Порівняльний аналіз поетичної та графічної образності Вільяма Блейка

  Немалую роль в судьбе наследия Блейка сыграли  те обстоятельства, при которых уже  много лет спустя после его  смерти возник интерес к его поэзии. «первооткрывателями» Блейка были прерафаэлиты, которые очень односторонне восприняли его как свого предшественника. Они приписывали ему собственный эстетский культ «чистого» искусства и усматривали в его сложной поэтической символике преимущественно-эротический подтекст, недооценивая или вовсе игнорируя воинствующий гуманизм Блейка, для которого понятие «божественного» чаще всего было лишь обозначением высшей стадии свободного гармонического развития человека. Прерафаэлиты низводили до степени случайного чудачеств или прихоти одинокого гения революционный идеи Блейка, которые воодушевляли все его творчество и свидетельствовали о прочной связи поэта с социально-исторической действительностью его времени, с тем «миром Долга и Реальности», который, по собственным словам Блейка, он захватывал с собой, устремляясь даже в самые необузданные фантастические полеты».

  Первая  обстоятельная двухтомная биография  Блейка, написанная Александром Гилкрайстом  в 1863году, во многом отразила прерафаэлитскую  точку зрения на Блейка, тем более, что после смерти Гилкрайста в 1861году братья Данте Габриэль и Вильям Майкл Россетти, помогая вдове автора, непосредственно участвовали в подготовке книги к печати. Гилкрайст заслужил благодарность читающей публики, собрав воедино из самых разнообразных источников разрозненные данные о жизни Блейка и опубликовав впервые многие ранние неизвестные его тексты, а также рисунки. Но, канонизировав многие апокрифические анекдоты о Блейке – чудаке и визионере, он вместе с тем был склонен трактовать в том же анекдотическом плане и подлинные свидетельства революционных политических симпатий и убеждений поэта.

  Позднейший  последователь Гарольд Брюс справедливо  упрекал 

  Гилкрайста  в том, что он поставил Блейка в  один ряд с такими поэтами –  отступниками революции, как Вордсворт, Кольридж и Саути, тогда как в действительности его место рядом с Байроном и Шелли. Брюс зло осмеивал резко выраженную в книге Гилкрайста тенденцию – представить близость Блейка к кружку английских революционных демократов во главе с Т. Пейном, как нечто временное и случайное. «Это изображение Блейка в роли благоразумного буржуа – конечно, о, конечно же, он никогда больше не надевал красный колпак! А если и встречался с радикалами, то только для того, чтобы высказать им порицание – после 1863 года обычно принималось и время от времени подновлялось, - саркастический замечал Брюс. – В.М. Россетти, например, писал в семидесятых годах, что Блейк «должен был горячо и усердно разоблачать таких вольнодумцев, как Пейн и Годвин» [11,48-51].

  В том  же духе трактовали Блейка и русские литераторы, связанные с символистскими кругами. К.Д. Бальмонт, назвавший свой этюд о Блейке «праотец современных символистов», обосновав этот заглавный тезис, искусственно выключая из поэзии Блейка ее общественное содержание, представляя ее сводом расплывчатых и бесформенных мистических вещаний. Он молчаливо игнорировал противоречивость творчества Блейка, приписывая ему, напротив, бездумную «цельность» нечеловечески-примитивного, пассивного восприятия мира. «Блейк был исключительно цельным», - писал Бальмонт. – «Его душа была как несмятое растение, как веселый зверь, как цельная глыба льда» [,43]. Этого вымышленного Блейка – мистика-примитивиста, «освобожденного» от его общественно-политических и нравственных убеждений и поисков, - Бальмонт «изымал» из истории революционно-романтической английской поэзии, резко противопоставляя его, в частности,  Байрону: «Эти мистические дети, рождающиеся в Вечности, быть может для того, чтобы стать обвинителями, эти нестройные вопли зверей, бьющиеся как Хаос, о раскинутый в вечности берег, красивее и трагичнее Байроновского пафоса и своею широкозахватывающей лиричностью становится в уровень с поэзией космогонии» [3,48].

  Соответственно  отбирая и манерно стилизируя в своих переводах стихи Блейка, Бальмонт представлял его русским читателям как притворного и жеманного поэта-десидента.

  В том  же духе было истолковано творчество Блейка и в очерке З.А. Венгеровой «Вильям Блейк. Родоначальник английского  символизма». В отличии от Бальмонта, Венгерова, правда, до некоторой степени считалась с противоречивостью английского поэта. Но и она преуменьшала роль Блейка как деятельного участника общественно-политической и идейной борьбы его времени, рассматривая сочувствие поэта французской революции лишь как частный и скоропреходящий эпизод его творческой биографии.

  Как и  у Бальмонта, Блейк представал в  ее трактовке как «прародитель современного символизма в английском искусстве», соединивший в себе мистика-оккультиста  с поэтом, для которого его таинственные видения являются лишь отражением отвлеченных истин».

  Возрождение интереса к Блейку, таким образом, надолго приобрело односторонний  и даже нездоровый характер. Истинная сущность творчества Блейка затемнялась  и искажалась эстетско-формалистическими  и мистическими толкованиями. Противники гражданственного, идейного и жизненного искусства, зачисляя Блейка в свои апостолы, абсолютизировали слабейшие стороны его творчества, оторванные от целого, и видели в в его наследии идеал «потустороннего» искусства, равнодушного к потребностям и стремлениям простых людей. «Он чувствовал бы себя более как дома в Александрии третьего века, чем в современном ему Лондоне», - уверял американский исследователь Персиналь в книге «Круг судьбы Вильяма Блейка» [13,81].

  Многие  сотни и тысячи страниц были посвящены  неблагодарной задаче – возвести в некую стройную идеалистическую философскую «систему» фантастические образы Блейка, установить мистический «порядок» в его поэтической символике. По выражению одного из критиков, Блейк был опутан учеными комментариями, как Лаокоон змеями. В этой «путанице энциклопедий, указателей, схем и диаграмм» исчезала земная, человечная и страстная поэзия Блейка. Одни объявляли его продолжателем субъективного идеализма Беркли предтечей пессимистической философии Шпенглера. Другие искали разгадку символики Блейка у Юнга или Фрейда. Характерным примером может служить книга В.П. Витката «Блейк. Психологическое исследование», где автор утверждает, что психологическое учение Юнга может дать ключ к пониманию Блейка. Поэт «интроспективной интуиции», Блейк якобы благодаря этому выражал в их «чистой наготе, безотносительно к чему-либо другому», те мифологические «архетипы», которые живут более или менее в психике каждого человека. Главным у Блейка, согласно этой концепции, оказывается извечная тема греха и вызываемого им распада души. Так поэт, гневно и насмешливо осуждавший церковное учение о греховности земных страстей, превращается в постника-аскета, духовного соратника тех самых святош лицемеров, которых он обличал с таким негодованием.

  Другим  аналогичным примером может служить  популярная брошюра о бейке поэтессы Кэтлин Рейн (изданная Британским советом и Национальной лигой книги).

  В своих  «Пророческих книгах» Блейк, утверждает критик, воспроизвел сложные взаимосвязи  символизированных им духовных сил  «со всей проницательностью психолога  школы Фрейда или Юнга». Рейн видит в Блейке прежде всего художника подсознательного: «Созданные им существа вышли из глубины подсознания поэта»; это – «могучие, изменчивые образы вечных сил, которые формируют человека, импульсы, которые определяют и контролируют нашу жизнь из-за границ малого мира, известного нашему разуму».

  Поэт В.Х. Оден утверждал, что «все ученье Фрейда может быть найдено в «Браке Неба и Ада» [12]

  Бернард Шоу был первым крупным писателем  Англии, оценившим по достоинству творчество Блейка. Для Шоу Блейк, прежде всего бунтарь и новатор, «настоящий пионер», не только не отрешенный от жизни, но,

  напротив, умевший предугадать в настоящем  – будущее. «Блейк обладал могучим  умом; он был Духом Грядущей эпохи, глашатаем нравственной революции, который написал ее библию и знал, что делает».

  Шоу ставит Блейка рядом с самыми демократическими английскими художниками XVII – XVIII веков. Блейк напоминает ему Баньяна.

  Книга Дж. Броновского «Вильям Блейк», человек  без маски» (1944) сыграла в этом отношении особо нужную роль, положив начало социально-историческому изучению и истолкованию литературного наследия Блейка. Броновский низвел на землю поэта, которого эстеты и мистики предпочитали рассматривать как одинокого безумца-визионера, противопоставляющего обыденному миру простых людей свой мир потусторонних, неповторимо субъективных видений. Он впервые установил теснейшую связь между «космической» символикой «Пророческих книг» Блейка и теми действительными общественными и экономическими потрясениями и переворотами, которые переживали народные массы на рубеже XVIII – XIX веков [11,54-58]. Вопиющим издевательством над революционным, вольнодумным, гуманистическим творчеством Блейка является книжка «Вильям Блейк. Перст у горнила» (1956), принадлежащая американке Лауре де Витт Джеймс. Эта дама, - в прошлом миссионерка в Индии, где она была директрисой методистской женской школы, - предприняла свой труд, как сочло нужным уведомить опубликовавшее его издательство, «исключительно ради собственного удовольствия» [6,145]. «Удовольствие», которое пожелала доставить себе за счет великого поэта престарелая американская штатистка, отнюдь не так невинно, как можно подумать. Джеймс начинает издалека, с оккультных наук и древнееврейской каббалы, в мистические схемы которой она пытается втиснуть романтические образы, созданные фантазией Блейка. Игнорируя все те наблюдения и выводы относительно связи его поэзии с общественной жизнью, которые формулировались англо-американскими литературоведами, она упрямо замалчивает реальный социально-исторический смысл цитируемых его «пророчеств» Блейка, как бы ни был

  он ясен. Но кажущаяся «аполитичность» всего  этого сочинения, изымающего Блейка из истории, чтобы растворить его  в мистическом тумане, оказывается  в конце концов мнимой. В философском  плане, Джеймс хочет использовать наследие Блейка, чтобы, прикрываясь его именем, свести счеты с материалистическим пониманием истории. «Человеческий разум вращается в порочном круге. Холодная научная логика должна уступать дорогу неизвестному. Начала скрыты  в такой же тайне после того, как мифологи закончили свои объяснения, как и до этого», - вещает она [6,145].

       Подобные писания могли бы  показаться эксцентричным бредом, плодом нелепой графомании, если  бы не их недвусмысленная общественно-политическая  целеустремленность. Здесь реакционная тенденция выступает совершенно обнажено и крикливо [11,64 – 65].

  Подлинный Блейк стал знаком русским читателям  уже в советскую эпоху, в 30-50 гг., в пору колоссального роста социалистической литературы. Именно в этот период шло  активное переосмысление конкретных явлений и закономерностей литературной истории как отечественной, так и зарубежной. В борьбе с вульгарно – социологическими извращениями создавалась советская история зарубежных литератур. Ее известные представители в области англистики – М.П. Алексеев, А.А. Аникст, А.А. Елистратова, Е.И. Клименко, А.А. Смирнов и другие в эти годы сложились как крупнейшие ученые. В одном из первых справочно-энциклопедических изданий, выходивших в тридцатые годы, - восьмитомной «Литературной энциклопедии» -  Блейк был еще охарактеризован как «выходец из мелкой буржуазии», соединивший в своем творчестве «героический романтизм . .  с элементами религиозной мистики». Но уже в начале 40-х годов молодой талантливый ленинградский литературовед М.Н. Гутнер написал свой интересный и яркий научно-исследовательский очерк о Блейке. Он вошел в первый том академической советской «Истории английской литературы» (1943 – 1958). Блейк был представлен как самый бунтующий из английских лириков XVIII века, воинствующий гуманист, предтеча Байрона и Шелли. Автор подчеркнул связи поэта с традициями революционного пуританизма. Анализ лирики Блейка и «Пророческих книг» 90-х годов был сделан проникновенно и только, и только поздние утопические поэмы «Мильтон» («Milton», 1804) и «Иерусалим» («Jerusalem», 1804) не были в должной мере оценены Гутнером. Но «Вечно сущее Евангелие» он назвал «замечательной в своем роде поэмой», полной священного гнева против правителей и презрения к лицемерам церковникам.

  Интерес к Блейку, с каждым голом углубляющийся, утвердился в советской англистике во второй половине 50-х годов благодаря А.А. Елистратовой и ее научно-популярной брошюре «Уильям Блейк». К 1960 году  закончила свой тридцатилетний труд о Блейке гравере и художнике московский искусствовед Е.А Некрасова. В издательстве искусство вышла ее книга «Уильям Блейк», двумя годами позже издательство МГУ выпустило ее же монографию «Творчество Уильяма Блейка». Обе книги  богато иллюстрированы и снабжены обширной библиографией, особенно вторая. Благодаря этим работам 100 рисунков, гравюр и заставок Блейка стали известны советским любителям английской графики [7,305 – 306, 310].

  Художественное  наследие Вильяма Блейка в царстве  поэзии и изобразительного искусства, его философские взгляды и история жизни предрасполагают к себе внимание в XX столетие постоянное заинтересованность исследователей и аматоров культуры. Наверное, огромную роль в этом сыграла масштабность его личности, масштабность его невероятных по замыслу, образностью, страстностью поэтических фресок, а также гравюр и картин – этих визий жизни человечества в современности и будущем, жизни, наполненной трагическим столкновением космических по размеру и могуществом сил. Всеохватывающее беспокойство, драматизм и напряжение нашего времени корреспондирует с искусством Блейка. И одновременно в его упрямой, несокрушимой вере в счастливое будущее человечества хочется найти луч утешения и надежды [16,263].