А.Ахматова – голос своей эпохи

     Любовную лирику Ахматовой отличает глубочайший психологизм. Ей, как никому удалось раскрыть самые заветные глубины женского внутреннего мира, переживаний, состояний и настроений. Для достижения потрясающей психологической убедительности она пользуется очень емким и лаконичным художественным приемом говорящей детали которая, западая в память участников кульминации личной драмы, становится «знаком беды». Такие «знаки» Ахматова находит в неожиданном для традиционной поэзии обыденном мире. Это могут быть детали одежды (шляпа, вуаль, перчатка, кольцо и т. п.) мебели (стол, кровать и пр.), меха, свечи, времена года, явления природы (небо, море, песок, дождь, наводнение и т. п.), запахи и звуки окружающего, узнаваемого мира.

     Ахматова утвердила «права гражданства» «непоэтических» обыденных реалий в высокой поэзии чувств. Использование таких деталей не снижает, не «заземляет» и не опошляет традиционно высоких тем. Наоборот, глубина чувств и размышлений лирической героини получает дополнительную художественную убедительность и почти зримую достоверность. Многие лаконичные детали Ахматовой-художника не только сконцентрировали в себе целую гамму переживаний, а стали общепризнанными формулами, афоризмами, выражающими состояние души человека. Это и надетая на левую руку «перчатка с правой руки», и ставшее пословицей «Сколько просьб у любимой всегда! // У разлюбленной просьб не бывает», и многое другое. Размышляя о ремесле поэта, Ахматова ввела в поэтическую культуру еще одну гениальную формулу:

                                     Когда б вы знали, из какого сора

                                     Растут стихи, не ведая стыда,

                                     Как желтый одуванчик у забора,

                                     Как лопухи и лебеда.

(Тайны  ремесла. Творчество)

     Ахматова воздает должное высокой общечеловеческой роли любви, ее способности окрылять любящих. Когда люди попадают под власть этого чувства, их радуют мельчайшие повседневные детали, увиденные влюбленными глазами: липы, клумбы, темные аллеи, улицы и пр. Меняют свою эмоциональную окраску даже такие постоянные в мировой культуре «знаки беды», как «резкий крик вороны в небе черной, // И в глубине аллеи арка склепа»,— они тоже становятся в ахматовском контексте контрастными знаками любви. Любовь обостряет осязание:

                                        Любовь покоряет обманно,

                                       Напевом простым, неискусным.

                                       Еще так недавно-странно

                                       Ты не был седым и грустным.

                                       И когда она улыбалась

                                       В садах твоих, в доме, в поле,

                                       Повсюду тебе казалось,

                                       Что вольный ты и на воле.

                                       Был светел ты, взятый ею

                                       И пивший ее отравы.

                                      Ведь звезды были крупнее, 

                                      Ведь пахли иначе травы,

                                      Осенние травы.

(Любовь покоряет обманно...)

     И все же ахматовская любовная поэзия — прежде всего лирика разрыва, завершения отношений или утраты чувства. Почти всегда ее стихотворение о любви — это рассказ о последней встрече (вспомним одно из ранних стихотворений «Песня последней встречи»!) или о прощальном объяснении, своеобразный лирический «пятый акт драмы». Даже в стихах, основанных на образах и сюжетах мировой культуры, Ахматова предпочитает обращаться к ситуации развязки, как, например, в стихотворениях о Дидоне и Клеопатре. Но и состояния расставания у нее удивительно разнообразны и всеобъемлющи: это и остывшее чувство (у нее, у него, у обоих), и непонимание, и соблазн, и ошибка, и трагическая любовь поэта. Словом, все психологические грани разлуки нашли воплощение в ахматовской лирике.

     Не случайно Мандельштам возводил истоки ее творчества не к поэзии, а к психологической прозе XIX века: “Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа девятнадцатого века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстого и «Анны Карениной», Тургенева с «Дворянским гнездом», всего Достоевского и отчасти даже Лескова... Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу”.¹²

     “Одним из основных достоинств, утвердившим значение Ахматовой как «императрицы русской поэзии», современники считали созданную ею поэтику женских волнений и мужских обаяний”¹³ (Н. В. Недоброво). На протяжении всей истории мировой литературы поэтами-мужчинами создавались всевозможные образы дамы сердца — от абсолютного ангела до исчадия ада. Всевозможные варианты любовной отрады, мук или переживаний также были скрупулезно разработаны с мужских позиций. В такой поэзии «она» — только объект и адресат чувств. Женская же поэзия до Ахматовой ограничивалась, как правило, лирическим излиянием ситуативных переживаний, когда «он» — объект и адресат любви — едва угадывался и был почти совершенно лишен в стихотворении каких-либо определенных черт.

     Именно Ахматовой удалось дать любви «право женского голоса» («Я научила женщин говорить...»,— усмехнется она в эпиграмме «Могла ли Биче...») и воплотить в лирике женские представления об идеале мужественности, представить, по словам современников, богатую палитру «мужских обаяний» — объектов и адресатов женских чувств. Вот ряд характерно ахматовских образов мужчин: «мальчик веселый» и нежный; «верный, нежный друг»; «сероглазый жених»; нелюбимый «тихий» муж; самоуверенный обольститель с «упорными», «несытыми» взглядами; изменчивый соблазнитель или герой «любви, воздушной и минутной»; возлюбленный, не понявший в женщине поэта и убивший ее птицу; возлюбленный-поэт, не почувствовавший в друге-поэте женского земного чувства; мужчина любимый и любящий, но разлученный с нею судьбой.

     Иногда это исторические или литературные герои (Эней, Гамлет, Иаков и т. д.), любимые Ахматовой поэты-предшественники (Пушкин, Лермонтов, Данте, Блок, Анненский) или друзья-современники (Гумилев, Мандельштам, Лозинский и др.).

     Особенно значительны в лирике Ахматовой образы Пушкина и Блока. Блок был для нее самым глубоким явлением эпохи, а в современной поэзии — высшим проявлением мужского начала, «лирическим героем» своего времени. С Пушкиным же, по словам исследователя Л. Я. Гинзбург, Ахматова вступает в «особые, именно жизненно-литературныё отношения». «Смуглый отрок» в аллеях Царского Села перекликается с темногубой, смуглой, смуглоногой и смуглорукой ахматовской Музой. Нередки в лирике Ахматовой и переклички с пушкинской географией (Юг, море, Царское Село, Петербург). Жизненно-литературные отношения с Пушкиным сказались и в многочисленных талантливых, хотя и весьма субъективных историко-литературных исследованиях Ахматовой, в частности, в неприязни к Н. Н. Гончаровой.

     Ахматову роднит с Пушкиным понимание фатальной трагичности пути русского поэта. В страшном 1942 г. Ахматова спасается Пушкиным, греется его солнечностью:

                                    Кто знает, что такое слава!

                                    Какой ценой купил он право,

                                    Возможность или благодать

                                    Над всем так мудро и лукаво

                                   Шутить, таинственно молчать

                                   И ногу ножкой называть?..

(«Пушкин»)

     У Пушкина заимствует Ахматова и свою «всемирную отзывчивость». В ее поэзии соседствуют мотивы античности («Дидона», «Античная страничка»), библейской культуры («Библейские стихи»), аллюзии на творчество Данте, Байрона, Шекспира, Тютчева («Поэма без героя», «Венок мертвым»). Как и у Пушкина, всемирное органично соединяется в ее творчестве с национальным русским («Песенка», «А Смоленская нынче именинница»).

     При всем богатстве лирических ситуаций в мире Ахматовой она очень сдержанна в выборе средств художественной выразительности. Так, в ее поэзии преобладает матовый колорит: /яркие краски (изумруд листвы, лазурь нёба и моря, золото или багряный пожар осени) светятся единичными мазками на общем фоне сдержанных, даже тусклых тонов. Еще Гумилев отмечал, что она вводит в свою палитру очень редкие серые и бледно-желтые тона, использует традиционный белый цвет, часто контрастирующий с черным. Цвета передаются не только прямыми упоминаниями (сереющее облачко и серый Мурка, белая штора на белом окне, белый башмачок и белая птица, черная ворона и т. п.), но и через предметы и природные явления (турманы, иней, бледный лик солнца или бледные свечи, тьма, туман и т. д.).

     Матово-бледному колориту ахматовского предметного мира соответствуют описываемые в стихотворениях время суток (вечер или раннее утро, сумерки), времена года (осень, зима, ранняя весна), частые упоминания ветра, холода, озноба.

     Матовый колорит оттеняет трагический характер лирической героини Ахматовой в ее стремлении к недостижимой гармонии, в доминирующем настроении печали («Муза плача»). Этому настроению сопутствует частое использование мотива камня (унылые валуны, каменные склепы, камень на сердце, «камень вместо хлеба»; библейские камни, которые приходит время «разбрасывать» и время «собирать»).

     Большую роль играет в ее поэзии и мотив смерти (похороны, могила, склепы, раны, самоубийства, смерть сероглазого короля, умирание природы, погребение всей эпохи):

                                    Я места ищу для могилы.

                                    Не знаешь ли, где светлей?

                                    Так холодно в поле.  Унылы

                                    У моря груды камней.

                                    А  она  привыкла  к  покою

                                    И любит солнечный свет.

                                    Я келью над ней построю,

                                   Как дом наш на много лет.

                                   Между окнами будет дверца,

                                    Лампадку внутри зажжем,

                                   Как будто темное сердце

                                   Алым горит огнем.

                                   Она бредила, знаешь, больная,

                                   Про иной, про небесный край,

                                   Но сказал монах, укоряя:

                                  «Не для вас, не для грешных рай».

                                   И тогда, побелев от боли,

                                   Прошептала: «Уйду с тобой».

                                  Вот одни мы теперь, на воле,

                                    И у ног голубой прибой.

     («Похороны»)

     Смерть трактуется Ахматовой в христианских и пушкинских традициях. В христианских — как закономерный акт бытия, зарождение из земли и уход в землю («Я молчу. Молчу, готовая // Снова стать тобой, земля»). В пушкинских — как заключительный акт творчества: творчество для Ахматовой — это ощущение единства с творцами прошлого и современности, с Россией, с ее историей и судьбой народа. Поэтому в стихотворении «Поздний ответ», посвященном Марине Цветаевой, зазвучит: