Специфика творческой индивидуальностиТимура Кибирова

Сочетание стилистически  разнородных интертекстем создает  стилистическую эклектику и фрагментарность, в целом характерные для постмодернизма. Однако все разнообразные цитаты и аллюзии служат для выражения какой-либо авторской мысли, что уводит читателя от стилистического конфликта, который, не получая поддержки на содержательном уровне, практически сходит на нет. Стилистический, словесный эклектизм, таким образом, не разрушает, а обогащает индивидуальный стиль поэта. Цитатная манера обогащает видение Т.Кибирова за счет приобщения к чужому поэтическому опыту, а сочетание поэтической и просторечной лексики, помимо прочего, дает поэту возможность не уходить в постмодернистскую абстракцию внутритекстовой игры.

Индивидуализированная графика стиха и специфическая  пунктуация сочетаются в большинстве  текстов Тимура Кибирова с модернизированной  рифмой, в составе которой особое предпочтение поэтом отдается каламбурной рифме с использованием аббревиатур-советизмов, числительных, цифр, различных игровых и экзотических форм: НАТО-надо, сфер-СФСР, ИТРы-пионеры, дыша-ВПШ, засвистел-СССР, вместе-№200, М-да-стыда, портвейн-Рубинштейн и пр. Активное участие в создании «новой» рифмы у Кибирова принимает и обсценная лексика как знак общей «культурной обстановки».

Восприняв у  концептуалистов первого поколения эстетические принципы соц-арта, Кибиров делает в своем творчестве объектом деконструкции официальную советскую культуру. Цель деконструкции - переоценка ценностей, демифологизация внедрявшихся посредством литературы и искусства социальных мифов. От предшественников Кибирова отличает политическая злободневность, лирическое самовыражение на гибридно-цитатном языке. Поэт деканонизирует образы советских вождей, созданные официальным искусством ("Когда был Ленин маленьким", "Жизнь К. У. Черненко"), высмеивает канон социалистического реализма ("Общие места", "Лесная школа"), цитатно пародирует материалы перестроечной печати ("Песни стиляги", "В рамках гласности"), реабилитирует запретные темы ("Элеонора", "Сортиры") [29, с.361]. Цитируются строки и ключевые слова из поэтических произведений, революционных и советских песен, различные сюжетные положения из популярных кинофильмов. Список цитируемых авторов представителен. Это - Петр Лавров, Аркадий Коц (как переводчик "Интернационала" Эжена По-тье), Глеб Кржижановский, Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Эдуард Багрицкий, Михаил Светлов, Борис Пастернак, Николай Островский, Джамбул, Борис Корнилов, Алексей Сурков, Василий Лебедев-Кумач, А. Д'Актиль, Михаил Исаковский, Александр Твардовский, Алексей Толстой, Вениамин Каверин, Павел Коган, Валентин Катаев, Константин Симонов, Борис Ласкин, Юрий Бондарев, Борис Слуцкий, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Михаил Львовский, Лев Ошанин, Евгений Долматовский, Владимир Дыховичный и Морис Слободской, Михаил Танич, Дмитрий Иванов, Сергей Островой и др. Цитаты из революционно-романтических, просто романтических, соцреалистических произведений ("Интернационал", "Отречемся от старого мира...", "Варшавянка", "Наш паровоз, вперед лети...", "Скифы", "Гренада", "Каховка", "Смерть пионерки", "Дан приказ ему: на запад...", "В уральских степях непогода и мрак...", "По военной дороге...", "Стихи о советском паспорте", "Легко на сердце от песни веселой...", "Три танкиста", "Темная ночь...", "Землянка", "Враги сожгли родную хату...", "Родина слышит, Родина знает...", "Если бы парни всей земли...", "Комсомольцы-добровольцы", "За далью - даль", "Братская ГЭС", "Лонжю-мо", "Уберите Ленина с денег...", "Надежда, я вернусь тогда...", "Песенка о комсомольской богине", "Перед дальней дорогой...", "Глобус", "Песня геологов", "А у нас во дворе...", "Йенька", "Королева красоты" и др.) писатель разбавляет цитатами из произведений контрреволюционно-романтических ("Лебединый стан" Марины Цве- 
таевой, "Поручик Голицын" ), оппозиционных ("За гремучую доблесть грядущих веков", "Мы живем, под собою не чуя страны" Осипа Мандельштама, "Королева Белая Вошь" Александра Галича, "Кони привередливые" Владимира Высоцкого), зековских ("Колыма", "По тундре") и старых русских песен и романсов ("Гори, гори, моя звезда" В. Чуев-ского, "Последний нонешний денечек..."), а также строками Пушкина, Некрасова... Последние, как и непосредственные авторские уточнения, корректируют восприятие первых [33, с.361].

Советские интертексты Т.Кибирова теряют самостоятельное звучание и характерный для них публицистический пафос, присутствуя в тексте в качестве культурного фона.  Однако данные цитаты не остаются неизменными и не осмысляются поэтом исключительно негативно: это поставило бы поэзию Т.Кибирова на грань публицистики. По наблюдению О.Богдановой, «в отличие от концептуалистов, цитатность у Т.Кибирова не двусмысленна, а непосредственна, она окрашена субъективностью его воспоминаний и лиризмом его восприятия» [7, с.506]. Субъективность воспоминаний отражается, как правило, в предметной среде (описания советского быта в «Послании Семену Файбисовичу» и других стихотворениях); лиризм восприятия в поэме «Сквозь прощальные слезы» выражен в риторических обращениях лирического героя к персонажам знаковых текстов советской культуры (например, начинающий каждую главу поэмы рефрен «Спой(те) мне…»).

Для придания своей  аргументации большей эмоциональной  насыщенности Т.Кибиров касается не только истории советского режима, но и его настоящего: например, актуальная и знаковая для той эпохи проблема дефицита отражена в стихотворении «Песнь о сервелате», где продукт питания выступает «духовной ценностью», осмысляемой в мистическом ключе:

Нет! Нам нужно, товарищ, и нечто иное,

трансцендентное нечто, нечто высшее, свет путеводный,

некий образ, символ – 

бесконечно  прекрасный и столь же далекий,

и единый для  всех – это ты, колбаса, колбаса!»  [19, с.27]. 

Все эти образы отражают, помимо прочего, то, как поэт видит и оценивает прошлое. Надежды и опасения, связанные с будущим, воплощены в образах молодежи. Образ молодежи прошлого (комсомольцы) и два образа современной молодежи (урод и стиляга в поэме «Дитя карнавала»), несмотря на оптимистическую концовку поэмы:

Чтобы Родину нашу

сделал я, зарыдав,

и милее и краше

всех соседних держав.

Чтоб жених  и невеста,

взявшись за руки, шли,

а за ними, все вместе, все народы Земли…[19, с.443], осмысляются поэтом иронически.

Новшество в осмыслении темы антитоталитаризма у Т.Кибирова – связанная с ней тема прощения: «Поверь, я первый встану на защиту! / Я не позволю никого казнить! / Я буду на коленях суд молить, / чтоб никому из них не быть убиту!» («В рамках гласности») [19 с.93]. Виновные в преступлениях тоталитарного режима, став, в свою очередь, жертвами, вызывают у поэта сочувствие. Хотя он осуждает их, наказание, по его мнению, не должно быть слишком суровым – это поставило бы судей на один уровень с обвиняемыми. Поэт говорит об этом так: «Не допущу я благородной мести <…> И я добьюсь, чтоб оправдали их, / верней, чтоб осудили их условно» [19, с.93]. Мы видим в стихотворении две противоположные интенции: с одной стороны, зло должно быть наказано, с другой Т.Кибиров предупреждает читателя о соблазне уничтожить зло методами зла. Две интенции сходятся в последней строфе, где логическое противоречие остается, но нравственное снимается: «Организуйте Нюренберг, иначе / не выжить нам, клянусь, не выжить нам! / За липкий страх, за непомерный срам / клянусь носить им, гадам, передачи» [19, с.93]. В стихах, посвященных тоталитарному прошлому, присутствует интересная авторская концепция истории как цепи повторений. Это можно видеть в цикле «Любовь, Комсомол и Весна», для которого характерны параллельная композиция частей стихотворения, новое содержание в старой форме (анафора, повторение основных сюжетных ситуаций при варьировании деталей, обозначающем смену исторических декораций) и вечная любовная коллизия «он нежно плечи девичьи обнял» в любом историческом контексте.

Тенденция противостояния власти полностью исчерпала себя в творчестве Т.Кибирова со сменой исторического этапа.  В одной из своих последних на данный момент журнальных публикаций Т.Кибиров подводит  итог этого былого противостояния: «Я помню, как совсем без драки / Попав в большие забияки, / Клеймил я то-та-ли-та-ризм! / Певцы возвышенной печали / Мне снисходительно пеняли / За грубый утилитаризм / И неуместный прозаизм» [18, с.70] Слово «тоталитаризм» автор с иронией разбивает на слоги, будто затрудняясь его произнести. Ирония здесь создается за счет того, что слово «тоталитаризм» слишком длинное для стихотворной строки; кроме того, автор иронически оценивает собственный гражданский пафос («совсем без драки/ попав в большие забияки»). Присутствует здесь и самоирония: строка «совсем без драки / попав в большие забияки» подразумевает, что поэт осознает игровую природу борьбы «неофициальной литературы» 80-х с государством, которое этой «борьбы» не замечало.

Тем не менее, несмотря на авторскую иронию и самоиронию, можно утверждать, что Т.Кибиров  до сих пор оценивает любой тоталитарный дискурс негативно. Есть основания полагать, что Т.Кибиров останется в истории литературы как один из наиболее ярких представителей поколения обличителей советского тоталитаризма.

Основная масса  кибировских цитат восходит к  русской литературе. На первом месте по частоте упоминания, разумеется, А.С.Пушкин (любимый поэт Т.Кибирова), но можно встретить и Лермонтова,  Тютчева, Баратынского, а из XX века – Брюсова, Пастернака, Мандельштама, а также современников – Гандлевского и Пригова.

Прежде всего, следует отметить, что это особое отношение Т.Кибирова к А.С. Пушкину уже неоднократно было признано критикой: например, Андрей Немзер назвал свою статью "Тимур из пушкинской команды". В статье А.Немзер говорит, в частности, следующее: "пропустив через себя всю русскую поэзию (буквально, от былин до Бродского), Кибиров стал "пушкинианцем"" [16, с.14]; подобного мнения придерживаются также М.Золотоносов, А.Архангельский, Л.Зубова и др.

Пушкинские  аллюзии и цитаты в кибировском  тексте никогда не подвергаются негативному переосмыслению, как другие (например, некрасовские или брюсовские). В "Солнцедаре" А.С.Пушкин прямо противопоставлен поэтам-символистам:

...ты вот книги  читаешь, а разве такому книги  учат? - отец вопрошал.

Я надменно молчал. А на самом-то деле

Не такой  уж наивный вопрос:

эти книги - такому, отец. Еле-еле

я до Пушкина  позлее дорос. [16, с. 259].

Чаще всего  Т.Кибиров использует пушкинские цитаты, не изменяя их формы и смысла. Создается впечатление, что автор  подгоняет свой текст под пушкинский, или кибировский текст плавно перетекает в пушкинский.

В творчестве Т.Кибирова есть и ритмическая цитата из А.С.Пушкина: "Рождество", первая поэма Т.Кибирова, строится по ритмической модели стихотворения  А.С.Пушкина "Сказки. Ноэль". В поэме  есть и сюжетные параллели с пушкинским стихотворением, и общие образы (младенец-Иисус и Богородица), но они продиктованы жанром: "ноэль" - французская народная сатирическая песенка, в которой пародируется легенда о волхвах. Важно отметить, что уже первая поэма Т.Кибирова построена по пушкинской модели.

Другой прием  работы с пушкинскими интертекстемами - это включение пушкинской цитаты в свой художественный образ. Например, Т.Кибиров может использовать пушкинский образ в сравнении: «Как древле Арион на бреге / мы сушим лиры» [16, с.142]. Лирический герой Кибирова здесь сравнивается с героем Пушкина, так как Т.Кибиров использует сюжетную ситуацию пушкинского стихотворения "Арион" (поэт, спасшийся после катастрофы) в качестве метафоры "нынешней социокультурной ситуации". Итак, мы видим сравнение с пушкинским образом, ставшее сюжетной метафорой. Это может быть и прямое сравнение: «...как Германн, алчу злата» [16, с. 219].

Нередко встречается  контаминация двух пушкинских цитат: «Давай, свободная стихия! Мы вырвались!.. Куда же ныне /мы путь направим?..» [16, с. 139]. Если "свободная стихия", встроенная Кибировым в ритмический рисунок пушкинского четырехстопного ямба ("Прощай, свободная стихия") не допускает вариантов претекста, то строка "Куда же ныне /мы путь направим?.." может относиться как к тому же стихотворению ("теперь куда же / меня б ты вынес, океан?"), так и к гораздо более известной пушкинской строчке "...плывет. Куда ж нам плыть?..".

Возможно, впрочем, и ироническое осмысление пушкинской цитаты:

Чтоб по всей Руси могучей

Гордый внук славян

Знал на память наш скрипучий

шилъковский диван.

("Колыбельная для Лены Борисовой")  [16, с.279].

Нельзя, тем  не менее, утверждать, что объектом авторской иронии здесь служит Пушкин: скорее всего, ирония возникает по причине диссонанса торжественного тона пушкинской цитаты с бытовым контекстом, представленным в данном отрывке образом скрипучего дивана. Ирония рождается из этого диссонанса, но, не будучи связана с авторским осуждением одного из противопоставленных явлений, остается безобидной, тем более, что модальность стихотворения в целом можно охарактеризовать как шутливую. Это далеко не единственный пример иронической трактовки Т.Кибировым пушкинских цитат.

Цитата, «чужое слово», воспринятое, осмысленное и  повторенное другим человеком, приобретает  в контексте нового произведения новый смысл [10, с.12]. Причины, заставляющие его столь часто прибегать к цитации, поэт описывает и анализирует в стихотворении «Может, вообще ограничиться только цитатами?..»:

Может, вообще ограничиться только цитатами?

Да неудобно как-то, неловко перед ребятами.

…С пеной  у рта жгут Глаголом они, надрываясь,

я же, гаденыш, цитирую  и ухмыляюсь. [16, с.430].

Это стихотворение  корреспондирует с его стихотворением  «Это, конечно же, не сочинения…»:

Это, конечно  же, не сочинения

И не диктанты, а так, изложения.

Не сочинитель я, а исполнитель,

Даже не лабух, а скромный любитель.

Кажется, даже не интерпретатор,

Просто прилежный  аккомпаниатор. [16, с.402].

По ряду формальных признаков (в обоих стихотворениях поэт использует двустишие с пятистопным  дактилем, в обоих по четыре строфы), а так же по тематике стихотворение «Может, вообще ограничиться только цитатами?..» можно считать продолжением  стихотворения «Это, конечно же, не сочинения…», как высказывание на ту же тему и в той же форме.

Здесь мы видим  завершение пародийного осмысления Т.Кибировым цитации в современной поэзии: идея «ограничиться только цитатами» удачно дополняет образ поэта-аккомпаниатора. Однако именно в этом контексте Т.Кибиров пытается объяснить собственную склонность к цитатной манере:

Не объяснишь  ведь, что это не наглость циничная,

Что целомудрие это и скромность – вполне симпатичные! [16, с.430].

Авторское «не  объяснишь» понятно: пародия затрудняет высказывание серьезных мыслей и  намерений. Но именно это «не объяснишь», противопоставляя две части стихотворения  и как бы проводя между ними границу, позволяет нам всерьез отнестись к последующей авторской характеристике своей цитации. Действительно, поэт, зная о множестве претекстов каждого своего высказывания, не может их не замечать. Можно сказать, что цитата для Т.Кибирова – это долг вежливости к авторам претекстов. 

 

2.3 Интертекстема «детскость» в процессе становления авторской индивидуальности Т. Кибирова

 

Поскольку в  данной работе нас интересует интертекстуальность, то следует сказать об аллюзиях и  цитатах из детской литературы, которые занимают среди других интертекстем Т.Кибирова особое место.

В поэзии Кибирова, посвященных детству, сквозит красота и возвышенность, лиризм и ностальгическая грусть. «Советское здесь, собственно, перестает быть особенно советским и становится по преимуществу детским <...> возвышенный пафос Кибирова касается не только и даже не столько советского "большого стиля", сколько мелочей, подробностей, повседневных реалий советской жизни, даже знаков ее бедности и неустроенности...» [22, с.102].