А.Ахматова – голос своей эпохи

                                    Мы с тобою сегодня, Марина,

                                    По столице полночной идем,

                                    А за нами таких миллионы,

                                    И безмолвнее шествия нет,

                                    А вокруг погребальные звоны

                                    Да московские дикие стоны

                                    Вьюги, наш заметающей след.

     Христианское мировосприятие проявляется во всем творчестве Анны Ахматовой. По-христиански воспринимает она свой поэтический дар — это для нее Горний свет, величайшая Божья милость и величайшее Божье испытание, аналог крестного пути:

                                     В этой жизни я немного видела,

                                     Только пела и ждала.

                                     Знаю: брата я не ненавидела

                                     И сестры не предала.

                                     Отчего же Бог меня наказывал

                                     Каждый день и каждый час?

                                     Или это ангел мне указывал

                                     Свет, невидимый для нас?

(Помолись  о нищей, о потерянной...)

     Глубокое религиозное начало ахматовского творчества сказывается и в частом обращении к теме христианских праздников (Крещение, Рождество, Пасха, дни святых), к библейским сюжетам и образам (царь Давид, Магдалина, Лотова жена, Песнь Песней и т. д.), к религиозным обрядам (исповедь, литургия, венчание, отпевание и т. д.).

     Ахматова посвятила памяти А. Блока, которого хоронили в день Смоленской иконы Божьей Матери, стихотворное причитание-молитву, чей народно-песенный характер подчеркивает общенациональную русскую скорбь:

                                      А Смоленская нынче именинница.

                                      Синий ладан над травою стелется,

                                      И струится пенье панихидное,

                                      Не печальное нынче, а светлое.

                                      И приводят румяные вдовушки

                                      На кладбище мальчиков и девочек

                                      Поглядеть на могилы отцовские,

                                      А кладбище — роща соловьиная,

                                     От сияния солнечного замерло.

                                     Принесли мы Смоленской заступнице,

                                     Принесли пресвятой Богородице

                                     На руках во гробе серебряном

                                     Наше солнце, в муке погасшее,—

                                    Александра, лебедя чистого.

     “...В этом удивительном стихотворении о погребении Блока словно любящая, прохладная материнская рука коснулась сгоревшего в отчаянии и страдании поэта. И, ничего не объясняя и не разъясняя в его страшной судьбе, утешила, примирила, умиротворила и все поставила на место, все приняла и все простила,— заметил протопресвитер А. Шмеман”.¹⁴ Образ Блока в стихотворении Ахматовой сливается с образом Пушкина — вечного идеала России: это происходит и благодаря общности их имен, и благодаря использованию символа солнца, «в муке погасшего». Еще в 1914 году в стихотворении «Земная слава как дым...» она передала свое восприятие единства Пушкина с Блоком:

                                     Любовникам всем моим

                                     Я счастие приносила.

                                    Один и сейчас живой,

                                    В подругу свою влюбленный,

                                    И бронзовым стал другой

                                    На площади оснеженной.

     Бытийный, общечеловеческий характер творчества и его глубокая религиозная основа сделали Ахматову великим национальным поэтом. Многие ахматовские стихотворения — это обращение к трагической судьбе России. В разработке этой темы властно заявляют о себе дантовские традиции. О. Мандельштам, близкий друг Ахматовой, увидел в ее облике, ее судьбе и поэтическом пути «все муки Данта»; сама Ахматова, размышляя о предназначении поэта, отвергнутого сиюминутными требованиями власти, обращается к образу флорентийского изгнанника.

     Данте через свой религиозно-эстетический идеал вечноженственного (образ Беатриче) смог прикоснуться к самым болевым точкам мира и сложнейшим философско-христианским проблемам. Ахматова создает свой идеал вечномужественного, персонифицированный в образах Пушкина и Блока, через который раскрывает свое понимание судьбы России. И это дает ей право видеть себя наследницей дантовской Музы:

                                    И вот вошла. Откинув покрывало,

                                    Внимательно взглянула на меня.

                                    Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала

                                   Страницы Ада? Отвечает: «Я».

(Муза, 1924, сб. «Тростник»)

     Осип Мандельштам считал, что в эпоху грандиозных исторических катастроф каждый поэт должен быть «мужем». Это слово «высокого стиля» он понимал как синоним гуманистической гражданственности, ответственности за свое время и судьбу своей страны. Из всех русских поэтесс единственной, достойной звания «жены» — женщины берегущей и гуманизирующей свое время — он считал Ахматову. В статье 1916 года «О современной поэзии» он писал: “В последних стихах Ахматовой произошел перелом к... религиозной простоте и торжественности: я бы сказал, что после женщины настал черед жены. Помните: «смиренная, одетая убого, но видом величавая жена». Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России”.¹⁵

     Путь «от женщины к жене» Ахматова начала очень рано — со стихотворения  «Первое возвращение» (1910):

                                     На землю саван тягостный возложен,

                                     Торжественно гудят колокола,

                                     И  снова дух смятен и потревожен

                                     Истомной скукой Царского Села.

                                     Пять лет прошло. Здесь все мертво и немо,

                                     Как будто мира наступил конец.

                                     Как навсегда исчерпанная тема,

                                     В  смертельном  сне  покоится  дворец.

     Здесь звучит тема конца эпохи и горькое предчувствие близящихся катастрофических перемен. Предчувствие трагической судьбы целого поколения слышим и в стихотворении «Все мы бражники здесь, блудницы» (1912), а книга 1917 года «Белая стая» — о потерях целого поколения:

                                     Думали: нищие мы, нету у нас ничего,

                                     А как стали одно за другим терять,

                                     Так, что сделался каждый день

                                     Поминальным днем,—

                                     Начали песни слагать

                                    О великой щедрости Божьей

                                    Да о нашем бывшем богатстве

(Думали: нищие мы..., 1915)

     Началом исторического крушения стала для Ахматовой, как и для многих ее современников, первая мировая война — «страшная книга грозовых вестей» («Памяти 19 июля 1914»). Она накладывает отпечаток на творчество поэта, прежде всего изменяет суть ахматовской Музы: в стихах о трагическом времени русского XX века, о его войнах и революциях ахматовская Муза все настойчивее заявляет о себе не как «я», а как «мы», видя себя частью поколения. Голос лирической героини звучит теперь голосом поэта Земли Русской, общим голосом поколения:

                                     Всё расхищено, предано, продано,

                                     Черной  смерти  мелькало крыло,

                                     Всё голодной тоскою изглодано,

                                     Отчего же нам стало светло?

                                     Днем дыханьями веет вишневыми

                                     Небывалый под городом лес,

                                     Ночью блещет созвездьями новыми

                                     Глубь прозрачных июльских небес, -

                                     И так близко подходит чудесное

                                     К   развалившимся   грязным   домам...

                                     Никому, никому не известное,

                                     Но от века желанное нам.

(Все  расхищено..., 1921)

     Трагическое время потребовало от поэтессы обращения к прошлому, к мировым гуманистическим традициям, к величественной и страшной истории России. Судьба России становится центром ахматовской скорби. Картины войны даются через скупые зарисовки пожарищ: «можжевельника запах сладкий // от горящих лесов летит». Муки окровавленной земли сопоставимы только с мучениями христианских святых: «Ранят тело твое пресвятое, // Мечут жребий о ризах твоих». А вера Ахматовой в Россию соотносима с милосердием Божьей Матери:

                                      Только нашей земли не разделит

                                      На потеху себе супостат:

                                      Богородица белый расстелет

                                      Над скорбями великими плат.

(Июль 1914)

     Национальное начало ахматовской поэзии часто подчеркивается обращением к народно-песенной традиции, поэтому в ее богатой метрической палитре значительное место отводится долънику. В своих стихотворениях Ахматова часто обращается к фольклорным жанровым традициям — молитве, плачу, причитанию, песне. Традиционные жанры в ее лирике обогащаются: «сочетание тончайшей психологии с песенным ладом» как отличительную особенность ее поэтики отмечали еще современники. Ее Муза становится народным воплощением общенациональной скорби: «дырявый платок» Музы, плат Богородицы и высокое самоотречение Ахматовой слились в «Молитве», написанной в Духов день 1915 года: