Мотив тайны в творчестве Тургенева

Как пишет американская исследовательница М. Астман, «струя романтизма, обогащающая произведения Тургенева «поэтическим видением неосязаемого, неким иным измерением… пробивается с новой силой в позднем его творчестве, несколько иначе озаренном и уже ведущем к становящемуся символизму». По мнению ученого, эстетические взгляды писателя, имеющие точки соприкосновения с учением Гегеля и идеями Шопенгауэра, «делают возможным считать его предтечей русского символизма»[55]. Но в отличие от символистской критики (И. Анненского, Д. Мережковского), М. Астман обозначает допустимые границы таких сближений. Например, она делает вывод, что символика в позднем творчестве писателя, «конечно, присутствует, как и во всяком истинном искусстве», однако применять сложные теории символистов к творчеству Тургенева было бы неправильно. Считать Тургенева предшественником символизма можно, но «до известной степени». С символистами писателя связывают «широта мировоззрения…, поиски Абсолютной ценности за всякими мелкими, пошлыми, нелепыми явлениями жизни»[56].

Л.Н. Осьмакова, анализируя поэтику «таинственных повестей», объясняет интерес Тургенева к теме «неведомого» влиянием естественнонаучной мысли того времени, а также подчеркивает, что в основе изображаемых событий лежат реальные факты. Таким образом, анализ осуществляется с тех же методологических позиций, что и вышеописанные исследователи. Интересным для изучения «таинственных повестей» является попытка исследователя найти общность в композиционной структуре этих произведений, что было попыткой обоснования правомерности выделения этих произведений в единый цикл, пусть даже через структурно-композиционные признаки.

В.М. Головко определяет поэтику «таинственных повестей» как отражение предчувствия новых художественных систем – модернистской эстетики. Исследователь рассматривает формы отражения этого процесса и находит их в активизации роли мифопоэтических архетипов в художественной системе цикла. Этот концептуальный подход, осуществленный при анализе «Клары Милич» помог связать воедино целый ряд систем: художественно-философские концепции, мировую культуру, отразить динамику эволюции жанра повести, переходный характер эпохи создания «таинственных повестей» и причинах ее обусловивших. Исследователь убедительно доказывает отсутствие «двоемирия» в художественном методе И.С Тургенева, свойственного романтизму, признавая наличие «системы бинарных оппозиций, которые восходят к поэтике мифа» («любовь-смерть», «сон-явь» и др.)[57]. Это исследование стимулировало интерес к изучению многофакторной специфики «таинственной» прозы И.С. Тургенева, к тому же, подобный подход позволял дать более глубокую интерпретацию текста с учетом не только внешних (формальных) категорий, но и художественно-эстетических и философских систем.

2.2.3.  Современные подходы к изучению «таинственных повестей»

Устойчивый интерес в тургеневедении сохраняется и к проблеме литературных источников тех или иных мотивов «таинственного» цикла. Например, о связи «Призраков» с фантастическими повестями Н.В. Гоголя писал А. Орлов. М. Габель отмечала некоторые точки соприкосновения «Песни торжествующей любви» с сюжетом гоголевской «Страшной мести», творчеством Г. Флобера («Саламбо», «Искушение святого Антония»). М.А. Турьян выявила генетические и типологические связи «таинственных повестей» с психологической фантастикой В.Ф. Одоевского. И.С Родзевич, Л.М. Поляк, М.А. Турьян сопоставили тургеневские повести с творчеством Э. По, в частности, с его повестями «мистер Вольдемар», «Элеонора» и некоторыми другими. В контексте романтической традиции проанализировала своеобразие мотивов в «таинственных повестях» Р.Н. Поддубная.

О близости последней «таинственной повести» Тургенева «Клара Милич» по сюжету, ряду деталей, «общей тональности», тематике к рассказу Вилье де Лиль-Адана «Вера», писали И.С. Родзевич и Р.Н.  Поддубная, а И.Л. Золотарев сопоставил  «таинственные повести» русского писателя с произведениями П. Мериме.

На наш взгляд, подобного рода исследования, тяготеющие к сравнительно-историческому и типологическому методам, а также различные их модификации, являются очень актуальными для современного литературоведения, так как позволяют  вывести эту проблему на новый методологический уровень и вводить культурологические данные в исходный литературоведческий анализ.

  Сегодня, актуальным становится обращение к новым активно разрабатываемым филологией проблемам, внедрение современной методологии исследования отдельного художественного произведения и литературного процесса в целом. Одним из наиболее плодотворных направлений в современной науке является поиск точек пересечения литературоведения и культурологии, разработка метода культурологического анализа, когда явления художественной литературы воспринимаются в контексте духовной культуры.

  Исследование взаимодействия, или «диалога» культур (В. Библер, Ю. Лотман), отражения этого диалога в художественном произведении – одна из составляющих культурологического анализа русской литературы. Пути формирования «открытого мышления», вопросы о достоинствах и «издержках» культурной интеграции или изоляции, активно обсуждаемые в современном обществе, волновали русскую литературу, общественную мысль (полемика славянофилов и западников) еще в   XIX в.

   В художественных произведениях  позднего Тургенева с разной степенью конкретности, по мнению ряда современных исследователей, рассматриваются национальные образы европейского, американского, восточного миров. Внимание авторов привлекают процессы аккультурации, а также вживания носителя русской культуры в иностранную действительность,   механизмы адаптации русских на «чужой земле»,   понимания языка другой культуры, получающие подчас драматический характер.

Идея о необходимости интеграции, равноправного диалога и одновременного сохранения своеобразия собственной культуры, выраженная в произведениях русских писателей прошлого века, оказывается как нельзя более созвучной сегодняшнему времени.

Исследования Н.Н. Мостовской восходят к сравнительному методу, в котором изучается интертекстуальность «таинственных повестей» и проводится сопоставительный и эстетический анализ их поэтики. Исследователь пытается уяснить связь повестей с общественно-литературным контекстом, используя сопоставительный и стилистический анализ их поэтики. Этот анализ ведет к отсылкам, аллюзиям, цитатам, мотивам, реминисценциям из классической и современной Тургеневу литературы. В повести «Клара Милич» она находит «соположение  библейских, мифологических, фольклорных и литературных мотивов и реминисценций, углубляющих символическую  энергию повести, ее многозначный философско-медитативный подтекст»[58].

Особо следует сказать об исследованиях, авторы которых не связывают «таинственные повести» с определенными философскими концепциями и установленными истинами, а доказывают наличие у Тургенева специфической, присущей только творческой индивидуальности писателя философской системы, которая не может быть объяснена с традиционных, устоявшихся философских позиций. Одним из таких исследований является работа А.Н. Иезуитова «Таинственные произведения» И.С. Тургенева (Объяснение необъяснимого)». Автор принципиально отказывается от предшествующих трактовок «таинственных повестей», даже именует их «произведениями», так как, по его мнению, необходимо придерживаться авторского определения жанра[59].

Исследователь считает, что только с позиций универсальной «философии взаимодействия» можно адекватно проинтерпретировать «таинственные повести». Суть подхода Иезуитова сводится к выявленению взаимодействий материального и духовного начал и на основе этого исследователь считает, что Тургенев таким приёмом смог «осуществить прорыв в новую философско-мировоззренческую сферу (экстрасенсорику)»[60]. Подобного рода методология, на наш взгляд, является очень актуальной – так как позволяет методологически синтезировать новый подход к литературным явлениям и осуществить анализ на стыке психологии, философии и литературоведения. В данном исследовании проявляется то, о чем говорит Л.П. Егорова: «на современном постнеклассическом этапе развития науки литературоведение… испытывает воздействие новой научной парадигмы и философии науки в целом»[61].

Таким образом, современные исследования подтверждают то, что изучение «таинственных повестей» вышло за рамки традиционных интерпретаций художественных текстов, это уже не просто поверхностный анализ, а стремление проникнуть в художественный мир И.С. Тургенева. Этому способствуют междисциплинарные связи, обновляющие методологии исследований.

Изменение ориентации современной науки помогут по-новому рассмотреть поэтику поздних повестей Тургенева.

Глава 3. Категория таинственного в повестях И. С. Тургенева 1860-х – 1880-х гг.

3.1. Определение категории таинственного в повестях Тургенева, ее сущности и содержания

Сложность вопроса о таинственном в повестях Тургенева, по мнению тургеневедов, определяется тем, что эти произведения далеко не однородны ни по основным концепциям, ни по характеру использования в них «таинственных элементов».

Не существует единого мнения о том, насколько фантастичен сам предмет изображения. Так, Л.В. Пумпянский писал, что таинственное здесь «перестает быть фантастикой, становится оккультной эмпирией».

Противоположной точки зрения придерживается Г.Б. Курляндская: «Таинственное» в его повестях выступает фантастикой, а не оккультной эмпирией». Так же считает и В.А. Дмитриев: «Для Тургенева предметом заботы является изображение таинственного возможно правдоподобнее, разгадка загадочных явлений. В большинстве «таинственных» повестей фантастическое не то чтобы правдоподобно, а просто реально, функции условности и других поэтических средств направлены к тому, чтобы реальность фантастического была несомненной. Сложность в том, что эта условность вела к мистицизму».

В современной науке о литературе «таинственное» определяется как эстетическая категория, которая «устанавливает «пределы» и «правила» нарушения в искусстве законов объективного мира. Чаще всего понимается как нарушение пространства и времени, появление чудесных персонажей, магических предметов». Ученые различают два типа фантастики: 1) условную, или фантастическую условность, которая «существует как понятное читателю и необходимое автору нарушение законов объективного мира в сюжете произведения»; 2) неусловная фантастика, которая лежит в пределах возможного. Наиболее распространенным способом «снятия» условности является психологическая мотивировка (сном, молвой, сумасшествием и т.п.). Оставаясь вследствие мотивировки в рамках «естественного», таинственное при этом выходит далеко за пределы, которые отводятся ему мотивировкой. Так возникает новая эстетическая реальность, второй план повествования: фантастическое в данном случае обусловлено общей концепцией произведения[62].

Таким образом, вопрос о таинственном в содержании «таинственных повестей» оказывается тесно связанным с проблемой мировоззрения писателя, для которого была характерна чуткость к сфере чудесного, что и побуждало его к рациональному осмыслению проявлений этой сферы. «Тургенев чаще всего исходит из того, что в жизни существуют некоторые загадочные, трудно объяснимые, но несомненно имеющие место явления, что с людьми происходит подчас до того неправдоподобное - не всякий поверит. А он, Тургенев, верит и именно это берется изобразить и по возможности объяснить как художник. Он, Тургенев, пишет только о том, что есть, что бывает»[63]. Поэтому следует говорить не о «фантастическом», а именно «таинственном», так как оно иррационально, но реально.

Основными способами введения фантастического в обыденное в «таинственных повестях» выступают сон, сновидения, сумеречное состояние затянувшейся бессонницы, переход от сна к бодрствованию. Это и позволило современной исследовательнице Р.Н. Поддубной назвать фантастику «таинственных повестей» разновидностью «сновидческой фантастики, которая в русском реализме второй половины XIX века стала «поэтической правдой» о том, чего сознание еще не одолело».

Но нередко Тургенев воссоздает не просто «таинственные», а в полной мере фантастические образы и ситуации, сводит до минимума какие бы то ни было мотивировки. Фантастическое в этом случае имеет условный, обобщающий характер. Такой тип фантастики характерен прежде всего для «Призраков», занимающих среди «таинственных повестей» «особенное место, не в последнюю очередь «откровенностью», бесспорностью фантастического»[64]. Очевидно, что целью Тургенева было здесь не создание впечатления достоверности «этой невозможной истории», а передача мироощущения героя». Таинственное выступает в данном случае как «поэтическая вольность», становится «формой выражения «поэтической правды» времени»[65] и служит, таким образом, художественному постижению общих закономерностей исторической, социальной, отдельно взятой человеческой жизни. «Призраки» - «единственное произведение из числа фантастических, абсолютно нереальных по ситуации, в рамках которой Тургенев по задаче ближе к методу Пушкина или Гоголя»[66].

Однако именно эта повесть, как, впрочем, и другие, часто исследуется в контексте романтической литературы. При этом ученые по-разному объясняют возможность множественных сопоставлений образа Эллис: интересом И.С. Тургенева к творчеству писателей-романтиков, особой природой тургеневского образа, «который благодаря своей неопределенности оказывается соотнесенным с широкой литературной традицией», «с многочисленными произведениями, в которых присутствует фантастический элемент, хоть отдаленно напоминающий полеты Эллис и видения, с ним связанные». Прототип для него находят и в самых разных фольклорно-мифологических источниках. Так, Г. Швирц видит истоки образа летающей женщины-призрака в легендах и сказаниях баденской земли. А.Б. Муратов сближает Эллис с одной из гарпий греческой мифологии[67].

Другой важной особенностью художественного мира «таинственных повестей», подобно фантастике выделяющей их среди других произведений писателя, является символизм, который также дает повод исследователям по-разному трактовать творческий метод позднего Тургенева, видеть в нем предтечу символистов и модернистов. Сама фантастика называется современными исследователями суггестивной, так как она «посвящена несказанному, а несказанное лишь внушается, не изъясняясь»[68]. Важно подчеркнуть, что символический смысл стремятся выявить не только в тех «таинственных повестях», в которых имеются открыто фантастические образы (как, например, в «Призраках»), но и там, где есть психологические мотивировки «таинственного» и все изображенное выдержано в рамках правдоподобия. Ученые пришли к выводу, что усилению символического начала способствует соположение в тексте произведений как литературных, так и мифологических, фольклорных мотивов, реминисценций, аллюзий. Особая роль в формировании глубинной семантики принадлежит также образам-символам дома, окна, круга, тайны, бездны, гнезда, водной стихии и др.