С тобой себе и небу веря вновь. 

   Анастасия Львовна пленила Баратынского не столько красотой, сколько душевным обаянием, тонкостью вкуса и нежностью сердца. В год женитьбы поэт написал стихотворение «Она». Этим чувствам он остался верен до конца жизни, найдя в жене друга и тонкого критика своих стихов.  

Она

Есть  что-то в ней, что красоты прекрасней,

Что говорит  не с чувствами – с душой;

Есть  что-то в ней над сердцем самовластней

Земной  любви и прелести земной.

Как сладкое  душе воспоминанье,

Как милый  свет родной звезды твоей,

Какое-то влечет очарованье

К ее ногам  и под защиту к ней.

Когда ты с ней, мечты твоей неясной

Неясною владычицей она:

Не мыслишь  ты – и только лишь прекрасной

Присутствием  душа твоя полна.

Бредешь ли ты дорогою возвратной,

С ней  разлучась, в пустынный угол твой –

Ты полон  весь мечтою необъятной,

Ты полон весь таинственной тоской.

 

Тема  природы

 
 
 

   Высшая мудрость для Баратынского - ее воплощение он находил в Гете - жизнь в содружестве с природой. У Баратынского нет ни одного стихотворения, где природа выступала бы как творение Бога - всюду она предстает лишь в отношении к своему созданию - человеку. Пейзаж во многих стихах Баратынского ("Запустение", 1834; "Есть милая страна, есть угол на земле...") проникнут нотами воспоминания и ностальгии, это внутренний пейзаж, изображающий не только природу, но и состояние человеческой души.

   Подобно тому, как Пушкину суждено было стать первым русским поэтом, воспевшим  по непосредственным впечатлениям (южной  ссылки) романтическую природу Кавказа, так и Баратынскому (отбывавшему  примерно в то же время - 1820-1825 - ссылку в Финляндии) принадлежит заслуга быть первым певцом романтической природы Скандинавии. Элегия "Финляндия", поэма "Эдда" - ярчайшие и непреходящие образцы северной "экзотики" в русской поэзии, значительно расширившие географический кругозор ее впечатлений и чувствований.

   Но поэзия живет там, где нет власти человека, нет его холодной насмешки, презрительного слова. Вот почему в стихах Баратынского часто возникают грозные и величественные картины неподвластной человеку природы: море, водопад, дремучий лес, буря…

Водопад

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй  протяжный вой

С протяжным  отзывом долины. 

Я слышу: свищет аквилон,

Качает  елию скрипучей,

И с непогодою  ревучей

Твой  рев мятежный соглашен. 

Зачем с  безумным ожиданьем

К тебе прислушиваюсь я?

Зачем трепещет грудь моя

Каким–то  вещим трепетаньем? 

Как очарованный, стою

Над дымной бездною твоею

И, мнится, сердцем разумею

Речь  безглагольную твою. 

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй  протяжный вой

С протяжным отзывом долины. 

   Стихотворение написано в 1821 году во время пребывания Баратынского в Финляндии. История  создания связана с посещением  вместе с Коншиным водопада Имантра  на реке Вуокса. В переработке стихотворения  для издания 1827 года произошло существенное изменение шестнадцатого стиха. Было: «Музыку важную твою».

   В этом стихотворении, Баратынский обращается к теме природы, к  теме водной стихии. Автор хочет сказать, что водопад, это не просто водная сила, а нечто  таинственное, влекомое, величественное, наполненное чудной жизнью явление. Очарованный и завороженный величием водопада, автор чувствует вечное течение жизни, неподвластное человеку. Он с трепетом прислушивается к каждому звуку, пытаясь понять безглагольную речь водопада. Для автора важно, чтобы люди умели видеть в окружающем мире красоту, неповторимость, ощутить, что вокруг него все живое. Таким образом, Баратынский говорит, что нужно беречь, любить и понимать природу.

   Произведение  отличается единством и целостностью, где каждое последующее четверостишие продолжает нести в себе смысл предыдущего. Кольцевая композиция свидетельствует о важности и значительности того, что происходит с нашим героем. В основе композиции  лежит пейзажная зарисовка.

   Чтобы создать определенную атмосферу, раскрыть идею стиха и передать состояние лирического героя, поэту помогают художественные особенности. Огромную роль в стихотворении играет олицетворение: «шуми шуми, не умолкай, свищет аквилон, качает елию» - они помогают нам прикоснуться к мироощущению автора, потому что олицетворение – это всегда поиск в предмете нового признака, это особый оригинальный взгляд на окружающий мир, его познание и исследование. Эпитеты приоткрывшую тайну души лирического героя, создают особую атмосферу: « крутой, седой, протяжный, скрипучий,  ревучий, мятежный, вещий,  безглагольный». Риторический вопрос и риторическое восклицание подчеркивают главные для автора понятия и явления: «зачем с безумным ожиданьем к тебе прислушиваюсь я? Зачем трепещет грудь моя каким – то вещим трепетаньем?»; «не умолкай поток седой!».

   Быстрая, торжественная, величественная, мажорная интонация, создается с помощью  звукописи, эпитетов, различных фигур  и стихотворного размера ямба, который выбирает Баратынский.

Так как  в стихотворении водопад сравнивается с вечным течением жизни, то преобладают в основном существительные: вершина, поток, водопад, долина, рев, бездна.  Глаголы передают изменения в душе поэта, движение водной стихии. А те немногочисленные местоимения указывают на то, что лирическим героем является сам автор.

   Для создания определенной атмосферы поэт использует синонимы: протяжный, скрипучий, мятежный. Повтор первого четверостишия  убеждает нас, что природа действительно  вечна, и что шум водопада никогда  не умолкнет в душе поэта.

Простор, величие, бесконечность олицетворяет белый цвет. Морской цвет олицетворяет силу и чистоту природной стихии. И сиреневый, на мой взгляд, передает душевное состояние героя, его одиночество и трепет перед грозной стихией.

   Излюбленный прием поэта – это звукопись, которая «подсвечивает» содержание: мы воспринимаем стихотворение не только на уровне буквального смысла, сколько на уровне созвучий, ласкающих слух.   Звуки  [Ш] – [ж] - [м]   передают шум и величие водопада, [о] – [а]  раздвигают рамки стихотворения, увеличивают пространство текста. Состояние автора передают более мягкие, трепетные звуки – [т] – [п] – [в]. В стихотворении мы слышим оглушительный рев водопада, который заглушает трепетное биение сердца поэта. Пахнет свежестью и прохладой.

   Автор -  тонкий ценитель природы, чувствующий каждый шорох, каждый всплеск воды, ощущающий, что все вокруг живое, и это надо любить и беречь. Он готов исповедать свою душу и похоронить свои мысли, чувства, переживания в глубинах одичалых вод. Таким образом, по мнению поэта, человек, как составная часть природы, его жизнь – это вечное течение, неподвластное никаким силам.

       

 

Философские мотивы

 
 
 

   Социальная  изолированность Баратынского отозвалась в его творчестве резким индивидуализмом, сосредоточенным одиночеством, замкнутостью в себе, в своем внутреннем мире, мире "сухой скорби" - безнадежных раздумий над человеком и его природой, человечеством и его судьбами. Острое переживание ущерба, "истощения" бытия, завершающееся зловещим "видением" вырождения и гибели всего человечества ("Последняя смерть"); настойчивое ощущение никчемности, "напрасности" жизни - "бессмысленной вечности", "бессмысленного", "бесплодного", "пустого", восторженное приятие смерти - исцелительницы от "недуга бытия", в качестве единственного "разрешенья всех загадок и всех цепей" мира ("Смерть") - таковы наиболее характерные темы философической лирики Баратынского. Внешний мир, природа для этой лирики - только "пейзажи души", способ символизации внутренних состояний. Все эти черты выводят Баратынского за круг поэтов пушкинской плеяды, делают его творчество близким и родственным поэзии символистов. Язык Баратынского отличается "высоким" словарем, загроможденным не только архаическими словами и оборотами, но и характерными неологизмами на архаический лад; торжественно-затрудненным, причудливо-запутанным синтаксисом. По собственным словам Баратынского, "бледнеет жизнь земная", иссечен и самый стиль его стихов. Предельный лаконизм, стремление к кристально четким словесным формулировкам - таковы основные черты этого стиля. В своих теоретических построениях Баратынский идет еще дальше, прямо уподобляя поэзию науке, "подобной другим наукам", источнику "сведений" о "добродетелях и пороках, злых и добрых побуждениях, управляющих человеческими действиями". Но будучи типичным представителем рационалистической культуры XVIII в., Баратынский вместе с тем явно тяготится ею, считает себя не только "жрецом мысли", но и ее жертвой; в чрезмерном развитии в человечестве "умственной природы", в том, что оно "доверясь уму, вдалось в тщету изысканий", Баратынский усматривает причины вырождения и неизбежной грядущей гибели ("Все мысль, да мысль!..", "Последний поэт", "Пока человек естества не пытал...", "Весна, весна"). Глубокая, чистая и очень философичная поэзия Баратынского была по-настоящему открыта только Серебряным веком, усилиями Блока, А. Белого и других поэтов. Что же так привлекало их в ней? Сам Баратынский дал себе такую характеристику:

Не ослеплен я Музою моею,

Красавицей  ее не назовут…

Ни склонности у ней ни дара нет;

Но поражен  бывает мельком свет

Ее лица не общим выраженьем.

   Баратынский – поэт, для которого главным  было качество стихов, а не количество, он был способен по несколько раз  переделывать даже уже опубликованные тексты. Если в его ранней лирике еще чувствуется некоторое влияние  Жуковского и Державина, то поздняя, философская лирика вполне оригинальна. Его характеризует жанровое разнообразие. Баратынский писал и сонеты, и стансы, и дружеские послания, и элегии, но вносил в каждый жанр нечто новое. Скажем, классический лирический герой элегии, которому положено только чувствовать и страдать, у Баратынского еще и мыслит, анатомирует сам себя, следовательно, страдает еще глубже.    В поэзии Баратынского главное – мысль. Сам он утверждает, что «всякий писатель – философ».

   Тема  мысли и ее соотношения с чувством – главная тема последнего сборника поэта, выпущенного в 1842 году и названного «Сумерки»:

Все мысль  да мысль!

Художник  бедный слова!

О жрец ее!

Тебе  забвенья нет;

   С одной стороны, мысль – первопричина слова, а слово – основа поэзии, но с другой стороны, она своей холодностью и рациональностью может убить поэзию:

Но пред тобой, как пред нагим мечом,

Мысль, острый луч!

Бледнее жизнь земная.

   Сам Баратынский всегда умел найти удачное  сочетание между разумом и  чувством, и они в его поэзии не убивают друг друга, а, напротив, придают друг другу особенную глубину. Именно поэтому поэзия Баратынского близка нам, точно так же, как и поэзия Пушкина, и оба эти имени олицетворяют для нас начало девятнадцатого века, «золотой век» русской поэзии…

   Сближение с поэтами П.Я. Чаадаевым, А. Мицкевичем, декабристом М. Орловым и литератором И. Киреевским настраивает лиру Баратынского на философский лад. Однако новый, московский период поэтической деятельности Баратынского приносит ему немало горьких разочарований. Он не находит здесь для себя благоприятной литературной среды и постепенно утрачивает ранее приобретенную популярность. Пушкин объяснял это тем, что Баратынский в своем творческом развитии намного опережал читателя, ибо действительно русский читатель того времени еще не созрел для поэзии мысли. С годами Баратынский все острее и острее ощущает трагический разрыв со своим временем. Не будучи декабристом, он осознавал свою кровную связь с поколением, чья жизненная судьба определилась в исторический день 14 декабря 1825 года. По приглашению матери Баратынский вместе с женой весной 1827 года приехал в Мару. Свидание с родиной после стольких лет разлуки переполнило душу поэта. Все мысли, воспоминания, теплые чувства укладываются в строфы одного из лучших произведений Баратынского. Поэт назовет его «Мара», редакторы заменят заглавие на «Стансы».