Мотив нормы в творчестве Саши Соколова "Школа для дураков"

    В жизни Бенджи любит только три  вещи: лужайку, на которой играет, огонь  и свою сестру Кедди, которая единственная из всех относится к нему как к человеку. Его 33-летняя жизнь отмечена всего тремя важными событиями: пропадает Кедди, продают любимую лужайку, он пристает на улице к школьнице, за что его подвергают принудительной кастрации. Бенджи не понимает причин и смысла происходящего, но он способен страдать, ощущая вторжение в свою жизнь чьей-то злой воли.

    В романе образ Бенджи символизирует  абсурдность мира. С ним связано  и название книги Фолкнера. Создавая образ Бенджи, Фолкнер, по его собственному признанию, хотел показать, «как много  можно было бы извлечь из идеи слепой, сосредоточенной на себе невинности, воплощенной в детях, если бы один из них был истинно невинным, т.е. идиотом».

    У Достоевского Ф.М. в «Двойнике» нимфеевским героем является Голядкин. Для Голядкина психическое расстройство — следствие его свободного внутреннего выбора (между бытием и небытием), который позже будет осмысляться героями Достоевского в христианских категориях (Бог и дьявол). Не обладающий ни социально значимыми (чин, родство, богатство), ни романтически-индивидуальными («ни ума, ни характера, ни образования») данными для вхождения в «общество высокого тона» и вместе с тем связывающий свою самооценку с этими искусственными, по художественной логике Достоевского, шкалами ценностей, Голядкин изначально обречен на жестокий неуспех. Его не пускают дальше передней; когда же с черного хода он все-таки пробирается в танцевальную залу, то его силой выпроваживают на улицу. В ненастную ноябрьскую полночь на пустынной набережной Фонтанки в потрясенном воображении «ветошки» (которой Голядкин оказывается, приняв господствующие бюрократические и личностные критерии) впервые возникает «двойник». Точная копия «старшего», «Голядкин-младший» к тому же обладатель черт, необходимых в его положении для успеха: вероломства, наглости, ловкости, умения «подбиться, приласкаться, нашептать и наподличать», присвоить чужие заслуги, угодить начальству, сослуживцам, женщинам. Детальное развертывание клинической картины сумасшествия героя, в итоге попадающего в дом для умалишенных, составляет дальнейшее содержание повести. «Настоящий» Голядкин, оставаясь «невинным» и «правдолюбивым», вынужден постепенно уступать свое жизненное пространство (квартиру, службу и пр.) «самозванцу». Ясно, что реальные личностные ценности» (доброта, доверчивость, порядочность) несовместимы с индивидуалистическими и бюрократическими идеалами, лишенными подлинного бытия. Так что вытеснение «настоящего» Голядкина «мнимым» — результат выбора героя между жизнью и ее ложными подобиями. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

4. Главные и  второстепенные персонажи.

    Все герои романа: и главные, и второстепенные, и только упомянутые в ряду прихотливой  лингвистической игры - четко делятся  на два лагеря. В одном - и он гораздо  больше - те, кого можно назвать “глухими к зову Вечности”. Это и отец главного героя, прокурор, который “видит лишь то, что видит”, и учителя вспомогательной  школы (директор Перилло, изобретатель “тапоч-ной системы”, учительница литературы Водокачка), и ведьма Шейна Соломоновна Трахтенберг, и доктор Заузе. И даже мать главного героя попадает в этот ряд. Хотя герой часто называет ее бедной и терпеливой, он не может простить ей измены отцу с учителем музыки. Всем им противопоставлены те, кто ощущает за “нашим неразрешимым здесь” присутствие другого, нормального мира. Только этим героям дано заглянуть на тот берег Леты, ощутить бессмертие,  идущее от единения с природой. Как точно подметил А. Богуславский в статье “Death in the works of Sasha Sokolov”, “характерно, что в некотором роде бессмертие дано лишь тем персонажам, чьи имена или прозвища связаны с природой”. Их мало, этих посвященных.  Это учитель Норвегов, чья фамилия с помощью анаграммы превращается в слово “ветрогон”. Именно Насылающему ветер - персонажу, воплощающему у Соколова энергетический импульс изменения, несколько раз уподобляется Норвегов.

    Это учительница биологии Вета Акатова, имя которой вдруг рождается из лингвистической ассоциации железнодорожная ветка - ветка акации - Вета Акатова. Ей суждено занимать в мире героя “Школы для дураков” одно из самых важных мест, стать объектом его неразделенной любви и страсти. . Он так описывает лицо героини: «…представьте себе женщину, она столь прекрасна, что когда вы вглядываетесь в черты ее, то не можете сказать нет радостным слезам своим».   У В. есть простая собака, мохнатая, желтая. Чтобы завоевать любовь героини, Нимфея хочет поладить с собакой, но боится ее.  В. легкомысленна и ветрена. Она готова отдаться первому встречному: «…я вся белоснежна ну осыпьте меня совсем осыпьте же поцелуями никто не заметит лепестки на белом не видны». Это отец Веты Аркадий Аркадиевич Акатов, к которому герой много раз приходит в своем воображении просить руки его дочери. Это девочка или девушка учителя Норвегова Роза Ветрова, чье имя также рождается из игрового ряда учитель географии - роза ветров - Роза Ветрова. Это почтальон Михеев или Медведев, странная пограничная фигура, как и Норвегов, связанная с темой Насылающего. И, наконец, сам главный герой, много раз называющий себя именем Нимфея - белая речная лилия - и иногда полностью превращающийся в нее.

    “Природность” имен и прозвищ ряда героев романа воплощает общую пантеистическую  идею об одухотворенной и вечно живой  природе, противостоящей ложному, насквозь фальшивому, ненормальному миру обыденности  или, по-другому, цивилизации. Проблема нормы, нормальности и ненормальности иносказательно присутствует почти  на каждой странице романа. И связана  она с мотивом, постоянно фигурирующим в тексте, - мотивом школы. 
 
 
 
 
 
 
 
 

2.1.  Своеобразие  истолкования категории норма.

    Как пишут П. Вайль и А. Генис в статье “Уроки школы для дураков”, “окружающий мир и герой существуют в разных измерениях. Их реальности накладываются, просвечивают одна сквозь другую. Результат этого совмещения - рефракция, придающая тексту зыбкий характер сновидения, в котором логика замещена произволом подсознания”.  Сквозь разлитый по страницам абсурд, идиотизм жизни вдруг иногда проглядывает нормальный мир, напоминая, что он все-таки существует, и давая читателю “передохнуть”.

    Норма - это все то, что несет в  своих волнах Лета, по-постмодернистски не давая оценок и не вешая ярлыков, просто перечисляя, - все движется с  одинаковой скоростью. Автор убежден, что в Лете обязательно потонут  оба меловых старика с указующими перстами, потонут “отрывки и обрывки  произведений, называемых у нас литературой”, которые учеников спецшколы заставляют “с мучительной болью заучивать  наизусть”, потонет народное оброзование и т.д.  А останется очень многое. Едва ли не половина страниц романа посвящена перечислению того, что никогда не уйдет на дно Леты, так как является основой нормальной - не фальшивой, не придуманной, а в высшем смысле реальной - жизни, какой бы сюрреалистической она ни казалась “проницательному читателю”.

    “Перечисление - честнейший, изначальный способ описания”, - сказал А. Битов. Вот домашнее задание, которое дает главному герою Леонардо да Винчи во рву Миланской крепости: “Опиши челюсть крокодила, язык колибри, колокольню Новодевичьего монастыря, опиши стебель черемухи, излучину Леты, хвост любой поселковой собаки, ночь любви, миражи над горячим асфальтом, ясный полдень в Березове, лицо вертопраха, адские кущи, сравни колонию термитов с лесным муравейником, грустную судьбу листьев - с серенадой венецианского гондольера, а цикаду обрати в бабочку…”  Соколов более всего повествует, перечисляет, меньше описывает, почти не рассуждает. Потому так часто фраза у него представляет собой период, потому так любит он нескончаемые ряды синонимов, потому так часто завораживает и писателя, и читателя могучий ритм текста и потому, наверное, так часто появляется на страницах поток сознания. Линейный текст со знаками препинания не в состоянии вместить в себя элементарность и грандиозность данного мгновения данной точки пространства. Поток сознания превращает конечное в бесконечное, плоскостное в пространственное: “Как называется? Называется жизнь”. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

2.2. Проблема  нормы

    Нельзя  сказать, что Соколов оригинален в решении проблемы нормы. Вопрос “Кто сумасшедший?” в литературе и искусстве задавался не раз - особенно в XX в. Постмодернистское  искусство своим объектом часто  имеет парадокс, аномалию, нечто  ненормальное с общепринятой точки  зрения. И так получается, что  самыми нормальными оказываются  те, кто по социальной иерархии относится  к “низам”, изгоям, кто вообще не вписывается в какие-либо структуры, как, например, учащийся школы для  дураков, страдающий раздвоением личности и избирательной памятью.  Мотивы нормы и школы, может быть, самые ясные и явные в романе. Наверное, поэтому они более всего привязаны к реальности. Условные время и место действия “Школы для дураков” относительно конкретизируются именно на страницах, посвященных школе, учителям, методам воспитания и т.д. Как раз на этих страницах Соколов чаще всего использует приемы соц-арта - высмеивания знаков советского менталитета. Подобные фрагменты самые смешные в тексте. Принципы же “метареалистической” (М.Эпштейн) поэзии можно найти в тех местах текста, которые связаны с более возвышенными темами - смерти, бессмертия, преображения. Главный герой-рассказчик, его учитель и автор не желают жить в придуманной, условной реальности “хаоса симулякров” (М.Липовецкий), сконструированной идеологией “тапочкой системы”, играть в ее игры, считаться с ее законами. Потому так сильны в романе желание и предчувствие перемен. В тексте “Школы для дураков” этот мотив постоянно присутствует - иногда на втором плане, иногда на первом. Герою и его учителю можно позавидовать: они не просто отвергают действительность, построенную на фальши и абсурдных  принципах, они - посвященные. Им дано знание о другом мире, где не надо играть роли, где можно быть самим собой, где совсем иные ценности, где живут, а не существуют, где самым главным становится то, что в реальном мире давно стало “факультетом ненужных вещей”. Только в этом идеальном мире норма переворачивается обратно, с головы на ноги. Пропуская мимо ушей и не видя в упор постылую реальность, главный герой и его учитель настраиваются на восприятие музыки идеального мира. Это не так уж сложно, потому что в пространстве романа он находится очень близко, хотя видят его далеко не все. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

2.3. Нимфея – отношение к «другому» собственному я.

    Нимфея  – ученик специальной школы, перешедшей на тапочную систему. Сын терпеливой матери и отца-прокурора. Дачник дачной местности у реки. Нимфея знает, что в его существе их двое. Они разговаривают друг с другом. Мать даже сшила два мешка и купила две пары брезентовых тапочек для них. Нимфея ревнует другого Нимфею к Вете Акатовой. Временами он даже ненавидит его за то, что другой рассказывает о таких вещах, которые Нимфея не хочет слушать. Он то ли окончил школу с отличием, то ли был выгнан за неуспеваемость. После школы Нимфея работал в самых разных местах: в прокуратуре у отца точил карандаши, подметал двор в Министерстве тревог, помогал художнику Леонардо, был контролером, кондуктором и т.д. Нимфея – главный герой романа. Время, по его ощущениям, очень прерывисто. Поэтому рядом могут оказаться дни из разных времен его жизни: школьный день, дачный день, день службы в Министерстве, день работы у Леонардо. Нифея – любимый ученик Норвегова. У героя есть патефон, велосипед. Он любит заполнять своим голосом пустые пространства, собирает коллекцию зимних бабочек и сочиняет рассказы. Н. читает сразу несколько книг, учится играть на аккордеоне. Кроме того, он своими вопросами и замечаниями доводит до бешенства отца. Н. ненавидит своих одноклассников – «этих дураков». Он мечтает жениться на Вете Акатовой. 
 
 
 
 
 

2.4. Аморфный и подвижный мир, также как норма – нормален.

    Они живут среди нас, ходят по улицам в нелепой одежде, смотрят вокруг отсутствующим взглядом... Иногда они  бывают агрессивны, чаще - безобидны и беззащитны, они не знают, зачем нужно куда-то спешить и как обращаться с деньгами, не задумываются о завтрашнем дне, не беспокоятся о глобальном потеплении и мировом кризисе... У них своя, не доступная нам логика. Они - это те, кого мы называем сумасшедшими. Они – это те, кого мы считаем аморфными, не думающих о тех проблемах, которые ежедневно волнуют, нас – не сумасшедших.

      Мы, погруженные в свои мысли  и всегда куда-то спешащие, стараемся  их не замечать, а если случайно  наткнемся на них взглядом, торопливо  отводим глаза. И не задумываемся, насколько тонка та грань, которая  отделяет сумасшедшего от здравомыслящего человека.

    Но  среди прочих страхов где-то в  глубине подсознания у нас  таится страх сойти с ума.   Сойти с ума можно по разным причинам, но все они, по сути, сводятся к одной. Человек получает из внешнего мира информацию, к восприятию которой  он не готов. Так, мать не в силах  осознать смерти ребенка, женщина не может простить измены мужа, человек  стал свидетелем катастрофы - и ум не выдерживает, отказывается переработать полученную информацию, сбегает от всего того, что ему открылось.

         Сумасшествие начинается со странных  идей. Человек становится мнительным, часто неправильно интерпретирует  слова и поступки окружающих, как будто все вокруг являются  участниками заговора против  него. Как хороший актер, он  скрывает от других свои мысли,  боясь, что его сочтут сошедшим  с ума. Одним из критериев  лишения ума считается несоответствие  нормам, нравам и морали общества. Но это основное условие для  творческих и гениальных людей.  Мы еще долго жили бы при  свечах, если бы современники  посчитали сумасшедшим Эдисона  и закрыли его в психушке. Ученый отказывался признавать день и ночь и жил, подчиняясь своим биологическим ритмам. Он спал днем, когда уставал, в своем кабинете под столом. И сумасшедшим, и великим людям свойственна преувеличенная чувствительность характера и временная амнезия. Они ни в чем не знают умеренности, страдают от рассеянности, многие из них злоупотребляют алкоголем. По мнению психиатров, между сумасшедшими во время припадка и гениями, создающими свои произведения, существует полное сходство.

       Моцарт, например, страдал манией  преследования и был уверен, что  его хотят отравить. А английский  писатель Гаррингтон воображал, будто мысли у него изо рта вылетают в виде пчел, и разгонял их веником. Французский баснописец Лафонтен метался часами по улицам и под удивленные взгляды прохожих жестикулировал, топал ногами и во весь голос выкрикивал рождающиеся строки.