Библейские сюжеты в произведениях мировой литературы

Небесный дар Элладе дан.

Толпы рабов бегут, бледнея,

Пред горстью доблестных граждан.

 

И кто ж от Инда и до Ганга 

Стезею славною прошел?

То македонская фаланга,

То Рима царственный орел.

 

И силой разума и права  — 

Всечеловеческих начал — 

Воздвиглась Запада держава,

И миру Рим единство дал.

 

Чего ж еще недоставало?

Зачем весь мир опять в  крови?

Душа Вселенной тосковала 

О духе веры и любви!

 

И слово вещее — не ложно,

И свет с Востока засиял,

И то, что было невозможно,

Он возвестил и обещал.

(Имеется в виду свет  Вифлеемской звезды. — А. М.)

 

И, разливаяся широко,

Исполнен знамений и сил,

Тот свет, исшедший от Востока,

С Востоком Запад примирил.

 

О Русь! в предвиденье  высоком 

Ты мыслью гордой занята;

Каким ты хочешь быть Востоком:

Востоком Ксеркса иль  Христа?

 

Этот вопрос для Соловьева  был очень важным, потому что он считал, что библейская история не кончена, что борьба света и тьмы продолжается, что в истории народов  сталкиваются не только экономические  интересы, не только политические страсти, а подлинные духовные полярности. Поэтому так важно, чтобы отдельные  люди и духовные движения, и целые  народы принимали участие в становлении  духа, в его борьбе против порабощения, косности, безразличия, бездуховности, смерти, тьмы. Чтобы Дух шел как  борец!

 

 

Библия и западная литература XIX века

 

В литературе, живописи, поэзии возникает течение, которое принято  называть романтизмом. Европа открывает  для себя уже не только древний  классический мир, как в XVIII в., но открывает  для себя средневековье, христианскую культуру Запада, свою же собственную  культуру. В литературе на первом месте  стоит французский поэт и прозаик  Шатобриан, который подходит к христианскому  наследию, прежде всего к Библии, с эстетической точки зрения. Он хочет показать, что именно со Священным  Писанием в Европу пришло новое эстетическое мирочувствие. «Да, — пишет он, —  прекрасен Гомер, которого мы все  любим, прекрасен Вергилий, прекрасны  принципы античной поэтики; но вы не думайте, что когда на смену им пришли христианские книги и христианская культура, то пришли варварство и мрак». Горделивое сознание людей эпохи Просвещения  действительно третировало христианскую культуру, для них только античность была эталоном.

Шатобриан пишет поэму  в прозе. (Если у Пушкина был  роман в стихах, то Шатобриан, его  старший современник, пишет поэму  в прозе). Поэма называется «Мученики». Там происходит встреча юных любящих  душ, молодого человека и девушки, на фоне борьбы нарождающегося, молодого христианства с угасающим язычеством. Язычество в диалогах влюбленных выступает как вечная красота, как  носитель самых совершенных форм гармонии — пластической, архитектурной, живописной, поэтической. И можно  было думать, что оппонент начнет говорить, что все это суета, дело не в  красоте, а дело в добре и вере. Но ничего подобного. Христианство, в  лице юного существа, отвечает тоже своего рода художественным манифестом. Юноша говорит: да, прекрасны мифы Греции, да, прекрасны произведения Гомера, но столь же прекрасны герои  Ветхого Завета, столь же прекрасно  и бессмертно Евангелие, — именно с художественной точки зрения.

В других своих книгах Шатобриан  сравнивает язык, поэтику античности и Библии и показывает, что их огромное различие вовсе не означает, что одно есть совершенство, а другое — варварство. А просто в древнюю  кровь языческого Запада вливается  новая, тоже древняя кровь христианского  Востока. Это вхождение в нашу культуру некоторых совершенно особых, исконных, древних элементов, уходящих в архаические, прачеловеческие  пласты духовности и культуры. Шатобриан  останавливается на конкретности, лаконичности, поразительной образности древнееврейского библейского языка, который, конечно, уступает греческому в способности  передать тонкие повороты мысли, но обладает лаконизмом латинского языка и как  бы живет: каждое слово в нем —  живое существо, оно очень многогранно, многопланово, многолико.

Начало XIX столетия — период «Бури и натиска», период Наполеона, период великих потрясений и войн, героики и разочарования в  тиранах. Поэтов, драматургов, прозаиков  очень привлекает Ветхий Завет благодаря  его титаническим, мощным образам.

Байрон с детства читал  и любил Библию. И вплоть до самой  его гибели в Греции Библия всегда была у него на столе, он был с  ней неразлучен. Он постоянно над  ней размышлял, он находил в ней  мотивы, близкие своей душе, горькой, трагической, иногда озлобленной и  в то же время способной познать  величие истины. Байрон был очень  сложный человек, его творчество нельзя трактовать односторонне. Недаром  его так глубоко любил и  ценил Пушкин. Если бы он был просто мизантропом и гулякой, как его видело современное ему английское общество, едва ли Александр Сергеевич так высоко ценил бы его. Конечно, на Байрона была мода, и в кабинете Онегина «лорда Байрона портрет» — непременный аксессуар всякого скучающего денди. Но ведь мода — вещь не простая.

Байрон создал три произведения на библейские темы. Первое — в расцвете лет, в 1814—1815 гг.; он назвал его «Еврейские мелодии». Это цикл стихов, который  предназначался для создания одним  музыкантом, другом Байрона, небольших  музыкальных произведений на библейские темы. Тут и мрачный Экклезиаст, который показывает, что человек  напрасно обольщает себя, тут и  невеста из «Песни Песней», тут и  скорбная дочь Иеффая, которая приносит себя в жертву ради своего отечества, тут и рухнувшие амбиции завоевателя  в стихотворении «Ассирийцы пришли, как на стадо волки». (Это стихотворение  переведено Алексеем Константиновичем Толстым.) Этот момент описан у пророка  Исайи: полная катастрофа Иерусалима, город осажден, вся земля вокруг захвачена, и царь, уже обессилевший, идет к пророку и спрашивает: «Что делать? Открыть ворота? Сдаться?»  И вдруг пророк, который всегда говорил о том, что нужно прекратить войну, отвечает: «Нет, город устоит, потому что у вас есть вера, и  Господь через меня посылает вам  знамения». И потом сказано, что  посланник, вестник Божий, проходит по стану ассирийцев, и они убираются  вон. До сих пор никто не знает, что там произошло, по одним свидетельствам, это была чума, по другим — мятеж  в ассирийском лагере. Так что  царю пришлось вернуться. И Байрон воспел торжество Духа Божия над человеческой военной силой.

Байрон всегда был тираноборцем. Он любил свободу и, как вы знаете, умер за свободу Греции. Когда он умирал, Библия была у него на столе.

Байрона особенно привлекала Книга пророка Даниила, этот библейский манифест свободы совести — первый в истории! Эта книга о тиранах, которые хотели заставить людей  отречься от Бога, и о тех, кто  предпочел стоять насмерть: погибнуть  в огне, в печи вавилонской. Даниила  бросают в львиный ров, но львы его не трогают. Даниила извлекают  из этого рва, и, когда царь веселится  и пирует, уже подходят его враги, и на стене внезапно появляются три  огненных слова, которые чертит невидимая  рука. Это пир Валтасара, последнего вавилонского принца. И, конечно, Байрон не мог пройти мимо такого замечательного эпизода, когда пирует тиран, а под  ним уже трещит престол.

 

Царь на троне сидит;

Перед ним и за ним 

С раболепством немым 

Ряд сатрапов стоит.

Драгоценный чертог

И блестит и горит,

И земной полубог 

Пир устроить велит.

Золотая волна 

Дорогого вина

Нежит чувства и кровь;

Звуки лир, юных дев 

Сладострастный напев 

Возжигают любовь.

Упоен, восхищен,

Царь на троне сидит  — 

И торжественный трон

И блестит и горит…

Вдруг — неведомый страх 

У царя на челе

И унынье в очах,

Обращенных к стене.

Умолкает звук лир 

И веселых речей,

И расстроенный пир 

Видит (ужас очей!):

Огневая рука

Исполинским перстом 

На стене пред царем 

Начертала слова…

И никто из мужей,

И царевых гостей,

И искусных волхвов 

Силы огненных слов

Изъяснить не возмог.

И земной полубог 

Омрачился тоской… 

И еврей молодой 

К Валтасару предстал

И слова прочитал:

Мани, фекел, фарес!

Вот слова на стене,

Волю Бога с небес 

Возвещают оне.

Мани значит: монарх,

Кончил царствовать ты!

Град у персов в руках -

Смысл середней черты;

Фарес — третье — гласит:

Ныне будешь убит!..

Рек — исчез… Изумлен,

Царь не верит мечте.

Но чертог окружен 

И… он мертв на щите!..

 

Таков первый, ранний библейский цикл Байрона, созданный в 1814 г. В  начале 20-х годов он пишет две  мистерии на темы Книги Бытия. Одна, мрачнейшая, передает состояние безнадежности  его души — это мистерия «Каин». Дьявол показывает Каину весь мир  и убеждает его, что мир — бессмыслица. Вторая мистерия, «Небо и земля», — о потопе. Это грандиозная  и тоже мрачная вещь. Как вы знаете, пролог Книги Бытия полон сумрачных  вещей, потому что он дает нам модель человеческой жизни, модель ответа человека на божественную благость, ответа очень жалкого. Человек в Книге Бытия изображен мятежником, но не гордым мятежником, а рабом, который не может подавить в себе рабства и восстает. Это бунт раба. Все это мучительные и трудные коллизии, которые Байрону были очень близки. Он пишет сцены предпотопного периода. Сейчас для нас это так важно, потому что на самом деле он показывает ситуацию предкризисную, когда наступает общая экологическая катастрофа, когда мир возвращается в хаос и дикие темные духи ликуют и злорадствуют, что наконец этот гадостный человек будет убран с лица земли, что он не сумел жить на Земле. Люди не внемлют предупреждениям, и сколько бы ни стремились сыновья Ноя остановить их, они продолжают жить как прежде, продолжают на что-то надеяться, на что-то рассчитывать. И небо ясное — ничто не предвещает потопа. Но где-то уже собираются тучи, которые обрушатся на землю грандиозным ливнем.

Французский писатель, востоковед, беллетрист, историк, Эрнест Ренан не мог оторваться от Библии. Он посвятил себя ей, дал, как он сам говорил, «назорейский обет» — тридцать лет, с 1863 по 1892 г., когда он умер, Ренан писал книги на библейские темы.

Первая из них — «Жизнь Иисуса». Сначала он хотел написать историю идей — влияние немцев, гегельянцев. Но в это время Наполеон III отправил на Восток экспедицию для  раскопок финикийских памятников. Уже  известный семитолог, Ренан поехал туда со своей сестрой Генриеттой, женщиной эмансипированной, тоже давно  отошедшей от веры. (Она влияла на Ренана довольно сильно.) Они странствовали  по Ливану. У него была с собой  лишь маленькая кучка книг, и он начал писать о жизни Иисуса. И  вдруг он увидел, что эти холмы, эти голые скалы, эти маленькие  оливковые рощи, эти тропинки у  вод — это же пятое Евангелие! Вся страна сохранила в себе тот  аромат, который идет от Евангелия. Подлинность, достоверность событий, описанных у четырех евангелистов и в Деяниях, предстала перед  ним со всей очевидностью, и он стал лихорадочно писать, имея под рукой  только греческий текст Нового Завета, Иосифа Флавия и пару пособий. Он переписывал  каждый лист, Генриетта читала, одобряла, делала замечания. Это был самый  счастливый момент его жизни. И Ренан  говорил, что его любовь к Иисусу все возрастала. Он хотел отбросить  из Его жизни все сверхъестественное. Чудеса? — самообман! Или, может быть, благочестивый обман. Воскресение? — Мария Магдалина была очень  возбудимая женщина, как пишет Ренан, любовь галлюцинирующей женщины  дает миру Воскресшего Бога. (Как  будто мало в мире нервных женщин. Если бы каждый раз результат был  таков, что было бы делать на свете!) Простые вещи, с которыми мы сталкиваемся повседневно, рождают у Ренана мировые  события. Но эпоху он почувствовал, внимательно ее изучил и сумел  нарисовать замечательную картину. Собственно, он писал роман, хотя это  оказалось историческим исследованием.

Когда работа над книгой заканчивалась, Ренан, находясь в Ливане, тяжело заболел местной лихорадкой, потерял сознание. Заболела и Генриетта. Когда через довольно длительный промежуток времени Ренан пришел в себя, Генриетта была уже мертва. Он был в отчаянии, едва не умер, но все-таки его спасли. Он вернулся в  Европу.

В 1863 г. вышло первое издание  «Жизни Иисуса». Верующие люди, богословы  считали эту книгу произведением  антихриста, атеисты, которые еще  не потеряли любви к христианской традиции, ее воспевали, называли новым Евангелием. Но, при массе недостатков, эта книга все равно осталась классической.