Основные темы и мотивы в творчестве Евгения Абрамовича Баратынского

А не губящая коса.

Когда возникнул мир цветущий

Из равновесья диких сил,

В твое храненье всемогущий

Его устройство поручил.

И ты летаешь над твореньем,

Согласье прям его лия

И в нем прохладным дуновеньем

Смиряя буйство бытия...

А человек! Святая дева!

Перед тобой с его ланит

Мгновенно сходят пятна гнева,

Жар любострастия бежит.

Дружится праведной тобою

Людей недружная судьба:

Ласкаешь тою же рукою

Ты властелина и раба.

Недоуменье, принужденье,

Условье смутных наших дней,

Ты всех загадок разрешенье,

Ты разрешенье всех цепей.

<1834>

  Первопечатная редакция стихотворения обладала самостоятельной  художественной ценностью и подверглась  обсуждению в пушкинском кругу. П. А. Вяземский писал жене 19 декабря 1828 года: « твоя критика на Баратынского слишком христианская, а в его стихах нет философии христианской: он на смерть смотрит совсем не христианскими глазами». Л. Н. Толстой, включивший стихотворение в свой «Круг чтения», напротив говорил, что у Баратынского «отношение к смерти правильное и христианское...».

  Но  я бы хотела проанализировать уже  позднее переработанное в 1834 году стихотворение, которое дышит единственностью  и неповторимостью.

  О чем оно? Размышления о смерти, осмысление человеческого бытия, раздумья о свободе и вечности – вот те вопросы, которые волнуют поэта.

  На  мой взгляд, идейным замыслом стихотворения, является олицетворение смерти, как  исцелительницы от недуга бытия, как  организующее начало новой, неизведанной, вечной жизни. Человеку враждебны не смерть а, скучная жизнь и прохиндейка судьба.

  Произведение  отличается единством и  целостностью, где каждое последующее четверостишие  продолжает нести в себе смысл  предыдущего. Микротемы стихотворения, сменяя друг друга, помогают «уловить»  движение мыслей поэта, «заглянуть» в его внутренний мир, «прикоснуться» к мироощущению автора. В первой части Баратынский восторженно воспринимает смерть, говоря о ней как о «дочери верховного Эфира», «светозарной красе». В следующей микротеме мы найдем размышления о смерти, как о синтезе всего мирского. Но тогда не слишком ли смерть зловещна и всесильна? Высшей точкой движения мысли поэта станет последнее четверостишие, вывод о том, что смерть «разрешение всех загадок», «разрешение всех цепей».

  Метафоры  и олицетворения удивляют неожиданными сочетаниями слов, заставляя задуматься, иначе говоря, работают на раскрытие идеи (дщерью тьмы, гробовый остров, дочь верховного Эфира, в руке твоей олива мира), (и ты летаешь, смиряешь буйство, укрощаешь ураган, возвращаешь Океан, даешь пределы, ласкаешь). Особую атмосферу создают кричащие «безумные» эпитеты (раболепную мечтой, верховного, светозарная, губящая, диких сил, восстающий, в безумной силе, гигантский). Особую энергетику, динамику, движение создают, конечно же, немногочисленные глаголы, яркие и неожиданные (укрощаешь, возвращаешь, сходят пятна гнева, жар любострастия бежит). Выбрать доминирующую часть речи в стихотворении не трудно. Хочется отметить многообразие существительных (смерть, дщерью тьмы, мечтой, остров, дочь, краса, мир, согласье) и многие другие. Излюбленный художественный  прием Баратынского – это инверсия. Слово резко выделяется в стихотворении, привлекая к себе внимание.

  Как читать это стихотворение в слух, каждый решит сам. Я бы прочла его  с торжественно, восклицательной, величественной интонацией.

  Говоря  о цвете, запахе и музыке произведения стоит заметить, что преобладают  такие контрастные тона, как белый  – цвет вечности и умиротворения, и темно-серый – тяжелый, приземистый. Белый олицетворяет смерть – как  носительницу меры и гармонии. Серый – земное бытие, пыль, затуманившую все живое. Говоря о картине мира, можно услышать шум моря и деревьев, свист ветра, почувствовать запах свежести, сырой земли, веет холодом, и становится как-то не по себе. В стихотворении много звуков [ш], [с], [р], [з], [б], которые придают стиху пространство. Многократно повторяющийся звук [о], раздвигает рамки стихотворения, унося далеко в небеса, где царит величие и покой.

  В данном стихотворении Е. А. Баратынский  затрагивает философские темы о  смысле жизни и смерти. Поэт размышляет о свободе, ибо кто постиг смерть, тот перестает быть рабом всего сущего. Баратынский говорит о смерти с ледяным спокойствием и даже восхищением, будто не принимая всерьез страданий связанных со смертью. По мнению поэта – жизнь скудна, человеческие возможности никчемны. Бессмыслие человеческой жизни – к такому выводу приходит Баратынский в своем стихотворении. Но меня поражает больше то, что при таких философских размышлениях поэт не был законченным пессимистом, так как стихотворение «Смерть», по моему мнению, наполнено высоким изяществом и благородной сдержанностью самовыражения. Возможно, именно в этом и состоит уникальность этого стихотворения.

   Итогом  его трагических размышлений  о смерти является стихотворение  «На что вы, дни! Юдольный мир явленья...». В этом стихотворении мир статичен, человек беспомощен, его душа и тело несовместимы, отчуждены. Жизнь бедна – к такому трагическому выводу приходит лирический герой. Это стихотворение - одно из самых пессимистических, оно об умирании заживо.  
      Анализ мотивов в философской лирике Боратынского позволяет сделать вывод о том, что смерть в его поэзии многофункциональна, ее поэтический образ объемен и многогранен. Поэт открывает в феномене смерти природно-телесную проявленность бытия и существования.

 

Религиозные мотивы

 
 
 

   Пессимистические  настроения Баратынского усиливаются  тем, что старые друзья постепенно уходят из жизни: в 1831 году умирает Дельвиг, в 1833-м - Гнедич, в 1837-м гибнет А. С. Пушкин... Новые поколения не понимают и не принимают бескорыстных поисков истины в искусстве, бескорыстного служения добру и красоте... Для поэзии наступают печальные сумерки... Свою последнюю книгу стихов, вышедшую в 1842 году, Баратынский так и называет - "Сумерки". Книга эта опять-таки встречает холодный прием у читателей и критиков (так, например, Белинский, не отрицая таланта Баратынского, подверг беспощадному осуждению мрачный пессимизм, которым окрашена эта гениальная книга). Баратынский глубоко переживал отсутствие живого и действенного контакта с новым читателем. "Звезда разрозненной плеяды" - так назвал он в 1834 году Вяземского в стихотворном послании к нему. Но эти слова точно характеризуют положение и самого Баратынского в ту пору. Он уединяется в деревне, почти целиком отдавая себя хозяйственным заботам. Литературные и идейные схватки, которые кипят в столицах, не увлекают его: он понимает, что для поэзии наступает трудное время, и не хочет тратить силы и время на журнальные прения.

   Последний период деятельности Баратынского характеризуется его обращением к религии. Ещё в одном из ранних стихотворений, в полном согласии со своим мировоззрением, он восклицал: «О человек! уверься, наконец, не для тебя ни мудрость, ни всезнанье!» Но если «всезнанье» недоступно, стоит ли искать «полу знанья»? Из этого вопроса возникает у Баратынского скептическое отношение к человеческим истинам; ему начинает казаться, что явленья дольного мира уже «все ведомы», что вся человеческая мудрость может открыть лишь то, что давно заключено в «точном смысле народной поговорки». Такой круг идей привёл Баратынского к «оправданию Промысла»; он учит, что в нашей жизни лишь тот «невредим», кто пятой опёрся «на живую веру»; он пишет молитву, в которой молит Бога подать ему силы на его «строгий рай»; наконец, в одном из последних стихотворений, написанных во время переезда из Марселя в Неаполь, многозначительно замечает: «Много мятежных решил я вопросов, прежде чем руки марсельских матросов подняли якорь, надежды символ».

   Однако  нам не пришлось узнать, чем разрешилось бы для Баратынского это «последнее вихревращенье» дум и чувств: неожиданная смерть не дала ему довершить полного развития его поэзии. Что касается формы стихов Баратынского, то, при всём совершенстве отделки, она страдает искусственностью.

   Погружение  в собственную индивидуальность, углубленное и скрупулезное изучение своей внутренней жизни сопровождалось у Боратынского (и это понятно) пристальным вниманием к духовному миру окружающих: достаточно вспомнить такие стихотворения 1820 —1824 годов, как «К ...о»  («Приманкой ласковых речей...», 1821),   «К   жестокой» (1822 или 1823), «Размолвка» (1823), К...» («Как много ты в немного дней...», 1824).

   Между лирическим «я» и внутренним миром  адресатов стихотворений, более  того -  между лирическим «я» и  собственным внутренним миром у Боратынского намечается известная психологическая дистанция, столь необходимая для реализации исследовательского качества его таланта. Он пытается запечатлеть в слове (или «остановить» словом) характерные движения человеческой души, те или иные психологические состояния, различные ступени эмоционального контакта, наиболее значимые с его точки зрения нравственно-философские и жизненные ценности — иначе говоря, пытается создать своеобразную поэтическую энциклопедию духовной жизни человека вообще. Самые названия стихов Боратынского в эти годы звучат как названия статей энциклопедического словаря: «Ропот» (1820), «Разлука» (1820), «Уныние» (1821), «Родина» (1821), «Больной» (1821), «Бдение» (1821), «Догадка» (1822), «Поцелуи» (1822), «Размолвка» (1823), «Безнадежность» (1823), «Истина» (1823), «Признание» (1823), «Оправдание» (1824), «Любовь» (1824), «Уверение» (1824). Голос поэта в этих стихах звучит спокойно, уже как бы не заинтересованно, почти бесстрастно по отношению к предмету лирического раздумья. Баратынский пришел к разрыву между собой и собственным опытом и одновременно выразил себя самого. "Осень" - вершина его индивидуального самовыражения. Отказ от себя прежнего знаменовал возвращение к истокам своего образа, к лицу Того, от Кого исходит смысл человеческой судьбы.

   Но  Баратынский не скрывает сомнений во всемогуществе “Незримого” и  даже в Его благой мудрости, потому-то промысел должен быть оправдан и справедливость его оценена страдающим человеком.

   Только  однажды речь его звучит почти смиренно и смысл ее человечески значителен:

Царь  небес! успокой

Дух болезненный  мой!

Заблуждений земли

Мне забвенье пошли

И на строгой  Твой рай

Силы  сердцу подай.

/1842 или 1843/ 
 
 

 

Приложение

Биография

 

   Евгений Абрамович Баратынский родился 19 февраля 1800 года в отцовском поместье Мара Кирсановского. Здесь прошла большая часть детских лет. Он очень любил родные края и возвращался в родную сень всякий раз, когда позволяли жизненные обстоятельства. Он был на год моложе Пушкина и, стало быть, принадлежал к поколению, пережившему расцвет и разгром декабризма. В 1808 г. Баратынские переехали в Москву, но через два года умер отец, и семья возвратилась в Мару. Семья была хоть и родовита, но не слишком богата. Евгения, старшего среди детей, отправили в Петербург, где в частном пансионе он готовился к поступлению в Пажеский корпус.

    В  конце 1812 года Баратынский поступил  в одно из учебных заведений  для детей дворян – Пажеский  корпус. Он участвовал в шалостях  и проделках своих товарищей,  за что был исключен. Воспоминание о провинности сидит в Баратынском, как гигантская заноза, и не дает покоя его совести и самолюбию.

   О снятии наказания хлопочут А.И. Тургенев, П.А. Вяземский, В.А. Жуковский, пространное  письмо к которому и написано в  связи с этими хлопотами и представляет собой исповедь “задумчивого проказника”, как однажды назвал Баратынского Пушкин, принимавший страстное участие в его судьбе.

     В феврале 1818 года Баратынский  приезжает в Петербург и поступает  в лейб-гвардии Егерский полк. Здесь ждала его встреча, счастливо изменившая судьбу. Он подружился и даже поселился вместе с Антоном Дельвигом (справедливости ради надо сказать, что некоторые льготы у Баратынского - солдата все же были: ему позволили, например, поселиться не в казарме, а на частной квартире). Поэты бедствовали, но проводили дни в атмосфере нежной, драгоценной для обоих дружбы и молодого поэтического вдохновения. В январе 1820 года Баратынского произвели в унтер-офицеры и перевели в Нейшлотский пехотный полк. А весной 1825 года Баратынский был, наконец, произведен в офицеры.

      Будучи натурой чрезвычайно чувствительной, легкоранимой, “женственной”, как и положено поэту, Баратынский страстно воспитывал себя, даже муштровал. Он вырабатывал в себе такие “мужские” качества, как трезвость оценок, бесстрашие перед “крутыми истинами”, строгость и сосредоточенность философского мышления, стремление к четкой завершенности, даже окончательности слова и жеста.