Литературное общество «Арзамас»

      Весьма характерный, в своем роде классический образец такого рода представлений можно найти в главе об «Арзамасе» (принадлежащей Б. С. Мейлаху) в академической Истории русской литературы: «...Все эти речи мало отличаются одна от другой, ибо авторы их старались подделаться под господствующую в Арзамасе манеру. И если бы мы не знали, что все эти забавы имели под собой серьезное основание — действительную ненависть к литературным реакционерам, защиту просвещения, отталкивание от национализма шишковского типа, то вся деятельность Арзамаса в самом деле казалась бы «навязыванием бумажки на Зюзюшкин хвост» (Писарев). Безотрадному впечатлению от арзамасских заседаний способствует также стиль писанных секретарем Арзамаса Жуковским протоколов, в которых даже серьезным вопросам придана шуточная окраска».¹⁹

      Столь противоречивые оценки объясняются, главным  образом, скудостью материалов, находившихся в распоряжении исследователей. Основой  для суждений об «Арзамасе» служили  немногочисленные мемуарные данные. Но мемуаристы — члены «Арзамаса» — сами же давали материал для самых противоречивых оценок. С. Уваров утверждал, что в «Арзамасе» «занимались строгим разбором литературных произведений, применением к языку и словесности отечественной всех (!) источников древней и иностранных литератур, изысканием начал, служащих основанием твердой самостоятельной теории языка, и пр. В то же время под влиянием «Арзамаса» писались стихи Жуковского, Батюшкова, Пушкина».²⁰ Иного мнения придерживался другой арзамасец — Вигель, писавший в своих воспоминаниях: «С какой целью составилось это общество, теперь бы этого не поняли. Оно составилось невзначай, с тем, чтобы проводить время приятным образом и про себя смеяться глупостям человеческим».²¹

      Дополнениями  к воспоминаниям современников  служили протоколы «Арзамаса», которые были до недавней поры опубликованы лишь частично. Поэтому как самые предметы занятий «Арзамаса», так и роль в нем отдельных участников устанавливались в значительной степени гипотетически.

      В настоящее время все дошедшие до нас протоколы полностью опубликованы,²² и суждение о деятельности Арзамаса благодаря этому получает более прочную фактическую основу. Состав членов «Арзамаса» и круг их деятельности — все это может быть теперь охарактеризовано точнее и полнее.

      Протоколы «Арзамаса», великолепно отражающие пародийно-шутливый тон заседаний, запечатлевшие царившее на них неподдельное веселье и передающие всякого рода глумления над Шишковым и «беседчиками», дают, однако, немного материала для выяснения положительной программы этого кружка. Основные литературно-полемические произведения арзамасцев, имеющие программный характер, написаны именно до 1816 г., в разгар полемики с Шишковым и «Беседой…». Поэтому необходимо остановиться на предыстории «Арзамаса», в свете которой проясняются и некоторые черты последующей деятельности кружка. Недаром Вяземский в одном из писем к П. И. Бартеневу указывал: «Мы были уже арзамасцами между собою, когда «Арзамаса» еще не было».²³

      В период существования «Арзамаса» трудно назвать произведения его членов, оказавшие решительное влияние на развитие литературной борьбы 1815—1818 гг. Те немногочисленные полемические произведения (главным образом, эпиграммы и пародии), которые появились из среды «Арзамаса», решающего значения в литературной борьбе не имели. Положительная работа, его, по-видимому, была весьма ограниченной. На одном из заседаний вносится предложение «читать друг другу стишки, царапать друг друга критическими колкостями». На другом — «его превосходительство Кассандра (Блудов) предложил было заниматься критическим разбором лучших, вновь выходящих книг русских и иностранных». «Но, — читаем далее, — кажется, что сие предложение не разлакомило членов и не произвело в умах никакой приветственной похоти».²⁴

      Правда, в протоколах встречаются ссылки на чтение и обсуждение произведений арзамасцев. Прочитаны были эпиграммы Вяземского, некоторые переводы Дашкова, стихотворения Жуковского, «Вечер у Кантемира» Батюшкова. Есть указание, что читались главы из «Истории государства Российского» Карамзина. Насколько деловой была критика, по протоколам, опять-таки, судить трудно (например, по поводу чтения эпиграмм Вяземского в протоколе второго заседания отмечено: «члены, восхищенные ими, восклицали: «экой черт!»). Правильнее кажется предположение, что и чтение произведений происходило в атмосфере арзамасских шуточек. Вот как описывается в протоколе «критика» на одном из заседаний «Арзамаса» неудачных «яжелбицких эпиграмм» В. Л. Пушкина: «После сообщения секретаря о том, что «Арзамас» дожил до поносных стихов своего старосты», по собранию пробежал шумный ропот изумления и негодования». После прочтения стихов собрание «приступило к изобретению наказаний. Все члены подавали проекты». Из этих проектов был составлен один из восьми пунктов, где, между прочим, автору предлагалось «ездить верхом на палочке или на моське».²⁵

      Все это вызвало вскоре неудовлетворенность  ряда арзамасцев направлением кружка.

      Насколько назрела необходимость изменения  характера деятельности Арзамаса, свидетельствует  уже тот факт, что призыв к выходу на арену общественной борьбы («явною войной искореним врагов») исходит даже от такого политически умеренного арзамасца, как В. Л. Пушкин. Такие же требования проскальзывают и в речах других членов кружка — Блудова, Уварова. Раздаются голоса о необходимости издавать журнал (письмо Батюшкова Вяземскому конца 1815 — начала 1816 г. и Вяземского А. Тургеневу 27 сентября 1816 г.).

      Н. Тургенев, вернувшийся в Петербург  из-за границы в октябре 1816 г., естественно  заинтересовался «Арзамасом», членом которого состоял его брат и в составе которого находились видные писатели. Начиная с первого же дня прихода в «Арзамас», он начинает подготовлять почву для выяснения возможности использовать «Арзамас» в пропагандистских целях.

      24 февраля 1817 г. Тургенев выступил  в «Арзамасе» с речью, в которой пытался подражать традиционному шуточному стилю кружка и, в то же время, провести в ней ряд политических идей. Первое плохо удалось и остроты его явно вынуждены. Содержанием же речи является критика отчетного заседания Публичной библиотеки. Наиболее острым местом речи является осмеяние утверждений Греча о цензуре как следствии существования благоразумной свободы. По этому поводу Тургенев замечает: «Я невольно вспомнил о том, как не только у нас, но и во всей Европе, приятными наименованиями стараются покрывать наготу деспотизма и порока».²⁶ Эта речь своей политической злободневностью резко нарушила обычный тон арзамасских речей. В протоколе (как обычно шуточном) выступление Тургенева было отмечено особым образом: «Лицо его пылало огнем геройства и голова, казалось нам, дымилась, как Везувий. Извержение черепа воспоследовало, пролилась река лавы...».²⁷

      К выступлению Н. Тургенева арзамасцы  отнеслись одобрительно. Еще большим  событием явилась речь М. Ф. Орлова. Ее следствием Орлова явилось решение об осуществлении и ранее высказывавшегося в «Арзамасе» предложения издавать журнал.

      Руководство «Арзамасом» переходит к М. Орлову и Н. Тургеневу. Кружок собирается в  квартире М. Орлова, где подписываются  законы «Арзамаса», целью которых  определяется «польза отечества, состоящая в образовании общего мнения, т. е. в распространении изящной словесности и вообще мнений ясных и правильных». Тургенев и Орлов читают программы журнала. Внимание членов кружка все более и более останавливается на вопросах политических.

      29 сентября 1817 г. Н. Тургенев записал  в дневнике: «Третьего дня был  у нас «Арзамас». Нечаянно мы  отклонились от литературы и  начали говорить о политике  внутренней. Все согласны в необходимости  уничтожить рабство».²⁸

      Однако  поворот, который пытались придать «Арзамасу» будущие декабристы, оказался слишком крутым. В 1818 г. «Арзамас» распался. Внешней причиной этого распада явился отъезд из Петербурга Дашкова, Блудова, Полетики, Вяземского, Вигеля и других. Внутренняя же причина была значительно более серьезной. «Арзамас», не представлявший собой, с политической точки зрения, прочного объединения, мог существовать как камерный кружок с узкими задачами, но не как общество со сложными литературно-общественными задачами. Именно поэтому и не состоялся арзамасский журнал, для организации которого было вполне достаточно и оставшихся в Петербурге арзамасцев.

      Н. Тургенев с присущей ему проницательностью  писал брату (С. И. Тургеневу) по поводу одного из арзамасцев — «дипломатического  щенка» — Северина: «Но чего ожидать от таких и вообще от всех почти людей? Наш образ мыслей, основанный на любви, к отечеству, на любви к справедливости и чистоте совести, не может, конечно, нравиться хамам и хаменкам... Все эти хамы, пресмыкаясь в подлости и потворстве, переменив тысячу раз свой образ мысли, погрязнут наконец в пыли...» (письмо 25 апреля 1818 г.).²⁹ Не менее скептически был настроен и С. И. Тургенев — также арзамасец, писавший Жуковскому в декабре 1817 г. в связи с проектом арзамасского журнала: «...брат Николай будет едва ли не в пустыне проповедывать, или по крайней мере можно опасаться, как бы такие проповеди тем не кончились...»³⁰

      Время блестяще подтвердило оценку Н. Тургеневым Северина и ему подобных арзамасцев. Женившись на сестре Стурдзы, Северин  уже в 1818 г. всячески демонстрировал сочувствие его реакционной политике. Д. А. Кавелин, будучи директором петербургского университета, в 1821 г. сыграл активную роль в позорной истории изгнания профессоров, обвиненных в «вольнодумстве». Уваров в царствование Николая I стал одним из наиболее крайних выразителей и проводников реакционной политики. Наконец, Блудов оказался в 1826 г. автором «Донесения следственной комиссии по делу о тайных обществах» и, следовательно, обвинителем реформатора Арзамаса Н. И. Тургенева.

      Законно было бы предположить, что позиция А. С. Пушкина в «Арзамасе» была близка к позиции Н. Тургенева и М. Орлова. Однако, в виду скудости сохранившихся материалов, роль его в деятельности «Арзамаса» остается до сих пор не проясненной. Имя его («Сверчок») упоминается в бумагах «Арзамаса» только однажды в выборных листках заседания, состоявшегося в августе 1817 г. на квартире у М. Орлова.

      Одним из наиболее левых по своим убеждениям арзамасцев был Вяземский, который  горячо откликнулся на предложение  издавать журнал и даже написал программу его.³¹ Вероятно, именно поэтому М. Орлов обратился к нему из Киева 22 марта 1820 г. с проектом возрождения «арзамасского братства», опять-таки на базе организации журнала.

      Из  письма М. Орлова, представляющего собой  последнюю попытку возродить «Арзамас»: «Самое настоящее место для издания журнала, — это Варшава. Там отголосок европейского просвещения более отдается. Там хотя не существует еще вольное книгопечатание, но, по крайней мере, оное торжественно обещано. Сколько предлогов для издания журнала рождаются так сказать из самой сущности вещей?.. Проект журнала должен быть составлен в самом умеренном духе. Во-первых: в оном должно показать намерение сплесть новый узел к соединению двух народов… Форма журнала должна быть та же, что и французских ежедневных газет. Имя журнала предлагаю: «Российский наблюдатель в Варшаве». На предприятие я сам внесу значительную вкладку. Остальной капитал можно набрать акциями… Я с моей стороны один помещу до двух сот экземпляров. По крайней мере, надеюсь исполнить сие обещание. Каков тебе кажется мой план? Чтоб не перебивать твоих мыслей, ни одного слова более не прибавлю. Поверяю сие на твое размышление и с нетерпением ожидать буду твоего ответа. Рейн»³²

      Этому проекту Орлова также не суждено  было осуществиться.

      Эти тенденции привели к угасанию «Арзамаса» и возникновению в 1818-1819 годах декабристских литературных обществ «Зелёная лампа» (А.С. Пушкин, Ф.Н. Глинка, А. Дельвиг, Н.И. Гнедич) и «Вольное общество любителей российской словесности» (Д. Хвостов, Ф.Н. Глинка, А.А. Бестужев, К.Ф. Рылеев, В.К. Кюхельбекер, О.М. Сомов) — но это явления иного порядка (литературные филиалы политических обществ).

      А в 1821 году, когда трансформация политического  курса стало совершенно явным, и  общественная атмосфера существенно преобразилась, собираться «арзамасцам» стало не просто незачем, но еще и опасно: запрет масонских лож, в которых состояли многие известные люди, был воспринят как несомненный сигнал.

      Наконец, в 1822 году был издан указ, запрещавший  масонские ложи  и вообще тайные общества.  От  масонов  и  немасонов  требовались  подписки  о непринадлежности вперед к ложам и тайным обществам, и ложи должны были  быть закрыты. В 1826 году запрещение было повторено.

      До  сих пор не были еще разъяснены причины издания указа 1822 года:  они заключались, по-видимому, главным образом в том предубеждении, которое умели за  границей  поселить   в   императоре   Александре   против   европейского либерализма. Когда  там  началось  преследование  тайных  обществ,  а  также отчасти  и   масонских   лож,   русскому   правительству   показалось,   что отечественные ложи представляют такую же опасность.

      Политический  аспект истории «Арзамаса» нашел  документальное подтверждение в  сравнительно недавней работе Сергея Мироненко «Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России ​в начале XIX века». Как пишет Мироненко, хотя эпоха Александра I была по преимуществу «проективной», – замыслы остались замыслами, а проекты – проектами, – но сами эти замыслы не были маскировкой или притворством.³³

      При всем различии представлений о средствах, «арзамасцев» объединяли цели – просвещение и модернизация России. Деятельность, способствовавшая этому – будь то переводы Библии на русский и другие языки империи; информирование европейского читателя с помощью издаваемого Министерством иностранных дел на французском языке журнала «Беспристрастный консерватор», заключение полезных для России дипломатических соглашений, выработка гибкого языка письменного и устного общения, сообразного с новыми для государства задачами, – наконец, надежда на ликвидацию рабства – вплоть до 1820-х годов несомненно объединяла «арзамасцев». Объединяла при всех различиях в возможных средствах достижениях этих целей.