Специфика творческой индивидуальностиТимура Кибирова

Поэтому главный  способ констиггуирования лирического  субъекта Кибирова - прием интертекстуальности. Лирический субъект формируется на грани разных текстов, которые выражают общую ментальность эпохи.

 Строфика Т.Кибирова характеризуется сочетанием классических и модернистских форм. Он часто употребляет катрен, обращается к сонету и сонетной форме, к октаве и терцине, однако многие критики отмечали, что на раннем этапе своего творчества поэт писал «группами строф». Стихотворения «Художнику Семену Файбисовичу», «Песня о Ленине», «Песнь о сервелате», «Игорю Померанцеву. Летние размышления о судьбах изящной словесности» написаны строфоидом (термин М.Гаспарова), поэма «Жизнь К.У.Черненко» не имеет строфического деления. Для современного творчества Т.Кибирова характерно тяготение к свободной строфе. Октавы, терцины, строфоиды и «группы строф» были связаны, очевидно, с желанием поэта структурировать большие поэтические тексты, появление которых у раннего Т.Кибирова было обусловлено обилием интертекстуальных ссылок. В дальнейшем, с ростом поэтического мастерства автора и уменьшением объема его произведений, потребность в больших строфах и четкой строфической организации текста отпала, и Т.Кибиров все чаще стал обращаться к белому стиху, не связанному четкой строфикой.

Важнейшим стилеобразующим  фактором в творчестве Т.Кибирова является ирония. Ирония Т.Кибирова в большинстве случаев не преследует целей критики или обличения, она не создает конфликта, поэтому мы соотносим кибировскую иронию со «светлой иронией» акмеистов. Сочетание иронии с глубоким личным лиризмом создает своеобразную модальность, характерную именно для Т.Кибирова, во многом формирующую его идиостиль. Ирония у Т.Кибирова, как и у постмодернистов, вызвана осознанием невозможности в современных условиях сказать «свое» слово, поэтому она практически всегда связана с интертекстом и легко переходит в самоиронию. Однако, в отличие от постмодернистов, Т.Кибиров постоянно ищет способ избавления от иронии, находя его в возвышенных духовных ценностях христианства или в искренних человеческих чувствах, например, в отцовской любви.

Практически все  жанры, которые использует Кибиров в своем творчестве, пародийно обыгрываются, отсюда возникает видимый эффект внутреннего разрушения жанра. Однако Кибиров пародирует не жанры, но сам тип лирического сознания, который в этих жанрах воплощался. Особенно часто им деконструкции подвергается романтический тип сознания. Классицистическая традиция, воплощенная в некоторых стихотворениях, связанных с жанром песни, также осмысляется поэтом иронически.

Приведем пример подобного ироничного вложения нового содержания в старый традиционный стиль сонета. Кибиров использует для этого принципы деавтоматизированного письма (тавтологичность стиля, интертекстуальность, игровая эстетика, авторефлексия, выход за границы собственно литературы, ирония, пародийность, двойное кодирование). В сонетах Тимура Кибирова из цикла «Двадцать сонетов к Саше Запоевой» текст и метатекст сосуществуют на совершенно равных правах:

Чтоб как-то структурировать любовь,

избрал я  форму строгую сонета.

Катрена два  и следом два терцета.

abba. Поэтому  морковь

я тру тебе опять. Не прекословь! -

как Брюсов бы сказал. Морковка эта 

полезнее котлеты  и конфеты.

abba. И вот  уже свекровь

какая-то (твоя, наверно) прется

в злосчастный  стих. ccdc. Бороться

нет сил уж боле. Зря суровый Дант

не презирал сонета. Остается

dd, Сашура. Фант? Сервант? Сержант?

А может, бант? Нет, лучше бриллиант. [15].

С точки зрения современного стиховедения, введение в текст латинских буквенных  обозначений, рассыпанных по структурным  уровням формы, не только создает  метатекстовую игру, но и трансформирует метро-ритмический строй стиха, заставляя учитывать при декламации иррациональные гласные: «ab^эb^эa... с^эс^эd^эс^э». И использованная игра созвучиями напоминает задание Незнайки найти рифму к слову «пакля» в книге Н. Носова «Приключения Незнайки и его друзей».

Все 20 текстов  цикла Кибирова, каждый по-своему, репродуцируют  концептуалистский принцип раскрепощения  сознания и языка, виртуозно рассыпая перед читателем стилевые антиномии, комбинируя реминисценции и парафразы: «Ну что, читать?.. У лукоморья дуб / зеленый... Да, как в Шильково... златая... / ну золотая значит, вот такая, / как у меня кольцо...» Причем связь между всеми текстами никоим образом не напоминает пресловутый венок сонетов: в каждом из них, как в стансах, представлена определенная тематическая вариация, намечающая общее движение лирического сюжета. В таком виде сонет уже как бы и не совсем сонет, а скорее - лирическая поэма, предметом описания которой является чадолюбие, а не любовная интенция, чему свидетельством начало последнего сонета цикла:

Я лиру посвятил сюсюканью. Оно 

мне кажется  единственно возможной 

и адекватной (хоть безумно сложной)

методой творческой...[15].

Дистанцирует  от концептуализма и называет Кибирова поэтом только «близким концептуализму» И.Васильев [8, с.39]. М.Эпштейн квалифицирует Кибиров как поэта-«постконцептуалиста», преодолевающего «ту подчеркнутую отчужденность <...> которая свойственная концептуализму». «Если в концептуализме господствует абсурдистская, то в постконцентуализме — ностальгическая установка: лирическое задание восстанавливается на антилирическом материале — отбросах идеологической кухни, блуждающих разговорных клише, элементах иностранной лексики» [35, с.275].

В творчестве Кибирова основу содержательного уровня художественного  материала составляет осмысление недавнего советского прошлого страны, основу формального уровня обеспечивает апелляция к устойчивым формулам социалистического быта и бытия, идеологическим клише советских лозунгов, популярных песен, народного кино, образцовых произведений соцреалистической литературы. В результате создается «широкая и исчерпывающая картина советского мира, составленная как мозаика из точных деталей-перечислений» [1, с.47]:

 Как все забавно и как все типично!

 Слишком типично. Почти символично.

 Профиль на мемориальной доске

 важен. И с профилем аналогичным

 мимо старуха бредет астматично

 с жирной собакою  на поводке.

(«Художнику Семёну Файбисовичу») [19, с. 196]

Бросается в глаза иная, чем у поэтов-концептуалистов, модальность  отношения к прошлому. Если в поэзии авангарда главный пафос состоит в отрицании недавнего прошлого, то Кибиров вспоминает о счастливом детстве, верных друзьях и юношеских приключениях, «...поэт пишет о пространстве и времени, в которых ему выпало жить, с любовью» [15, с.107].

Помнишь, в байковой пижамке,

свинка, коклюш, пластилин,

с Агнией Барто лежали

и глотали пертусин? <...>

И вприпрыжку мчались в  школу.

Мел крошили у доски.

И в большом колхозном поле

собирали колоски.

Пили вкусное парное

с легкой пенкой молоко.

Помнишь? Это все родное.

Грустно так и далеко...

(«Л.С.Рубинштейну») [19, c. 172]

 Не без оснований Тимура Кибирова называют и «классиком» отечественного постмодернизма. Сегодня в литературной критике довольно часто можно встретить суждения, что постмодернизм себя исчерпал или и вовсе завершился. На наш взгляд, постмодернизм как крупнейший культурный феномен и литературное течение в частности имеет все права на существование до тех пор, пока не изжили себя основополагающие реалии современной постиндустриальной эпохи, составившие его базис: развитие новейших электронных технологий (в том числе виртуальной реальности); осознание невозможности описания мира как некого целого с помощью каких-либо общих теорий, претендующих на истинное, единственно верное знание о действительности; плюрализм взглядов, мнений и норм (порождающих эпистемологическую неуверенность); использование специфического «стиля письма», характерными чертами которого являются смешение жанров, отсутствие заданной структуры, фрагментарность, децентрированность, цитатность, контекстуальность, многогранность, ирония (или пастиш). Примерами использования данного специфического стиля письма изобилуют тексты Тимура Кибирова.

Вот какую интерпретацию "феномен Кибирова" получает у  Сергея Гандлевского: «Для азартных деятельных художников – и Кибиров из их числа – литература не заповедник прекрасного, а полигон для сведения счетов с обществом, искусством, судьбою. И к этим потешным боям автор относится более чем серьезно. Прочтите его «Литературную секцию» и – понравятся вам эти стихи или нет,– но вас скорее всего тронет и простодушная вера поэта в слово, и жертвенность, с которой жизнь раз и навсегда была отдана в распоряжение литературе. 
 Приняв к сведению расхожую сейчас эстетику постмодернизма, Кибиров следует ей только во внешних ее проявлениях – игре стилей, цитатности. Постмодернизм, который я понимаю, как эстетическую усталость, оскомину, прохладцу, прямо противоположен поэтической горячности поэта. Эпигоны Кибирова иногда не худо подделывают броские приметы его манеры, но им, конечно, не воспроизвести того подросткового пыла – да они бы и постеснялись: это сейчас дурной тон. А между тем именно «неприличная» пылкость делает Кибирова Кибировым. Так чего он кипятится? Он поэт воинствующий. Он мятежник наоборот, реакционер, который хочет зашить, заштопать «отсюда и до Аляски». Образно говоря, буднично и прилично одетый поэт взывает к слушателям, поголовно облаченным в желтые кофты. И по нынешним временам заметное и насущное поэтическое одиночество ему обеспечено» [9, с 5-10].

По мнению А.Архангельского, хотя Кибирова принято считать постмодернистом, у него весь смысловой объем русской  словесности, без деления на «чистое» и «нечистое», на «советское» и «несоветское»; все, что входило в читательский обиход 80-х годов ХХ столетия, подлежит переработке, дистанцированию, «снятию» [3].

Сам Тимур Кибиров, пожалуй, только еще более усугубляет неопределенность, открещиваясь от "новомодных" литературных определений его творческой манеры письма и художественного миросозерцания и называя себя поэтом традиционным. И это утверждение также выглядит, пожалуй, обоснованным. Мы можем отметить отчетливую ориентацию поэта Кибирова на предшествующие художественные традиции. Это прежде всего направления русской поэзии - модерна ХХ века (обэриуты, акмеисты, символисты) и классики ХIХ века (говорная журнальная поэзия 1840-1860-х годов, "школа гармонической точности" пушкинской поры, романтики).

Многие авторы пытаются подражать Кибирову, неплохо подделывая броские приметы и манеры, но им, конечно, не воспроизвести того подросткового пыла. А между тем, именно «неприличная» пылкость делает Кибирова Кибировым. Стихи Кибирова вошли в учебник по русской литературе ХХ столетия. Его творчество постоянно приводят в пример, когда говорят о постмодернизме. Но относит ли сам Кибиров свое творчество к постмодернизму? В интервью в «Российской газете» он говорит: «Если постмодернизмом считать ясное сознание непосредственного присутствия в современной словесности и культуре вообще всей совокупности классических текстов, понимание неизбежности для современного литератора вступать с ними в какие-нибудь отношения - тогда я, как и всякий вменяемый писатель, конечно же, постмодернист. Если же под этим, надо сказать, порядком надоевшим словом подразумевается отрицание всякой иерархии, принципиальный релятивизм и т. д. - то я смею надеяться, что ко мне это не относится и никогда не относилось» [27]. Таким образом, мы приходим к выводу, что сам Кибиров постмодернистом себя не считает и к постмодернизму как направлению относится скептически [2]. В стихотворении «Мы говорим не дискурс, а дискурс!» Т.Кибиров представляет постмодернистскую терминологию как атрибут некой моды:

Мы говорим не дискурс, а дискурс!

И фраера, не знающие фени,

Трепещут и тушуются мгновенно,

И глохнет самый наглый балагур!

И, словно финка, острый галльский  смысл

Попишет враз того, кто залупнется!

И хватит перьев, чтобы всех покоцать!

Фильтруй базар, фильтруй базар, малыш. [16, с.343].

Уголовный жаргон (арготизмы, такие как «фраера», «феня», «попишет», «перья» и т.д.) в сочетании  с блоковской цитатой («острый галльский  смысл» из «Скифов» А.Блока) изображает постмодернистов как некий замкнутый  круг интеллектуалов, обладающий двумя  важнейшими чертами маргинального сообщества: жаргоном и замкнутостью от окружающих. Разумеется, это служит поэту для снижения образа постмодернистов, к которым в контексте данного стихотворения относится и его ролевой герой.

Здесь Т.Кибиров уже не прибегает к иронии: он прямо характеризует путь постмодернизма, как тупиковый. Деконструкция как метод познания не оправдала связанных с ней надежд, постмодернистская философия не смогла ответить на поставленные ей самой вопросы:

Кто делает вид, кто и вправду

Никак не поймет, дурачок,

Что шуточки эти не в  радость

И эта премудрость не впрок. [16, с.356].

В качестве выхода из постмодернистского тупика философских символов, терминов и многоуровневых межтекстовых отношений  поэт предлагает возвращение к авторскому началу в искусстве, к «прямому» слову:

…видимо, мира основы

держались еще кое-как

на честном бессмысленном  слове

и на простодушных соплях. [16, с.356].

Отметим, что в творчестве Т.Кибирова поэзия и постмодернистская  критика также противопоставляются. Например, в стихотворении «За чтением “Нового литературного обозрения”» автор выражает явное нежелание подвергать свои стихи постмодернистскому анализу:

…лучше нам  их обойти, эту молодежь!

отынтерпретируют –

 мало не покажется! 

так деконструируют – 

костей не соберешь! [16, с.427].

 Будучи религиозным  человеком, поэт не может обойтись  без иронии, комментируя деконструктивистские  работы Ж.Дерриды в области  изучения Священного Писания:

Ладно уж с Новым, но с Ветхим Заветом 

так обращаться нельзя! [16, с.348].

Пародийное осмысление постмодернизма, основанного на его «пародийном модусе», представляет собой пародию на пародию. Это вполне в духе постмодернизма, но, тем не менее, Т.Кибиров ставит перед собой задачу вернуться к «прямому» слову,  изображать мир без постмодернистских подтекстов и условностей. Это удается поэту именно за счет иронического осмысления постмодернистской иронии. Т.Кибиров не борется с постмодернизмом: он применяет постмодернистский принцип «недоверия к метарассказам» к метарассказу постмодернизма.