Антоний Погорельский

нрава тихого; редко  прохаживалась с другими и, казалось, любила Алешу более,

нежели подруг своих.

     Однажды  (это было  во время вакаций,  между Новым годом и Крещеньем,  -

день  был  прекрасный  и  необыкновенно теплый,  не  более трех или  четырех

градусов мороза) Алеше  позволили поиграть  на  дворе. В тот  день учитель и

жена  его  в  больших были хлопотах.  Они давали обед директору училищ, и еще

накануне, с утра до позднего вечера, везде в доме мыли полы, вытирали пыль и

вощили красного дерева столы  и  комоды. Сам учитель  ездил закупать провизию

для стола: белую  архангельскую  телятину, огромный  окорок и  из  Милютиных

лавок киевское варенье. Алеша тоже по мере сил способствовал  приготовлениям:

его заставили  из белой бумаги вырезывать красивую сетку на окорок и украшать

бумажною резьбою  нарочно купленные шесть восковых свечей. В назначенный день

поутру  явился  парикмахер и  показал  свое  искусство  над буклями, тупеем и

длинной косой  учителя. Потом принялся за супругу  его, напомадил и напудрил у

нее  локоны  и шиньон  и  взгромоздил на ее  голове  целую оранжерею  разных

цветов,   между   которыми   блистали   искусным   образом   помещенные  два

бриллиантовых перстня,  когда-то подаренные  мужу ее родителями учеников. По

окончании головного  убора накинула  она  на себя старый, изношенный салоп  и

отправилась хлопотать  по хозяйству, наблюдая при том строго, чтоб как-нибудь

не испортилась  прическа; и  для того сама  она  не входила в кухню, а давала

приказания своей  кухарке,  стоя  в дверях. В необходимых  же случаях посылала

туда мужа своего, у которого прическа не так была высока.

     В   продолжение всех этих  забот   Алешу нашего  совсем забыли, и   он тем

воспользовался, чтоб  на просторе играть во дворе. По обыкновению  своему, он

подошел сначала  к дощатому  забору  и долго  смотрел в дырочку; но и в  этот

день  никто  почти  не проходил  по переулку,  и он со  вздохом обратился  к

любезным своим  курочкам. Не успел  он  присесть  на  бревно  и  только начал

манить их к  себе, как вдруг увидел подле себя кухарку с большим ножом. Алеше

никогда не нравилась  эта  кухарка - сердитая и бранчливая чухонка. Но  с тех

пор как  он заметил, что она-то была причиною, что  от  времени  до  времени

уменьшалось число  его курочек, он еще менее стал ее любить. Когда же однажды

нечаянно увидел  он в кухне одного  хорошенького, очень любимого им петушка,

повешенного  за  ноги с  перерезанным  горлом,  то возымел  он к  ней ужас и

отвращение. Увидев ее теперь с  ножом,  он тотчас догадался, что это значит,

и, чувствуя с  горестию, что он не в силах помочь своим  друзьям, вскочил  и

побежал далеко прочь.

     - Алеша,  Алеша! Помоги  мне поймать  курицу! - кричала кухарка, но Алеша

принялся бежать еще пуще, спрятался у забора за курятником и сам не замечал,

как слезки одна за другою выкатывались из его глаз и  упадали на землю.

     Довольно  долго стоял  он  у курятника,  и сердце  в нем сильно  билось,

между  тем как  кухарка бегала по двору - то манила курочек: "Цып, цып, цып!"

- то бранила  их по-чухонски.

     Вдруг  сердце у Алеши еще сильнее  забилось: ему послышался голос  любимой

его Чернушки! Она  кудахтала самым  отчаянным образом, и ему показалось,  что

она кричит:

     Кудах,  кудах, кудуху!

     Алеша,  спаси Чернуху!

     Кудуху, кудуху,

     Чернуху,  Чернуху!

     Алеша   никак  не  мог долее  оставаться  на  своем  месте.  Он,  громко

всхлипывая, побежал  к кухарке и бросился к ней  на шею в ту самую минуту, как

она поймала уже  Чернушку за крыло.

     -  Любезная, милая  Тринушка!  -  вскричал  он,  обливаясь  слезами.  -

Пожалуйста, не тронь  мою Чернуху!

     Алеша  так неожиданно бросился на  шею к кухарке, что она упустила  из рук

Чернушку, которая, воспользовавшись этим, от страха взлетела на кровлю сарая

и там продолжала кудахтать.  Но Алеше  теперь  слышалось, будто она  дразнит

кухарку и кричит:

     Кудах,  кудах, кудуху!

     Не  поймала ты Чернуху!

     Кудуху, кудуху!

     Чернуху,  Чернуху!

     Между  тем кухарка была вне себя  от досады.

     - Руммаль   пойсь!  - кричала  она. - Вот-та  я паду кассаину и пашалюсь.

Шорна курис нада режить... Он ленива...  Он яишка не  делать, он сыплатка не

сижить.

     Тут  хотела она бежать к учителю,  но Алеша не пустил ее. Он  прицепился к

полам ее платья и  так умильно стал просить, что  она остановилась.

     - Душенька, Тринушка! - говорил он. - Ты такая  хорошенькая, чистенькая,

добренькая... Пожалуйста,  оставь  мою  Чернушку! Вот посмотри,  что  я тебе

подарю, если ты будешь добра!

     Алеша  вынул из кармана  империал,  составлявший все его имение, который

берег пуще глаза  своего, потому  что это был  подарок  доброй  его бабушки.

Кухарка  взглянула  на  золотую монету,  окинула  взором  окошки дома, чтобы

удостовериться, что  никто их не видит, и протянула  руку за империалом. Алеше

очень, очень было жаль империала, но он вспомнил о Чернушке - и с твердостию

отдал драгоценный  подарок.

     Таким  образом Чернушка была спасена  от жестокой и неминуемой смерти.

     Лишь  только  кухарка  удалилась   в дом, Чернушка слетела   с  кровли  и

подбежала  к  Алеше.  Она как будто знала,  что  он ее  избавитель: кружилась

около  него, хлопала  крыльями и  кудахтала веселым  голосом.  Все  утро  она

ходила  за ним  по двору, как собачка, и казалось, будто что-то хочет сказать

ему, да не может. По крайней мере он никак не мог разобрать  ее кудахтанья.

     Часа  за два перед обедом начали  собираться гости. Алешу позвали  наверх,

надели  на  него  рубашку  с круглым  воротником и батистовыми  манжетами  с

мелкими складками, белые шароварцы и широкий  шелковый голубой кушак. Длинные

русые  волосы,  висевшие  у  него  почти  до  пояса,  хорошенько  расчесали,

разделили на две  ровные части и переложили наперед  -  по обе стороны груди.

Так наряжали  тогда  детей. Потом  научили, каким образом  он должен шаркнуть

ногой,  когда  войдет в комнату  директор, и  что  должен отвечать, если будут

сделаны ему какие-нибудь  вопросы. В  другое  время Алеша  был бы очень  рад

приезду  директора, которого давно  хотелось ему видеть, потому что, судя по

почтению, с каким  отзывались о нем  учитель и  учительша, он воображал,  что

это должен быть какой-нибудь знаменитый рыцарь в блестящих латах  и в шлеме с

большими перьями.  Но на этот  раз  любопытство  это  уступило  место  мысли,

исключительно его  тогда занимавшей: о черной курице. Ему все представлялось,

как кухарка за нею бегала с ножом и как  Чернушка кудахтала разными голосами.

Притом ему очень  досадно было, что  не мог он разобрать, что она ему сказать

хотела, и его  так и тянуло к курятнику... Но делать было нечего:  надлежало

дожидаться, пока кончится обед!

     Наконец   приехал директор.  Приезд его  возвестила  учительша, давно  уже

сидевшая у окна,  пристально  смотря  в  ту  сторону, откуда его  ждали. Все

пришло в движение: учитель стремглав бросился из дверей, чтобы встретить его

внизу, у  крыльца; гости встали с мест своих. И даже Алеша на минуту забыл о

своей курочке  и подошел к окну, чтобы посмотреть, как рыцарь будет слезать с

ретивого коня. Но ему  не  удалось увидеть  его: директор  уже успел войти  в

дом. У  крыльца  же вместо ретивого коня стояли обыкновенные извозчичьи сани.

Алеша  очень  этому удивился. "Если  бы  я  был  рыцарь, - подумал  он,  - то

никогда тогда  бы не ездил на извозчике, а всегда верхом!"

     Между  тем  отворили  настежь  все  двери; и учительша начала приседать  в

ожидании  столь  почтенного гостя,  который  вскоре потом  показался. Сперва

нельзя было видеть его  за  толстою учительшею,  стоявшею в самых дверях; но

когда  она, окончив  длинное приветствие свое, присела  ниже  обыкновенного,

Алеша, к крайнему удивлению, из-за нее увидел... не шлем пернатый, но просто

маленькую  лысую  головку,  набело  распудренную,   единственным  украшением

которой, как  после  заметил Алеша,  был  маленький  пучок!  Когда вошел  он в

гостиную, Алеша  еще более удивился,  увидев, что, несмотря на простой серый

фрак,  бывший  на  директоре вместо  блестящих  лат,  все обращались  с  ним

необыкновенно почтительно.

     Сколь,  однако  ж, ни казалось все  это странным  Алеше, сколь   в другое

время он бы ни был  обрадован необыкновенным убранством стола, но в этот день

он не обращал  большого на то внимания. У него в  головке все бродило утреннее

происшествие  с  Чернушкою.  Подали  десерт:  разного рода варенья,  яблоки,

бергамоты,  финики, винные  ягоды  и грецкие орехи;  но  и тут он ни на одно

мгновение не переставал помышлять о своей курочке. И  только что встали из-за

стола, как он с  трепещущим от страха  и надежды  сердцем подошел к  учителю  и

спросил, можно  ли идти поиграть во дворе.

     -  Подите, -  отвечал учитель, - только  не долго там будьте, уж  скоро

сделается темно.

     Алеша  поспешно  надел свою  красную   бекешу  на беличьем меху и  зеленую

бархатную  шапочку  с  собольим околышком и побежал  к забору.  Когда  он туда

прибыл,  курочки  уже  начали  собираться на  ночлег  и,  сонные,  не  очень

обрадовались  принесенным крошкам. Одна Чернушка, казалось,  не  чувствовала

охоты ко сну: она  весело к нему подбежала, захлопала  крыльями и опять начала

кудахтать. Алеша  долго с ней играл; наконец, когда  сделалось темно и настала

пора  идти  домой, он сам затворил  курятник,  удостоверившись  наперед, что

любезная  его  курочка уселась на шесте. Когда  он выходил из  курятника, ему

показалось, что  глаза у  Чернушки светятся в  темноте, как звездочки, и что

она тихонько ему  говорит:

     - Алеша,  Алеша! Останься со мною!  Алеша  возвратился в дом и весь  вечер