Образ А. Блока в лирике М. Цветаевой

Государственное образовательное учреждение  
высшего профессионального образования

Кыргызско - Российский Славянский университет

Гуманитарный факультет

КАФЕДРА ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ

Гулаева Екатерина Васильевна

ГФ 2-06 
 

Образ А. Блока в лирике М. Цветаевой

Курсовая работа  
 
 
 
 
 
 
 
 

Руководитель: Иванова Л.В. 
 
 
 
 
 
 

Бишкек 2009

Содержание

    Введение…………………………………………………………………………….3

Глава I. Личные и творческие контакты М.Цветаевой и А.Блока……………...5

Глава II. Анализ стихотворений М.Цветаевой, обращенных к А.Блоку……..12

Заключение……………………………………………………………………...…31

Список литературы………………………………………………………………..32 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Введение

         Творчество М. Цветаевой -- яркая звезда, вспыхнувшая в русской поэзии начала XX века. М. Цветаева была Поэтом с большой буквы, и поэтому ее всегда волновали жизнь и творчество поэтов-современников, среди которых Александр Блок всегда занимал особое место.

         Цветаева и Блок... Что делает её непохожей ни на кого, и в то же время внутренне связывает с Блоком? Прежде всего, неординарность личности обоих поэтов, бунтарский дух, мятежность, небывалая энергия, подчеркнутая напряженность, свобода от условностей современной жизни, воплотившаяся в особенностях стиля. Трагическое ощущение одиночества роднит Цветаеву с Блоком.

      Александр Блок был ярчайшим представителем поэзии рубежа веков. Сама эпоха отразилась в нем и, соответственно, в его творчестве. Именно поэтому А.Блок был притягателен, как поэт и как личность. И нет ничего удивительного в том, что Марина Цветаева выражала свое отношение к Блоку в своих стихотворениях.

      М.Цветаева посвятила А.Блоку цикл стихотворений, написанный в 1916 году, а также стихотворения, написанные в 1921 году.

      Курсовая работа ставит следующую цель: раскрыть особенности создания образа Блока в стихотворениях Марины Цветаевой и выявить соотношение поэтического образа Блока с реальной личностью поэта.

      Задачи: Изучить изображение А.Блока в творчестве М.Цветаевой; выявить особенности осмысления личности Блока в поэзии поэтессы.

      Материалами исследования стали стихотворения М Цветаевой, вошедшие в цикл «Стихи к Блоку», такие как «Имя твое - птица в руке…» [1, 46], «Нежный призрак…» [1, 47], «Ты проходишь на запад солнца…» [1, 49], «Зверю берлога…» [1, 50], «У меня в Москве купола горят…» [1,51] и другие. 
 
 
 

Глава I.

Личные и творческие контакты М.Цветаевой и А.Блока

      Цикл стихотворений «Стихи к Блоку» - одно из вершинных творений Марины Цветаевой. «Есть у Блока магическое слово: тайный жар. Слово - ключ к моей душе - и всей лирике» - пишет Марина Цветаева. Один писатель сказал: «Понять поэта - значит разгадать его любовь». Если мы хотим понять Марину Цветаеву, мы не найдем иного ключа к ее поэзии и личности. Поэзия Блока - давнее увлечение поэтессы, которое с годами стало ее высокой всепоглощающей любовью. Только дважды Марине Ивановне посчастливилось видеть его во время выступлений в Москве в мае 1920года. Блок, по-видимому, совсем не знал Цветаеву. При его жизни вышли три книги ее стихов, но даже если бы они попали ему в руки, он не смог бы по ним судить о ее таланте. Несмотря на то, что познакомиться с ним Марина Цветаева так и не решилась, Блок, безусловно, продолжал жить в ее творческом сознании; притом она не делала никаких попыток встретиться с ним.

       «Я в жизни -- волей стиха -- пропустила большую встречу с Блоком,-- писала она Пастернаку в 1923 году,-- ...сама... легкомысленно наколдовала: «И руками не потянусь». И была же секунда, Пастернак, когда я стояла с ним рядом, плечо с плечом... глядела на впалый висок, на чуть рыжеватые, такие некрасивые (стриженый, больной)-- бедные волосы, на пыльный воротник заношенного пиджака. Стихи в кармане -- руку протянуть -- не дрогнула»[11, 14-15].

      Цветаева вспоминает 9 мая 1920 года вечер Блока в московском Политехническом музее. Перед его началом площадь у Политехнического музея заполнилась громадной толпой. Цветаева на минуту оказалась рядом с Блоком,-- которого, очевидно, в толпе не узнали,-- и не осмелилась передать ему свои стихи, о чем и писала Пастернаку. В тот день, по недосмотру, на Ходынке взорвались пороховые погреба; стоял грохот, из окон домов летели разбитые стекла. Эта достоверность была воспринята Цветаевой как символ грохота революции, среди которого предстало видение Поэта, пришедшего к людям и поведавшего им о своей любви к ним, простившего им все их грехи и измены. Она слушала глуховатый голос, читавший стихи о любви и России, «О доблестях, о подвигах, о славе...», «Голос из хора» и многие другие и заключительное, которое Блок особенно любил читать,-- «Девушка пела в церковном хоре...»

      Цветаева вернулась потрясенная и в те же последние дни «старого русского апреля» написала стихотворение:

-- Блоку --

                            Как слабый луч сквозь черный морок адов --

                            Так голос Ваш под рокот рвущихся снарядов.

                            И вот в громах, как некий серафим,

                            Оповещает голосом глухим

 

                            -- Откуда-то из древних утр туманных --

                            Как нас любил, слепых и безымянных...

                             . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                            -- Так, узником с собой наедине,

                            (Или ребенок говорит во сне?) 

                            Предстало нам -- всей площади широкой! --

                            Святое сердце Александра Блока. [1, 55]

      И оставила запись в тетради: «Аля: о Блоке и лаве: красном отсвете, принимаемом за жизнь (26 апреля, когда он читал)»[11, 15].

      14 мая 1920 года Цветаева второй и последний раз присутствовала на чтении Блока во Дворце Искусств. Она ничего не записала о том дне; это сделала ее маленькая дочь. С детской непосредственностью, взрослой наблюдательностью и -- уже тогда -- литературным талантом, семилетняя Аля записала на следующий день все, что видела и слышала на этом вечере:

«Вечер Блока.

     Выходим из дому еще светлым вечером. Марина объясняет мне, что Александр Блок -- такой же великий поэт, как Пушкин... Идем в розовую бархатную залу. Все места заняты, а Его все еще нет. Антокольский приносит нам несколько стульев. Чуть только расселись, в толпе проносится шепот: -- «Блок! -- Блок! -- Где он? -- Блок! -- За столик садится! -- Сирень!..» Все изъявляли безумную радость.

     Деревянное лицо вытянутое. Темные глаза опущенные, неяркий сухой рот, коричневый цвет лица. Весь как-то вытянут, совсем мертвое выражение глаз, губ и всего лица.

      Он читает поэму «Возмездие»...

      Он говорил ровным, одинаковым голосом...

       Потом А. А. Блок остановился  и  кончил. Все аплодируют. Он смущенно   откланивается. Народ кричит: «Прочтите    несколько стихов!», «Двенадцать», «Двенадцать», пожалуйста».

--   Я... я не умею читать «Двенадцать»!

--   «Незнакомку»! «Незнакомку»!

      «Утро туманное»,-- читает А. А. Блок... читает «колокольцы», «кольцы», оканчивая на «ы». Читает деревянно, сдержанно, укороченно. Очень сурово и мрачно... Иногда Блок забывал слова и тогда оглядывался на сидящих за его спиной даму и господина, которые, слегка улыбаясь, подсказывали ему...

      У моей Марины, сидящей в скромном углу, было грозное лицо, сжатые губы, как когда она сердилась. Иногда ее рука брала цветочки, которые я держала, и ее красивый горбатый нос вдыхал беззапахный запах листьев. И вообще в ее лице не было радости, но был восторг.

      Становилось темно, и Блок с большими расстановками читал. Наверное, от темноты. Тогда какой-то господин за нашей спиной зажег свет...

Через несколько минут все кончилось. Марина попросила В. Д. Милиотти привести меня к Блоку. Я, когда вошла в комнату, где он был, сперва сделала вид, что просто гуляю. Потом подошла к Блоку. Осторожно и легко взяла его за рукав. Я протягиваю ему письмо. Он улыбается и шепчет: «Спасибо». Глубоко кланяюсь. Он небрежно кланяется с легкой улыбкой. Ухожу»[5, 316-317].

      В тетради Цветаевой осталась запись со слов Н. А. Нолле-Коган о том, как Блок получил эти стихи:

      «После каждого выступления он получал, тут же на вечере, груды писем... Так было и в этот вечер.-- «Ну, с какого же начнем?» Он: «-- Возьмем любое». И подает мне -- как раз Ваше -- в простом синем конверте. Вскрываю и начинаю читать, но у Вас ведь такой особенный почерк, сначала как будто легко, а потом... Да еще и стихи... И он, очень серьезно, беря у меня из рук листы: -- «Нет, это я должен читать сам».

      Прочел молча -- читал долго -- и потом такая долгая улыбка. Он ведь очень редко улыбался...»[11, 16-17].

      Почему Цветаева не оставила в то время о Блоке никаких записей,-- она, заносившая в тетради решительно все: черновики собственных писем; впечатления от встреч и разговоров; пришедшие в голову мысли?..

Видимо, была на то одна причина: робость, сковывавшая ее перед лицом великого поэта России; совесть поэта и человека, не позволявшая высказаться перед непогрешимой совестью Блока. Чувства эти вспыхнули в Цветаевой, когда она летом 1919 года впервые услышала ошеломившие ее блоковские «Двенадцать».                                                     

      «Помню, как Павлик Антокольский принес и подарил Марине «Двенадцать» Блока,-- вспоминает А. С. Эфрон,-- большого формата,             

белую с черным... книгу с пронзительными анненковскими иллюстрациями; как,  прямо  с  порога...  начал  читать,  сверкая  угольными глазищами; как отбивал в воздухе такт кулаком; как шел на нас, слепо огибая препятствия, пока не уперся в стол, за которым сидела и из-за которого ему навстречу привстала Марина; как, дочитал до конца, и как Марина, молча, не поднимая глаз, взяла у него книгу из рук. В минуты потрясений она опускала веки, стискивала зубы, не давала выхода кипевшему в ней, внешне леденея...                                         

Феномен «Двенадцати» не только потряс ее, но в чем-то основном творчески устыдил»[11, 17].                                                                                             

      Устыдил,    потому    что    Блок,    этот    «нежный    призрак»,   дух бесплотный и «нездешний», ринулся в самую гущу жизни, в самый центр событий,-- навстречу, быть может, собственной гибели. «Двенадцать» Блока -- и это поняла Цветаева -- были исполнением заказа, данного Поэту Временем, Эпохой, Историей.

      «Блок в жизни Марины Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по «струнному ремеслу», а как божество от поэзии и которому, как божеству, поклонялась. Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками своими, вернее -- себя ощущала собратом и соратником их, и о каждом -- от Тредиаковского до Маяковского -- считала себя вправе сказать, как о Пушкине: «Перья на востроты знаю, как чинил: пальцы не просохли от его чернил!..

      Более того, каждого из них - даже бесплотнейшего Рильке! - почитала и осязала она братом еще и по плоти и крови, зная, что стихи не одним лишь талантом порождаются, а и всеми бедами, страстями, слабостями и радостями живой человеческой плоти, ее болевым опытом, ее волей и силой, потом и трудом, голодом и жаждой. Не меньшим, чем творчеству поэтов, было ее сочувствие и сострадание их физической жизни, «стесненности обстоятельств» или стесненности обстоятельствами, сквозь которые ей, жизни, надлежало пробиваться.

      Творчество одного лишь Блока восприняла Цветаева как высоту столь поднебесную -- не отрешенностью от жизни, а очищенностью ею -- (так огнем очищаются!), что ни о какой сопричастности этой творческой высоте она, в «греховности» своей, и помыслить не смела -- только коленопреклонялась», - так писала дочь Цветаевой Ариадна Эфрон, и ее слова передают самую суть отношения Марины Цветаевой к Александру Блоку[5, 317].