Идейно-художественные особенности произведений В. П. Крапивина

— Не бывает... И все-таки бывает? Да? — спросил он шепотом.

— Да, — сказал я.

— И надо... просто представить, что летишь? — спросил он почти беззвучно.

Было  тихо-тихо кругом, только еле слышный звон доносился из травы. Может быть, это  звенели солнечные  лучи или само лето.

Не  отрывая от меня глаз, мальчик медленно встал на ковер коленями. Потом сел. Отвернулся от меня, зачем-то погладил ковер. Потом плавно вытянул над ним ладонь.

Ковер приподнялся, замер  на секунду в полуметре  от земли и тихо заскользил над верхушками травы". 

2.1. «Летящие» сказки 

     «Лётчик для особых поручений » и «Ковёр-самолёт» - вещи очень близкие по своему духу и теме. Здесь начисто  отсутствует размеренный, неторопливый ритм и столь необходимые в народных сказках зачины – «жил-был», «однажды»… Автор сразу же вводит читателя в действие. Язык этих сказок простой, сжатый, с короткими фразами, но при этом не сухой, а динамичный, «действенный», изобилующий мальчишескими словечками, даже героев своих автор назвал по-мальчишески – Алёшка, Олежка – вставляя по-детски дерзкий и безобидный суффикс «к».

     Герои эти самые обычные  ребята, мечтающие  о подвигах, о добрых великих делах, живущие в нашем мире в определённых временных рамках. Действие одного произведения – «Лётчик для особых поручений» - происходит в 70-е года. Другая же сказка – «Ковёр-самолёт» - воспоминание о послевоенном детстве. Это всё заставило автора назвать свои произведения не просто сказками, а повестями-сказками. Волшебство по-хозяйски врывается в реальные, совершенно земные и будничные дела, в мальчишеские жизни. Автор словно подчёркивает, что сказка может прийти к каждому, надо только поверить в неё и очень захотеть сделать что-то необычайное и прекрасное. Так, Алёшка («Лётчик для особых поручений») решил отправиться на поиски игрушечного кораблика, унесённого бурей, а Олежка со своим закадычным другом Виталькой захотели взлететь под самые облака («Ковёр-самолёт»). И вот Алёшка получает зелёный билет в сказочный город Ветрогорск, а Алёшка и Виталька путешествуют на ковре-самолёте. И здесь на этом этапе повествования сказка превращается как бы в условную форму, с помощью которой развёртываются характеры действующих лиц. Сказка даёт возможность сбыться мечте ребят о подвиге, о добрых делах. Алёшка, занятый поисками кораблика, отказался от многих хороших и интересных дел, а в довершение всего бросил ночью маленького Антошку, лётчика для особых сказочных поручений, помогшего ему добраться до Ветрогорска. Алёшка легко находит кораблик, даже слишком легко – ему самому становится неинтересно. Такая лёгкость наводит его на мысль, что он сделал что-то неправильно. Он начинает задумываться над собой, понимает, что не один раз мог сделать добрые дела и не сделал их.

     Сказка  изменила ребят. Алешка пришёл к мысли  о том, что нельзя добрые дела оставлять  на потом, в жизни всё происходит сегодня. И если ты сегодня не помог другу, занятый своими делами, потом ему твоя помощь будут не нужна.

     Изменяется  и Олежка. Он был вспыльчив, надломлен  горем – смертью отца, по-мальчишески  груб, поэтому не всегда был внимателен к матери и её мужу – дяде Севе. Теперь, совершив столько хороших и нужных дел, он понял, что недостойно грубить старшим,стал мягче и требовательнее к себе. «Сказочные» приключения научили его доброте и чуткости. То, что сказка его не нова, писатель подчёркивает хитроватой улыбкой тёти Вали – мы понимаем, что и она когда-то летала на ковре-самолёте, и благодушной усмешкой научного работника, приведённого завучем Верой Северьяновной для того, разобраться в устройстве ковра-самолёта, - и у него была своя сказка детства.

     Но  в книге звучит едкий сарказм по отношению к тем взрослым, которые понятия не имеют о детских мечтах, романтических фантазиях и увлечениях. Такова завуч Вера Северьяновна, в чьём образе сконцентрировано всё мещанское, обывательское, бескрылое. Летать на ковре-самолёте, да ещё силой воображения, по её мнению, нельзя. «Что значит «силой воображения»? – с досадой произнесла Вера Северьяновна. – Воображение у всякого есть,  а ведь никто в небеса не прыгает. Я вот точно знаю: сколько ни воображай, а полететь всё равно не могу»…

     В сказке «Летчик для особых поручений» маленькому человеку удивительно хорошо живется, и он купается в этом ласковом мире. Обычно в сказках Добру противостоит Зло. Крапивин избегает шаблонного построения, дабы не нарушить светлую мелодию повести. В "Летчике", правда, есть и страшилища, но знакомые сказочные персонажи изменились до неузнаваемости. Колобок, с тех пор как выпрыгнул поджаренным из печки, настолько поумнел, что его и калачом не заманишь в лисью пасть, у Змея из девяти голов осталось лишь пять, да и то на одной вместо глаза фара от автомобиля. Отчаянной храбрости Витязь, испугавшись самолетной болтанки, истошно вопит: "Ой, мамочка..."

     Переиначивая  образ, смягчая краски, ставя сказочных  героев в столь непривычные им современные обстоятельства, Крапивин строит свой волшебный мир, чтобы воплотить в нем с наибольшей полнотой свой литературный замысел.

     К этому же циклу, с известными оговорками, можно, думается, отнести и три  повести о Джонни Воробьеве. Основа у них реалистичная, но повествование  столь густо окрашено юмором и приключениями, что воспринимаешь их как продолжение сказок. К этому периоду творчества Крапивина относится известная оценка Сергея Баруздина: "Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что наиболее полно удаются В. Крапивину вещи веселые, забавные..."

     Почти неразличимая граница отделяет фантастику Крапивина от сказочных повестей. "Более фантастические" вещи от "более сказочных" отличаются, пожалуй, лишь богатством спектра эмоций и большей жесткостью письма. Постоянный тревожный настрой во "взрослой" фантастике, "сладкая тоска" и "желтая тоска" — и более беззаботные и оптимистичные сказки: "Портфель капитана Румба" (1990), "Чоки-Чок" (1992), "Серебристое дерево с поющим котом" (1992)... А вот "Дырчатая луна" (1993), "Самолет по имени Сережка" и "Тополиная рубашка", которые трудно назвать беззаботными, уже явно сказку взламывают и тяготеют к фантастике. 

     Сказки  Крапивина фантастичны, а фантастика сказочна. Действие и происхождение  магических предметов почти всегда имеют логическое, даже "научное" обоснование. Их применение, ритм их появления подчиняются вполне определенным законам. Детские деревянные кинжалы, мячики, свечи, монетки, кристаллы, увеличительные стекла, барабанные палочки, даже болтик и капроновый шнурок накапливают в себе искреннюю детскую жажду чудесного, но пустить это волшебство в ход можно лишь при определенных условиях, находясь в определенном душевном состоянии...

     Проникновение в параллельные пространства тоже обставляется соответствующими ритуалами, ничуть не спорящими с "наукой", только лишь "уточняющими" ее.

     Эти  параллельные пространства, счастливо  найденная и развившаяся со временем система миров  потребовались  Крапивину не для бегства от "ненормальной" реальной действительности, а, напротив, для усиления, выделения в отдельную сущность ее каких-то определенных устрашающих черт и тенденций. Это и конформизм, и равнодушие взрослых на Планете "Голубятни на желтой поляне", и идиосинкразия по отношению к не таким, как все, в "Гуси-гуси, га-га-га..." (1988), и презрение к детям-бродягам в "Корабликах" (1993), и тотальная бессмысленность политических амбиций во "Взрыве Генерального штаба" ("Уральский следопыт", № 7, 1997 г.). 

3. Фантастические произведения. Цикл «В глубине Великого Кристалла» 

     Все началось с маленького рассказа, опубликованного в январском номере журнала "Пионер" за 1970 год. Назывался он "Далекие горнисты" и рассказывал о чудесном сне о возвращении в детство, о светлой радости обретения друга, о щемящей печали расставания. О двух мальчиках – горнисте Валерке и его младшем Братике, невесть какими завихрениями пространства и времени занесенных в современный провинциальный городок, и так рвущихся обратно. Туда, где бой, где напали враги и надо трубить тревогу...

     Тогда еще мало кто мог подумать, что  этот небольшой рассказик положит начало огромному фантастическому циклу о Великом кристалле. Да и, пожалуй, всей фантастике Крапивина. "Я иду встречать брата" явно была пробой пера молодого автора и ни сюжетно, ни стилистически почти не отличалась от множества подобных произведений советских фантастов того времени, после спутника и полета Гагарина очень любивших писать о героических завоевателях космоса. Повести "В ночь большого прилива" и "Вечный жемчуг" также можно считать знаковыми для всей дальнейшей фантастики Крапивина. Во-первых, появляется взрослый герой, заявивший: "Мне всегда было и будет двенадцать", и такого героя можно встретить на страницах большинства произведений цикла. Во-вторых, декларируется один из базовых постулатов фантастики Крапивина: любые законы мироздания бессильны перед настоящей дружбой! И веревочка, связывающая планеты и пространства, в том или ином виде встречается почти в каждой книге. Это ли не предтеча идеи Великого Кристалла?

     В  цикл “В глубине Великого Кристалла”" (иногда еще его называют циклом о Командорах) вошли повести “Выстрел с монитора”, “Застава на Якорном поле”, “Гуси-гуси, га-га-га”, “Крик петуха”, “Белый Шарик Матроса Вильсона”, “Лоцман”, “Сказки о рыбаках и рыбках”, «Кораблики» . Также частично пресекаются с циклом две написанные ранее трилогии: "В ночь большого прилива" и " Голубятня на желтой поляне". Плюс, по мнению автора, еще две повести можно поселить в пространстве Великого Кристалла: "Я иду встречать брата" и "Оранжевый портрет с крапинками". В них Кристалл еще не упоминается, однако по духу они весьма близки к базовому циклу.

       В 1983 году журнал "Уральский  следопыт" печатает повесть "Голубятня на желтой поляне" (впоследствии – "Голубятня в Орехове"). Сюжет ее, как неоднократно заявлял автор в различных интервью, тоже родился из сна. Сна о мальчике, неожиданно возникшем в закрытом пространстве рубки звездолета. "Был, видимо, июнь" – так начинается повесть, и солнечное "июньское" настроение не покидает читателя на протяжении всего действия. Полосы солнечного света, бьющие через люк космического корабля, поляна, желтая от одуванчиков, старый парк около цирка, ребятишки, беззаботно резвящиеся у фонтана – все это создает такой мощный заряд положительных эмоций, что дальнейшие события, порой грустные и трагические воспринимаются сквозь призму ощущения радости лета. Даже печальные главы о желтой тоске проникнуты ощущением уверенности, что летом не может случиться ничего плохого. Хотя эмоциональная встряска читателю обеспечена еще не раз... Приключения скадермена Ярослава Родина и его юных друзей на планете под названием Планета постоянно держат в напряжении, заставляя сопереживать героям повести.

     Надо  заметить, что в "Голубятне..." появляется еще один персонаж, то или иное перевоплощение которого можно будет встретить во многих следующих романах цикла о Кристалле. Это одинокий мальчик, обладающий трансцендентными способностями. Потом будет придумано общее названия таким детям – койво. А пока мы встречаем мальчика Игнатика, способного в поисках родственной души проникнуть на космический корабль, находящийся в субпространстве, и играючи творящего многие другие чудеса. Верой в то, что почти любой ребенок способен творить чудеса, пронизаны почти все сказочные и фантастические повести Крапивина. Впрочем, и реалистические тоже...

     "Праздник  лета в Старогорске" поначалу планировался как совершенно самостоятельная повесть. Действие в ней происходит на Земле за много лет до событий, происходящих в первой части. История журналиста Глеба Вяткина невероятным образом переместившегося в параллельный мир, доброго бесхозного робота Еремы и троих мальчишек, создавших миниатюрную галактику-искорку, казалось бы, никакого отношения не имеет к приключениям Яра и его друзей. Но появляются гипсовые манекены и злобные клоуны, очень напоминающие Тех, кто велят, олицетворявших мировое зло в первой части трилогии. И это не единственная связь...

     Главный герой "Праздника...", Гелька Травушкин, от чьего лица ведется повествование, пожалуй, самый нетипичный герой  Крапивина. Ершистый, неустроенный, вечно обижающийся, закомплексованный ребенок мало напоминает сложившийся в литературоведении стереотип "крапивинского мальчика". И это лишний раз опровергает заявления некоторых литературных критиков, что у Крапивина есть всего один герой, переходящий из книги в книгу под разными именами. Читая повесть, постоянно ощущаешь некое чувство обреченности и какого-то необъяснимого беспокойства за судьбу главного героя. И трагическая развязка трилогии не будет такой уж неожиданной... А пока... Пока, на старом вагоне можно укатить в другое пространство, а рельсы сходятся, если идти по ним с другом...

     Завершает трилогию повесть "Мальчик и ящерка", в которой сводятся воедино все незаконченные линии предыдущих частей. "Мальчик и ящерка", пожалуй, одна из самых трагичных вещей Крапивина. Кроме того, в ней окончательно сформировался нравственный императив относительно отношения к врагу. Если в предыдущих повестях цикла, "главный враг, олицетворение зла" погибал, в общем, случайно, то ключевой момент "Мальчика...", определивший позицию автора во многих последующих произведениях,  – момент молчаливого согласия Яра на убийство Магистра. Враг должен быть уничтожен! Во имя добра. Точки расставлены, цели и средства определены. При всем гуманизме произведений Крапивина, образ Врага в них в дальнейшем показывается в максимально черном цвете. Возможно, чтобы героям проще было сделать окончательный выбор.