Библейские сюжеты в произведениях мировой литературы

Толстой погружается в  Ветхий Завет, даже изучает древнееврейский  язык, чтобы читать его в подлиннике, потом все это бросает. Он обращается только к Новому Завету. Ветхий Завет  для него оказывается просто одной  из древних религий. Но и в Новом  Завете его многое не удовлетворяет. Апостол Павел и его Послания кажутся ему церковным извращением  истины, и он приходит к четырем  Евангелиям. Но и здесь ему все  оказывается не то, и он как бы идет на конус, уменьшая и уменьшая то ценное, что есть в Библии. Он выбрасывает  из Евангелия чудесное, сверхъестественное; он выбрасывает высшие богословские понятия: «В начале было Слово», Слово  как божественный космический Разум  — Толстой говорит: «В начале было разумение»; Слава Христова, то есть отражение вечности в личности Христа, — для Толстого это учение Христа.

Почему произошло так, что он странным образом искажал  евангельский текст? Причина одна. Еще  в молодости Толстой записал  в дневнике: «У меня есть цель, важнейшая  цель, которой я готов отдать всю  свою жизнь: создать новую религию, которая бы имела практический характер и обещала бы добро здесь, на Земле». И Евангелие оказалось для  него лишь чем-то подтверждающим его  собственную религиозную концепцию. В чем она заключалась?

Безусловно, существует некая  таинственная высшая сила. Едва ли она  может считаться личной: скорее всего, она безличная, потому что личность — это нечто ограниченное. (Заметьте, Толстой, создававший великолепные образы человека, бывший сам ярчайшей личностью мирового масштаба, был  принципиальным имперсоналистом, то есть не признавал ценности личности. Вот  отсюда и его представление о  ничтожной роли личности в истории  — вы помните, как это отразилось в «Войне и мире».) Это некое  высшее начало каким-то непонятным образом  побуждает человека быть добрым.

«Верю ли я в Бога? —  писал Толстой в 1900 г. — Не знаю, но я верю в то, что надо быть добрым и это есть высшая воля». «Добро по отношению к людям — это  заповедь всех верований с древнейших времен», — писал он. Разумеется, в чем-то он был прав. Ведь это  же есть и в христианстве, и в  буддизме — всюду.

По Толстому, Христос проповедовал разумную здравую жизнь: разумно  быть добрым по отношению к людям, разумно отбросить груз цивилизации, которая угнетает человека, разумно  трудиться своими руками. «Христос учит нас, — пишет он, — не делать глупостей». Эта фраза Толстого из книги «В чем моя вера?» (я не говорю сейчас о том, что она примитивна) ясно показывает, что он хотел сказать: только здравый смысл — вот  что является основанием Евангелия. И это радикально отличается от Евангелия, совсем не в этом его суть: Христос  приходит к нам, чтобы открыть  Свое сердце, а через него — вечность, чтобы открыть личностную тайну  Божества, которая отражается в бесконечно ценной личности каждого из нас. Именно поэтому все время говорится  во всех Евангелиях: Он пришел, чтобы  спасти каждого, дабы всякий верующий в Него имел жизнь вечную. Не какое-то коллективное человечество, не какая-то безликая масса, а каждый. «Я стою у двери и стучу», — говорит Христос, — у двери сердца каждого человека! Этот глубочайший персонализм Евангелия был чужд умственному миру Толстого (хотя как художник он его изображал).

И Толстой пишет свое Евангелие. Многие из вас, может быть, впервые  и знакомились с Евангелием через  толстовское переложение. Вы должны помнить, что, во-первых, это парафраз, то есть совершенно свободное изложение, во-вторых, парафраз, сознательно искажающий смысл в Духе учения Толстого; в-третьих, это не Евангелие, а фрагменты  Евангелия, скомпонованные в некий  связный текст, из которого изгнаны  почти все моменты, обрисовывающие личность Иисуса Христа. Там присутствует только Его учение. Недаром Максим Горький после встречи с Толстым  писал, что о Будде он говорит  возвышенно, а о Христе как-то сентиментально, видно было, что он не любит Его, хотя, может, и восхищается. И это  можно проверить, если посмотреть некупированные издания философских произведений Толстого: о Спасителе он говорит  там часто грубо, вульгарно, даже кощунственно. Так он не сказал бы о  дорогом существе, например, о родной матери, а именно так надо обращаться со святыней.

Свое Евангелие Толстой  пытался представить как истинное христианство. Между тем это была религия, скорее близкая к стоицизму  или конфуцианству. Она связана  с философской традицией, идущей от Лао-цзы до Жан-Жака Руссо, портрет  которого Толстой носил на шее  вместо креста с юных лет. Руссо был  убежден, что все зло от цивилизации, он думал, что дикарь лучше нас. Жизнь  показала, что и цивилизованный дикарь, и нецивилизованный — равны друг другу: человек всегда есть человек. Дело не в цивилизации, мы напрасно корим ее. Виновен человек. В тех  трагедиях, скажем, экологических, которые  сегодня мучают весь мир, повинен  человек. Если бы люди относились иначе  к природе и друг к другу, и  к земле, то техника не была бы столь  человекоубийственной.

Толстой видел трудности  и в семейной жизни, и так же, как с цивилизацией, он поступил с ней сурово. Фактически он отрицал  любовь, брак, пол — он, человек, который  до седых волос мог с упоением писать о любви и страсти. Вспомните  «Воскресение». Местами это занудно-дидактическая  книга, но страницы о любви Нехлюдова  написаны так, что нельзя даже представить  себе, что это писал старик, —  их словно бы писал юноша!

Хотя Толстой говорил, что в Евангелии мистическая  сторона — наносная и является искажением, мы должны помнить, что  эта сторона была главной в  Церкви еще до того, как были написаны Евангелия. Никаких напластований! Сначала открылась тайна Христа, потрясшая учеников. Никакое не учение! Рассуждений на тему морали было много  у самых разных философов и  мудрецов — иудейских, греческих, римских… Тайна Христа была совсем в ином: через Него Вечность заговорила с  человеком. И уж потом люди стали  записывать Его нравственные поучения. Здесь дистанция огромная.

И все же мы можем сказать, что Толстой был в чем-то прав, потому что он обратил внимание христианского  общества на пренебрежение важными  элементами учения Христа. Он обратил  внимание на равнодушие светской публики. Вскоре после его смерти выдающийся богослов Сергей Николаевич Булгаков писал, что Толстой проповедовал в эпоху духовного кризиса  и всколыхнул совесть общества —  он был призван к этому. Поэтому, несмотря на искажения, которым подверглась  Библия в его учении, серьезный  подход Толстого к Евангелию вызывает не только уважение, но и заслуживает того, чтобы учиться у него.

Он много спорил с молодым  тогда философом Владимиром Соловьевым. Один из очевидцев рассказывает, как  это было. Обычно Толстой побеждал в спорах, но тут нашла коса на камень. Соловьев, закованный в броню  философской диалектики, так наступал на Льва Николаевича, что всем стало  как-то неловко, ибо Толстой впервые  не торжествовал и был вынужден сдаться. Правда, не признал себя побежденным, но всем было видно, что он не знает, что возразить. Для Владимира  Соловьева, который родился позже  Толстого, а умер раньше (1853 — 1900), Священное  Писание было основой всего его творчества — поэтического, философского, богословского, публицистического.

Я думаю, что многие из вас  уже слышали о Владимире Соловьеве, иные из вас читали его произведения, но я хотел бы обратить ваше внимание на несколько строк, которые вообще никогда не были у нас опубликованы. Толкуя Священное Писание, Владимир Соловьев говорил так: «Вера моя  в Божественный, точнее Богочеловеческий характер Писания значительно выиграла в сознательности и отчетливости благодаря знакомству с новейшей критикой, преимущественно отрицательной  школы». То есть научная критика  Библии не только не смутила его, но и помогла ему глубже подойти  к Писанию.

После Хомякова Соловьев был  одним из первых, кто главный христианский догмат о Богочеловечестве приложил к Библии. Во Христе, подлинном Человеке, живет подлинный Бог. Так же как  и в Писании: его автор —  человек, поэт или прозаик, — все  равно сохраняет свои особенности, хотя на него действует Дух Божий.

Владимир Соловьев написал  своеобразное толкование на Ветхий и  Новый Завет. Это книга «История и будущность теократии». Толковал он по оригиналу. Греческий язык он хорошо знал с юности, был переводчиком Платона, но он изучил также древнееврейский  язык и все цитаты из Библии приводил в собственном переводе с оригинала. Соловьев рассматривал библейскую историю  как историю утверждения божественных принципов не только в душах человеческих, не только в нашей личной жизни, но и в обществе. Теократия означает «боговластие» — как высший идеал, чтобы в общество проникала священная  идея солидарности, братства, духовности; без духовности общество будет деградировать.

Библия навеяла Соловьеву  целый ряд стихотворений и  частично «Повесть об Антихристе». Умирая накануне XX столетия, предчувствуя, подобно  пророку, грядущие катастрофы, которые  ожидали наш тревожный век, он в книгу «Три разговора» включил  «Повесть об Антихристе», своеобразную антиутопию, в которой вселенский диктатор готов сохранить и христианство, но только чисто внешнее, без Христа. Памятники, иконы, искусство, научные, богословские мнения, но — без Христа. Все реалии этого повествования  взяты из Апокалипсиса апостола Иоанна. Так через отражение Библии завершилось  творчество Соловьева.

В поэзии Соловьева есть два стихотворения, на которые хотелось бы обратить ваше внимание. Одно стихотворение называется «Кумир Небукаднецара». (Он как филолог произносил имя вавилонского царя Навуходоносора как Небукаднецар. Так правильно — так его в древности называли. Навуходоносор — это грецизированная форма имени.) Согласно библейскому сказанию, Навуходоносор (он жил в VII—VI вв. до Р. X.) произвел реформу богослужения, чтобы все видели идола и падали перед ним ниц. Но Библия, рассказывая о поклонении этому истукану, отнюдь не останавливается на каких-то исторических реалиях. Было много всяких событий, религиозных реформ, но Соловьеву важно, что это символ мятежа человека против Неба.

 

Он кликнул клич: «Мои народы!

Вы все рабы, я —  господин,

И пусть отсель из рода в  роды

Над нами будет бог один.

 

В равнину Дуры вас зову я.

Бросайте всяк богов своих 

И поклоняйтесь, торжествуя,

Сему созданью рук моих».

 

Толпы несметные кишели;

Был слышен мусикийский гром:

Жрецы послушно гимны пели,

Склонясь пред новым алтарем.

 

И от Египта до Памира

На зов сошлись князья земли,

И рукотворного Кумира

Владыкой жизни нарекли.

 

Он был велик, тяжел  и страшен,

С лица как бык, спиной —  дракон,

Над грудой жертвенною брашен

Кадильным дымом окружен.

 

И перед идолом на троне,

Держа в руке священный  шар,

И в семиярусной короне

Явился Небукаднецар.

 

Он говорил: «Мои народы!

Я царь царей, я Бог земной.

Везде топтал я стяг свободы, — 

Земля умолкла предо мной.

 

Но видел я, что дерзновенно 

Другим молились вы богам,

Забыв, что только царь Вселенной 

Мог дать богов своим рабам.

 

Теперь вам бог дается новый!

Его святил мой царский  меч,

А для ослушников готовы

Кресты и пламенная  печь».

 

И по равнине диким стоном

Пронесся клич: «Ты бог  богов!»,

Сливаясь с мусикийским  звоном

И с гласом трепетных жрецов.

 

В сей день безумья и  позора

Я крепко к Господу воззвал,

И громче мерзостного хора

Мой голос в небе прозвучал.

 

И от высот Нахараима 

Дохнуло бурною зимой,

Как пламя жертвенника, зрима,

Твердь расступилась надо мной.

 

И белоснежные метели,

Мешаясь с градом и дождем,

Корою льдистою одели 

Равнину Дурскую кругом.

 

Он пал в падении  великом 

И опрокинутый лежал,

А от него в смятенье диком 

Народ испуганный бежал.

 

Где жил вчера владыка  мира,

Я нынче видел пастухов:

Они творца того кумира

Пасли среди его скотов.

 

Восстание против Истины, против Бога истинного, против тирании, против культов — для Соловьева это  очень важная тема. Соловьев видел  в Библии соединение Востока и  Запада. Восток — это, с одной  стороны, жестокая деспотия, а с другой стороны, — это свет Вифлеемской  звезды, звезды Христовой. Запад —  это активность человека, мужество, гражданство, демократия, свобода. Они  столкнулись за пять веков до нашей  эры, когда войска иранского деспота  Ксеркса вторглись на Балканы, пытаясь  подчинить демократические Афины. Огромные армии наемников двинулись  и встретили отпор у Фермопильского ущелья. Всего триста человек с  царем Леонидом во главе отразили огромную армию в узком горном проходе.

Для Соловьева это старинное  историческое событие стало образом  того, как свобода, гражданственность, мужество и демократия противостоят тирании и азиатской деспотии. Стихотворение называется «Ех oriente lux» («Свет с Востока»).

 

«С Востока свет, с Востока  силы!»

И, к вседержительству готов,

Ирана царь под Фермопилы 

Нагнал стада своих  рабов.

 

Но не напрасно Прометея