Автор: Пользователь скрыл имя, 31 Марта 2011 в 15:59, реферат
В 1982 г. в Оксфорде сэр Исайя Берлин так заключил свои записки об Ахматовой: «Легенда её жизни и её непреклонного тихого сопротивления всему, что она считала унижающим собственную страну и себя, сделала её фигурой не только русской словесности, но всей российской истории нашего столетия».
Введение………………………………………………………………………………..3
II. Основная часть:
1. «Мне дали имя при крещенье – Анна»…………………………………………. 4
2. «Муза плача, муза праздника»………………………………………………….. 7
3. «Перед этим горем гнутся горы»………………………………………………...19
III. Заключение…………………………………………………………………………...22
IV. Список литературы…………………………………………………………………..23
В 1944 году она вернулась в Ленинград: “Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою с ним встречу в прозе. Тогда же возникли «Три сирени» и «В гостях у смерти» — второе о чтении стихов на фронте и в Териоках”7.
В последние годы жизни Ахматову публиковали мало и, чтобы заработать на жизнь, она много занималась художественным переводом. В 1962 году ею закончена «Поэма без героя», которая писалась на протяжении 22 лет. О своих успехах и наградах Ахматова пишет более чем скромно: отмечает, как критика откликнулась на сборники стихов, и даже не упоминает о крупнейших международных премиях. Так, она упоминает в автобиографии о посещении в 1964 году Италии, а в 1965-м, за год до смерти,— Англии, говорит о стране Данте и о стране Шекспира. Между тем, в Италии ей вручили международную премию «Этна-Таормина» — за 50-летие поэтической деятельности и в связи с недавним изданием в Италии сборника стихов, в Англии же присудили степень почетного доктора Оксфордского университета.
Ахматова приняла, разделила и по мере сил старалась облагородить, гуманизировать свое время: “Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных”8.
Псевдоним, ставший именем великого поэта,—
Ахматова,— достался юной Ане Горенко
«в наследство» от прабабушки, татарской
княжны, увековеченной в «Сказке о черном
кольце»: «Мне от бабушки-татарки // Были
редкостью подарки». Отец не желал, чтобы
фамилия Горенко была «опозорена» подписью
под стихами. И сразу же после выхода первого
сборника «Вечер» в русской литературе
произошла своеобразная революция – появилась
Анна Ахматова, «вторая великая лирическая
поэтесса после Сапфо».
Ч
то же революционного было в появлении Ахматовой? Во-первых, у нее практически не было поры литературного ученичества: после выхода «Вечера» критики сразу поставили ее в первый ряд русских поэтов. Во-вторых, современники признавали, что именно Ахматовой после смерти Блока бесспорно принадлежит первое место среди русских поэтов.
Для Ахматовой Блок был высшим проявлением сути «серебряного века»: «Как памятник началу века // Там этот человек стоит...» — скажет она в стихах и еще яснее выразится в прозе: “Блока я считаю не только величайшим европейским поэтом первой четверти двадцатого века, но и человеком-эпохой, т. е. самым характерным представителем своего времени”9. Современный литературовед Н. Н. Скатов тонко подметил: “...если Блок действительно самый характерный герой своего времени, то Ахматова, конечно, самая характерная его героиня, явленная в бесконечном разнообразии женских судеб”10.
И в этом третья черта революционности ее творчества. До Ахматовой история знала много женщин-поэтесс, но только ей удалось стать женским голосом своего времени, женщиной-поэтом вечного, общечеловеческого значения. Уже расставшись с Ахматовой, в ноябре 1918 года Гумилев писал: «Ахматова захватила чуть ли не всю сферу женских переживаний, и каждой современной поэтессе, чтобы найти себя, надо пройти через ее творчество». Иными словами, Ахматова впервые в русской литературе явила в своем творчестве универсальный лирический характер женщины.
Ее лирическая героиня — не окруженная бытом и сиюминутными тревогами, но бытийная, вечная женщина. Она предстает в стихах поэта не отражением ее персональной судьбы, а всеми проявлениями женской доли и женского голоса. Это и юная девушка в ожидании любви (сб. «Вечер» — «Молюсь оконному лучу», «Два стихотворения» и т. п.); и зрелая женщина, соблазненная и соблазняемая, поглощенная сложной любовью-борьбой, долей-мукой («Сколько просьб...», «Как велит простая учтивость», «Смятение», «Прогулка» и т. д.); и неверная жена, утверждающая правоту своей «преступной» любви и готовая на любые муки и расплату за мгновения страсти и свободного выбора («Сероглазый король», «Муж хлестал меня узорчатым...», «Я и плакала и каялась...»).
Лирическая героиня не совпадает с личностно автора, она — лишь своеобразная маска, представляющая ту или иную грань женской души, женской судьбы. Естественно, Ахматова не переживала всех тех ситуаций, которые присутствуют в ее поэзии, но она сумела, воплотить их силой художественного воображения. Она не была бродячей циркачкой («Меня покинул в новолунье...») или крестьянкой («Песенка»), отравительницей («Сжала руки под темной вуалью...») или староверкой («Я с тобой не стану пить вино...»), «бражницей и блудницей». О своем предполагаемом вдовстве («Как соломинкой, пьешь мою душу...») она написала задолго до расстрела Гумилева (к моменту гибели первого мужа они давно уже были в разводе). Просто Ахматова благодаря своему особому дару сумела воплотить в стихах все ипостаси русской женщины.
Современники, привыкшие к ситуативной (изображающей конкретно-личные ситуации и чувства) женской поэзии, неоднократно отождествляли Ахматову-человека с ее лирической героиней. Так, по воспоминаниям Ирины Одоевцевой, Гумилев не раз высказывал обиду, что из-за ранних стихов его жены («Муж хлестал меня узорчатым...», «Я и плакала и каялась...», «Сероглазый король») ему досталась репутация едва ли не садиста-рогоносца и деспота.
Однако Ахматова не ограничилась воплощением одной грани лирической героини — сферой ее любви. Она затронула все грани женской доли: сестры, жены, матери («Магдалина билась и рыдала», «Реквием» и др.)
В зрелом творчестве Анны Ахматовой лирическая героиня предстает в необычном для женской поэзии ракурсе поэта и гражданина. Необычна героиня Ахматовой и для мировой поэзии — это первая женщина-поэт, раскрывшая свою высокую и трагическую участь. Если основой женской поэзии всегда считалась любовь, то Ахматова показала трагический путь женщины-поэта. Этот трагизм был заявлен ею уже в раннем стихотворении «Музе», где она писала о несовместимости женского счастья и судьбы творца. Однозначный же «монашеский» выбор, отказ от вечной земной доли — любви в поэтическом мире Ахматовой тоже невозможен.
В ее лирике благополучное в житейском смысле разрешение конфликта любви и творчества для поэта-женщины невозможно. Творчество требует полной самоотдачи поэта, поэтому «Муза-сестра» отнимает знак земных радостей — «золотое кольцо, // Первый весенний подарок». Невозможен и отказ от песни — поэтической судьбы.
Трагизм ахматовской лирической героини углубляется постоянным мотивом непонимания, неприятия лирическим адресатом — мужчиной женщины-поэта:
Мы сталкиваемся здесь с постоянным приемом Ахматовой-художника: глубина психологизма достигается с помощью единичных бытовых деталей, извлеченных из памяти. Узнаваемые, сопутствующие напряженной лирической ситуации, они становятся знаком глубокого обострения чувств. А соединение обыденной детали (в данном случае — архитектура Петербурга, «высокая вода» в Неве) с глубиной чувств придает ахматовским стихам необычайную художественную и психологическую убедительность.
В данном случае неизменные приметы Петербурга остаются в памяти героини как знак разлуки, но потеря любви трактуется особо: мужчина не может вынести силы и превосходства женщины-поэта, он не признает за ней творческого равноправия и равнозначности. Отсюда — один из постоянных в ахматовской лирике мотивов убийства или попытки убийства любимым ее песни-птицы из ревности, из нежелания делить ее любовь с Музой:
(Сб. «Четки»)
(Сб. «Белая стая»)
Невыносимые муки любви поэта получили «права гражданства» в мужской поэзии. Ахматова часто прибегает к приему перелицовки традиционной лирической ситуации (известная по стихам поэтов-мужчин ситуация переводится ею в «женский» план): у нее мужчина-возлюбленный не выносит «терпкой печали» ее поэтической души. Она может перефразировать тютчевские строки «Он не змеею сердце жалит, // Но как пчела его сосет». Вот что получается у Ахматовой: «Как соломинкой, пьешь мою душу. // Знаю, вкус ее горек и хмелен» (сб. «Вечер»). У нее скорбь и мука становятся уделом обоих возлюбленных: его, непонявшего, и ее, непонятой: «А на жизнь мою лучом нетленным // Грусть легла, и голос мой незвонок» («В ремешках пенал и книги были...»).
Н. В. Недоброво, друг Ахматовой, глубже всех, как она считала, понимавший ее творчество, увидел в нем «вечное колесо любви поэтов», трагедию несчастно влюблявшегося Аполлона, бога-поэта, получившего вместо возлюбленной Дафны только лавр — «венок славы». По его мнению, женщина-поэт выразила и стремление художника «напечатлеть себя на любимом», и вечное женственное томление по «вечномужественному»: “...в лучах великой любви является человек в поэзии Ахматовой. Мукой живой души платит она за его возвеличение”11. Ахматова приняла участь Аполлона с позиций женщины, недаром в стихотворении, посвященном Н. В. Недоброво («Все мне видится Павловск холмистый»), она посадит на плечо бога Кифареда (играющего на кифаре) птицу — постоянный символ своей поэзии:
И на медном плече Кифареда
Но Ахматова знает, что лавровый венок не заменит любви и счастья земного: «...от счастья и славы // Безнадежно дряхлеют сердца». Путь же поэтической славы гибелен и трагичен: «Прощай, прощай! меня ведет палач // По голубым предутренним дорогам» («Косноязычно славивший меня...»).
После первой же книжки стихов Ахматова стала традиционно восприниматься как гениальный художник женской любви во всех ее ипостасях. Лирическая героиня любовной поэзии, даже если в стихотворении нет акцента на ее принадлежность к миру поэтов,— это всегда героиня любви несбывшейся, безнадежной:
Ни воду мы, ни сладкое вино,
(Не будем пить...)
Неповторимость ахматовской любовной поэзии в соединении ситуативного и бытийного: «огненный недуг» двух непримиримо-сильных любовников растворяется в вечном христианском богослужении:
(И когда друг друга проклинали ..)
Разлука может быть обозначена бытовыми деталями («Дверь полуоткрыта, // Веют липы сладко... // На столе забыты // Хлыстик и перчатка») и христианским мировидением («Знаешь, я читала, // Что бессмертны души»).