Библейские сюжеты в произведениях мировой литературы

Начинается литературное кружение вокруг образа Иисуса. Вскоре после Ренана пишет Флобер. Он пишет повесть «Иродиада». (Первым ее перевел Тургенев.) Христа там нет. Там есть тетрарх Ирод Антипа, Иоанн Креститель, воины, ученики Крестителя и ученики Иисусовы, но Христос где-то там за сценой, за кадром. Флобер нагромоздил в книге массу археологических подробностей, перещеголял Ренана, но к чему эти подробности, если, в сущности, непонятно, зачем эта повесть написана.

Анатоль Франс, известный  всем писатель, который считал себя даже учеником Ренана, делает более интересный ход. Он пишет новеллу «Прокуратор Иудеи». События происходят через много лет после Распятия. Понтий Пилат, уже в отставке, беседует со своим приятелем, и тот ему напоминает казнь некоего Иисуса Назарянина. Пилат говорит: «Я не помню такого».

— Да помнишь, ты служил в  Иудее, там это происходило, ты подписал, но считал, что он невиновен.

— Нет, ничего не помню. Да, я  служил в Иудее.

— А ты помнишь, там была красавица Мария Магдалина, гетера, куртизанка. Помнишь?

— Помню, конечно, помню. Да, да, да…

— Ну вот, а Иисуса помнишь?

— Нет, нет. Ничего не помню…

И точка. На этом рассказ  кончается. Он очень емкий. С одной  стороны, может быть, Анатоль Франс  хотел показать, что само событие  было незначительным, что Пилат его  и не запомнил. Но скорее всего, психологически более верно, что Пилат его  не хотел помнить, боялся об этом вспоминать. И это очень глубоко и тонко.

В то же время, немного позже, Оскар Уайльд пишет драму «Саломея». Опять на тему об Иоанне Крестителе, о его смерти, о Саломее, о ее пляске. Оскар Уайльд — эстет, у  него обязательно присутствие эротики. Саломея, дочь Иродиады, влюблена в  Иоанна Крестителя, но он ее отверг, и  она подстраивает ему месть, она  пляшет, добивается его головы и  со сладострастной удовлетворенностью тащит эту голову к себе, лобызая  ее. Но это уже черты декаданса. И заметьте, опять нет Христа. Чутье художника подсказывает, что  Он неизображаем. То есть урок Ренана не прошел даром.

Правда, когда Оскар Уайльд сидел в тюрьме, он много читал  Новый Завет по-гречески, размышлял  над ним, полюбил его и вдохновлялся образом Христа. В посмертно изданной книге «De profundis» он писал: «Я верю, верю в то, что когда Иисус сидел  за трапезой, простая вода становилась  вином; я верю, что одно Его прикосновение  могло оживить душу. Я верю, что  люди могли слушать Его, забыв  о голоде. Я во все это верю…» И тут же опять ссылается на Ренана (именно он называл его книгу  «чарующим пятым Евангелием», Евангелием от Фомы, то есть Евангелием от скептика). Никуда деться от него он не мог.

Теперь обратимся к  Генрику Сенкевичу, писателю, который  всем вам хорошо знаком. В конце XIX в. он пишет рассказ «Пойдем за Ним» — о римлянине, который обратился  в христианство. Там есть сцена  Распятия. Ясно, что Сенкевич пользовался  материалами Ренана. Но опять-таки Распятие происходит где-то вдали. Оно показано как бы с точки зрения человека, стоящего на расстоянии ста метров: не слышно ни одного слова, все отодвинуто. Таким образом, Сенкевич избежал прямого изображения Христа. И наконец, в своем знаменитом романе, который принес ему мировую славу, а потом Нобелевскую премию, — в романе «Quo vadis», или «Куда идешь» (иногда его называют «Камо грядеши»), — Христос стоит в центре. Но это не беллетризация Его образа.

Таким образом, литература XIX в. показала нам, насколько грандиозен этот предмет, насколько притягателен он для художника, писателя, насколько  трудно им овладеть, как кружили  и кружили вокруг него великие  мастера слова, не решаясь переступить  грань, и все-таки не могли оставить этой темы.

На рубеже XIX и XX вв. знаменитый философ, музыкант, музыковед, впоследствии врач и гуманист Альберт Швейцер  написал книгу, в которой стремился  доказать, что все попытки беллетризировать Евангелие и по-своему интерпретировать его субъективны. Как тогда говорили, он похоронил все эти притязания. Но что удивительно: ровно после  этих «похорон» на книжный рынок  стремительно обрушились лавины книг на библейские темы, в том числе  на евангельские. И эта лавина не останавливается до наших дней!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Библия и литература XX века

 

В XX в., в очень трудный  и кризисный период, во время войны, Томас Манн пишет большой роман  «Иосиф и его братья». В целом  он придерживается библейского сюжета. Но священный библейский писатель, который составлял Книгу Бытия, привел этот драматический, можно сказать, приключенческий рассказ, чтобы  показать, какими удивительными, сложными, иногда парадоксальными путями, где  сталкиваются случайности, неожиданности, ведет Бог своих избранников, как Он все равно сохраняет  то, что Он задумал; как человек, попавший в совершенно чуждую ему ситуацию, сохраняет в сердце свои устои, свои духовные и нравственные заветы.

Томас Манн пишет медленно, подробно, как вообще свойственно  ему. Это медитации, размышления  обо всем: и о Иакове, отце Иосифа, и о его предках. В романе намешано очень много материала из исторических исследований. Когда Томас Манн закончил роман, его машинистка говорила: «Теперь я знаю, как на самом деле все было». Но едва ли все было так. Томас Манн захотел сделать эту историю поводом для размышления над духом человеческим, над его стремлением к вечности, над тайной Бога; там без конца все вращается вокруг поисков Бога, человечество ищет Бога — то, чего в библейском рассказе об Иосифе нет. И в этом-то как раз особенность и парадокс: Томас Манн, отталкиваясь от этого библейского сюжета, углубляется в сферу религиозных исканий.

Если посмотреть, что в XX в. привлекало людей в Библии, то это, конечно, узловые моменты. Во время  первой мировой войны Стефан Цвейг  пишет драму «Иеремия», о пророке  Иеремии, который пытается остановить военные приготовления, но его считают  предателем. На него обрушивается гнев народа и гнев властей. Он стоит перед  обществом как изгой. Из всего  общества только один он любит свой город и свою страну и желает им добра! Но его считают предателем. Вот эта драма привлекла Стефана  Цвейга в период, когда шла борьба за прекращение войн, — девятнадцатый  год, когда Европа стояла на распутье.

Разумеется, не обошлось без  попыток изобразить Евангелие как  знак революционный. В 1925 г. Анри Барбюс пишет книгу «Иисус»; она у  нас выходила, кажется, не совсем полностью  и называлась «Иисус против Христа». Он хотел доказать в этом романе — полуромане, полуисследовании, —  что Иисус был революционером и даже атеистом, но что учение Его  исказили. И это очень трогательно, потому что Анри Барбюс, как и  многие другие, все равно хотел  найти оправдание, поддержку у  Христа. Извращенного, искаженного  абсолютно, но все-таки у Христа. Разумеется, ни малейшего основания для того, чтобы считать так, в Евангелии  нет: Христос никогда не поддерживал  насилия, насилия для того, чтобы  изменить общественный строй. А Барбюсу  хотелось, чтобы было именно так. И  у него нашлись последователи  не только в художественной литературе, но также среди историков, которые  так реконструировали события.

Гауптман пишет роман, который он назвал «Юродивый во Христе Эмануэль Квинт».

Это очень странный роман  о жизни проповедника из народа, который внезапно вышел говорить о Царстве Божием в захолустном  немецком городке. И дальше разворачивается  парафраз евангельской истории. Эмануэль Квинт погибает в горах, тайна  остается скрытой; когда его нашли, в руках у него была зажата бумажка  со словами: «Тайна Царства» — и  вопросительный знак. Роман получился  двусмысленным: это и о жизни Христа на фоне современного общества, и в то же время всегда можно сказать, что это не Он. Действительно, Гауптман изобразил только юродивого; ничего подобного Евангелию с его внутренним могуществом в романе нет.

Если мы перейдем к русским  писателям, то все, наверное, читали повесть  Куприна «Суламифь» (вышла в 1908 г.). Она извлечена из «Песни Песней»  — таинственной книги о страстной  любви, о чувственной любви, которая  почему-то вошла в Священное Писание. Внешним поводом, по-видимому, было то, что эти гимны пелись во время  свадеб, во время брачного, венчального, как сказали бы мы, ритуала.

В XIX в. некоторые библеисты  истолковывали это таким образом, что девушка из народа любит жениха — пастуха. Ее забирают в гарем  к царю (хотя это и называется «Песнь Песней Соломона», там о царе Соломоне говорится в третьем  лице и не всегда положительно), но она  убегает. Там есть такой момент, когда  эта девушка бежит по ночным улицам и ищет своего любимого; солдат, патрульный, ее останавливает: «Куда ты идешь?»  — «Я ищу своего любимого». Некоторые  толкователи думали, не есть ли это  гимн или драма, направленная против царя, против судьбы тех женщин, которые  находились — их было около тысячи — в гареме Соломона. (По восточным  обычаям считалось, что чем больше жен, тем более авторитетен царь.) Свободная любовь к другу, к любимому пастуху, побеждает этот гарем, эту  жизнь, как бы сладкую, но в которой  на самом деле нет ничего отрадного  для души. Любовь выше царской роскоши.

В те же годы писал Леонид Андреев. У него есть библейская повесть  «Иуда Искариот и другие». Многие ее, наверное, читали, недавно она  была переиздана. Если вы вглядитесь в  образ Иисуса, он ничтожен, бледен, а  образ Иуды глубоко надуман. В  конце концов, читатель даже не понимает, в чем дело, почему у Иуды такое  раздвоенное отношение ко Христу? В евангельской реальности все было проще, и в то же время сложней. Проще — потому, что когда апостолы, в том числе и Иуда, пошли  за Христом, в их движении было много  своекорыстного, даже не в грубом смысле, а просто по-человечески. Они думали: Он пока еще в тайне, потом Он явится открыто, и тогда они окажутся на гребне волны. Когда этого не случилось, апостолы испугались и разбежались, но один Иуда полностью утратил к  Нему любовь и веру. А Леонид Андреев  там намешал каких-то — это  была эпоха декаданса — странных, противоречивых чувств. Настоящих внутренних обоснований поступка Иуды у него нет.

Писатель Франсуа Мориак  в 1936 г. написал книгу «Жизнь Иисуса». Это очень тонкая, очень бережная книга, ведь Мориак — классик. Он ничего не добавляет от себя. Христос в  этой книге не говорит ни одного слова, которого бы не было в Евангелии. Там нет подробностей окружающей Его обстановки, лишь скупые штрихи, доступные только блестящему мастеру  прозы, и в какой-то момент мы видим  воочию все это.

Польский писатель, романист Ян Добрачинский. Он сам пережил личное горе — у него умер сын. Он пишет от лица Никодима. Никодим, член верховного совета старейшин в Израиле, был тайным учеником Иисуса. О нем мы знаем очень мало из Евангелия от Иоанна. Романист приводит письма, которые Никодим после всех евангельских событий отправляет в Рим своему другу. В них описываются все перипетии евангельской истории, в которых он участвовал. Там есть все: и пейзаж, и исторические подробности, и попытка все это увидеть. Насколько она привлекательна, показывает то, что этот роман был переведен на все европейские языки и до сих пор переиздается, до сих пор пользуется популярностью, хотя его автор не первоклассный мастер. Называется книга «Письма Никодима» (по-русски она пока не издана).

В те же 50-е гг. Добрачинский написал роман «Варавва» —  у нас он переведен. Если Никодим  идет к вере и в конце концов находит во Христе свою духовную пристань, то Варавва (тот, кто, как вы помните, был отпущен, когда Иисуса Христа осудили на распятие) — грубоватый, тупой человек, который верит  только насилию, — слоняется, шастает  по городу и не может понять, что  он и зачем он. Варавва становится каким-то страшным двойником Христа, потому что попадает в среду христиан и они говорят: «Это тот, вместо которого распяли Учителя», — и вокруг него сразу образуется стена.

Потом девушка, к которой  он был привязан, возвещает людям  о том, что Христос воскрес. Для  Вараввы это все сказки, басни, эту девушку побивают камнями. В  конце концов, после долгих скитаний Варавва попадает в Рим. Там он встречается с христианами. И  вдруг город начинает гореть, и  только тогда Варавва говорит: «Он  пришел, мой Христос, Он поджег Рим, и я Ему помогу!» Он берет  пылающую головню, идет и поджигает  дома. Потом его хватают солдаты, и он умирает на кресте. Умирают  на кресте и другие христиане, но они  умирают с надеждой, с верой, а  Варавва умирает просто так, бессмысленно, отдавая свою душу тьме. Повесть, может  быть, не очень глубокая, но в ней  изображено трагическое столкновение человека, который живет примитивной  системой ценностей, с людьми, идущими  высоким духовным путем. И что-то в нем на мгновение вдруг вспыхивает, но тут же гаснет.

Все эти романы показывают бессилие человека перед задачей  изобразить Христа. Посмотрим, наконец, на Булгакова. Говорят о том, что «Мастер и Маргарита» — это Евангелие от Воланда, ничего не означают. Булгакова волновала проблема предательства, проблема того, как люди, его современники, и в нашей стране, да и в любой другой (это же общечеловеческое), предавали других и себя. И Мастер ведь чувствовал, что он себя предает.

Те кто хоть раз читал  Евангелие, прекрасно знают, что  булгаковский бродячий философ, говоривший, что настанет царство истины, что  все люди добрые, называвший каждого  «добрый человек», — совершенно не похож на евангельского Христа! Мы знаем, что Он мог сурово сказать: «Порождение ехидны», или назвать  Ирода лисицей, а вовсе не называть всех подряд «добрыми людьми». Поэтому  Булгаков намеренно переделал и  сюжет, поэтому он ввел Левия Матфея, который якобы все исказил. Таким  образом, перед нами просто другая история. Это художественный вымысел, это  другой человек.

В Книге Бытия рассказывается о том, как Бог в виде трех странников посетил Содом и Гоморру, чтобы  посмотреть, действительно ли эти  города настолько уже разложились, что пора их отправлять в тартарары. Этот сюжет неоднократно повторялся и в христианских легендах, и вообще в мировой литературе. Последний  раз он использован в романе Герберта Уэллса «Чудесное посещение», где  рассказывалось о том, как ангел  пришел на Землю во плоти и посмотрел, как живут англичане в 1895 году.