    Вернемся  еще раз к новелле «В далеком  краю» и, зная ее содержание и развязку, перечитаем внимательно. Запомнятся, прежде всего, страницы, на которых рассказано не о перипетиях взаимоотношений героев, а о гнетущем их страхе Севера, самом большом страдании, которого не могли перенести и куда более сильные люди. Страх Севера – неразлучный спутник Великого Холода и Великого Безмолвия, отсутствие жизни и движения, мрак, бесконечный покой дремлющей земли, показавшийся только на минуту краешек солнца, чей скудный луч точно рассеял ужас и заставил Уэзерби и Катферта в последний раз потянуться друг к другу искалеченными руками,- этот мотив проходит через всю новеллу. И она приобретает новое, философское звучание: это рассказ о том, как людьми овладевает испуганное оцепенение перед немым величием природы, рассказ о вечно повторяющемся круговороте бытия, перед которым ничтожной суетой оказываются не только раздоры из-за сахара, но и вся погоня за богатством, и вся «цивилизация», навеки лишившая человека чувства своей слитности с макрокосмом.

    Второй  план, лирический и поэтический, таких лондоновских новелл, как «Белое Безмолвие», «Там, где расходятся пути», «Сын Волка», «Рш15», придавал им особую художественную емкость. Это были не просто рассказы о нравах Клондайка, его жизни и людях. В лучших лондоновских новеллах проступают черты современного эпоса - присущая эпической поэзии обобщенность рисуемых ситуаций, многозначная символика образов и тяга к большой философской проблематике.

    Реализм северных рассказов одухотворен  поэзией. В годы творческого кризиса Лондон вернулся к золотоносной для него клондайкской «жиле» и создал еще один цикл новелл, отмеченных высоким профессиональным мастерством. В них выведены запоминающиеся характеры, точно передана атмосфера Севера времен «золотой лихорадки», показаны социальные контрасты Клондайка. И все-таки «Смок Беллыо» несопоставим с ранними сборниками. И не только потому, что вошедшие в книгу новеллы вторичны (причем Лондон порой заново обрабатывал уже использованные сюжеты). Утраченным оказалось самое драгоценное завоевание первых лондоновских книг - лирическая насыщенность и философская масштабность, которые отличали «В далеком краю», «Тропой ложных солнц», «Любовь к жизни». Полные отголосков эпических сказаний древности, эти новеллы сегодня воспринимаются как явления подлинно новаторские, как образцы складывающейся новой поэтики. Они стоят у истоков американской лирической прозы XX века - прозы Хемингуэя, прозы Томаса Вульфа.

    Они были подлинной сагой о Севере, и одним из сказаний, без которых  она была бы неполной, стало сказание об индейцах. Сборник «Дети мороза» (1902) составленный из новелл индейской тематики, - вершина всего северного цикла. Американская литература обращалась к изображению индейцев и до Лондона; достаточно назвать имена Купера и Лонгфелло. Лондон как бы синтезировал их искания. Его индейские новеллы свидетельствуют о том же глубоком понимании своеобразного национального характера и жизненного уклада индейцев, что так привлекает в романах о Кожаном Нулке. И в то же время они проникнуты величием древней легенды, скорбью роковых и вечных бед человеческого существования, которые так пленяли в «Песне о Гайавате» И. Л. Бунина.

    «Поэтический» реализм Лондона как раз в индейском цикле принес зрелые художественные плоды. Тема была найдена уже в «Сыне Волка» - одном из ранних лондоновских рассказов. Золотоискатель Скрафф Мак-кензи является в индейское становище, чтобы увести самую красивую девушку и сделать ее «северной женой» (он, конечно, и не думает взять ее потом с собой в Штаты); индейцы оказывают сопротивление, но вынуждены смириться. Таков сюжет; он, однако, далеко не исчерпывает содержания. Скрафф является к индейцам посланцем «цивилизации», и его спор с племенем - это столкновение двух далеко друг от друга отстоящих фаз цивилизации: «Так встретился каменный век с веком стали». Главной темой рассказов об индейцах и стала эта трагическая «встреча». Лондон объявлял себя приверженцем спенсерианской доктрины социальной эволюции, оправдывавшей насилие над низшими стадиями цивилизации во имя «прогресса», но его симпатии раз за разом оказывались на стороне «каменного века».