Восстание Спартака

В ознаменование  тысячелетия города Рима, праздновавшегося в 248 г. н.э., битву на воде устроил  император Филипп Араб (244-249 г.г.). 

Страх перед гладиаторами. 

Гладиаторы использовались и вне арены. Римляне чувствовали себя в безопасности перед гладиаторами, если те были на арене или в зорко охранявшихся казармах. Но ужас охватывал их если эти молодцы вырывались оттуда либо их пытались использовать для своих целей тщеславные политики, мятежники и заговорщики.

В народе с ужасом вспоминали о Спартаке, когда при Нероне (54 – 68 гг. н.э.) гладиаторы чуть не вырвались из казармы Прекесты. Однако стража подавила эту попытку.

Не меньшей  представлялась и опасность со стороны  банд гладиаторов, принадлежавших революционно настроенным политикам.

21 октября 63 г.  до н.э. сенат постановил удалить  из Рима гладиаторские отряды, передислоцировав их в Капую  и другие города страны, с тем  чтобы с самого начала выбить  из рук заговорщиков очень  важные козыри.

Многие императоры стремились включить в свои войска гладиаторов. Однако бойцы, обученные ведению поединков на арене, защищали позиции отнюдь не так мужественно, как регулярные войска.

Сознание того, что инкорпорированные в общество гладиаторы представляют собой постоянную угрозу безопасности народа, порождало страх и панику при всяком происшествии связанном с ними. Опасности исходившей от вооруженных и обученных бойцов, римляне боялись больше, чем восстания рабов. 

Отбросы общества. 

Гладиаторов не просто боялись, напротив, общество относилось к ним с презрением и отвращением. По своему социальному положению они находились на том же уровне, что и торговавшие своим телом женщины и мужчины. Они считались отбросами общества, как бы прокаженными, наряду с некоторыми категориями преступников и людьми низменных профессий.

Не имевший  достоинств не мог быть достойно похоронен. Исключения допускались, если хозяин, близкие или поклонники свои настойчивые  требования подкрепляли соответствующим  денежным вознаграждением. 

"Девочек  ночных властитель  и врачеватель." 

Гладиаторов не только боялись, презирали и отвергали  – их еще и любили. Победоносные и красивые собой бойцы пользовались у посетителей амфитеатров огромной популярностью. Их искусство и храбрость  вызывали возгласы восхищения у мужчин, а у женщин – вздохи сердечной страсти.

Даже на дам  высшего света мощь гладиаторского оружия производила неизгладимое впечатление. Естественно, что такая страсть  слабого пола к гладиаторам не оставалась без последствий.

Распускались  слухи о законорожденности тех  или иных известных людей. Самый известный слух такого рода касался императора Коммода. Злые языки говорили, что его отец не Марк Аврелий, а некий гладиатор, ибо Фаустина, жена Марка Аврелия, имела в Каете внебрачные связи с матросами и гладисторами. 

Воспетые поэтами. 

Большую часть  гладиаторов общество презирало, отталкивало  и боялось, но некоторые из них  были любимы толпой и воспеваемы поэтами.

Подвиги героев на арене и в постели представляли собой одну из самых популярных и  неисчерпаемых тем сплетен в  римском обществе. Римские дети охотно играли в гладиаторов.

От поэтов не отставали и художники: в Риме и его провинции они украшали дворцы и виллы, храмы, театры и надгробные памятники скульптурами, мозаиками  и росписями, увековечивали славу  гладиаторов. Живопись, глиняные рельефы, мозаика, да и лавки ломились от горшков и блюд, светильников и кубков, гемм и перстней с портретами гладиаторов. 

Коммод  – император и  гладиатор. 

Не только римские  дети охотно играли в гладиаторов  – взрослые также, даже в большей  степени, отдавались этому "досугу".

Многие императоры были страстными поклонниками гладиаторского искусства и не раз пытались сравняться с героями арены.

В поклонении гладиаторам  превзошел всех Коммод (180-192 гг.). Он приканчивал всех животных натыкавшихся на его меч. С людьми же обращался по разному. Дион Кассий повествует об этом: "некоторых своих противников он убивал; к другим он подходил, словно собирался брить их, с бритвой в руке и отрезал нос, ухо или еще что – нибудь".

В безмерном  своем тщеславии Коммод уподоблял себя второму Геркулесу, полубогу и герою греко-римских сказаний, побеждавшему людей и зверей, великанов и чудовищ. Поэтому на пьедестале собственной статуи, он, объятый манией величия приказал выбить, что он на арене прикончил 12000 противников.

Коммод был  без ума от гладиаторских званий, присваивавшихся ему. Он претендовал  считаться секутором первого  класса. В первый день нового 193 г. он собрался направится в снаряжении секутора для вступления в консульство, что  и переполнило чашу терпения. По приходу своего советника и любовницы Коммод днем раньше был удушен в бане и именно гладиатором по имени Нарцисс.

И даже после  смерти Коммода позорные повадки  императора вызывали среди сенаторов  приступы ярости. 

Сила  привычки. 

Необходимо отметить, что коллективное опьянение резней владело массами не только в позднеримскую эпоху, но и столетием раньше, во времена Республики. Жестокости совершались во все времена и всеми народами, и всякий, кто попытался бы их квалифицировать или хотя бы перечислить, содрогнулся бы от ужаса, заглянув эту бездну.

Человечество  всегда давало выход своей жестокости не только в войне. Во всех странах  и во все эпохи пытки и чудовищные казни привлекали массу зевак. 

Глас  вопиющего в пустыне. 

Такие поэты  как Марциал и Статий, восхваляли все, что исходило от правительства, поэтому неудивительно, что они точно так же воспевали и гладиаторские игры. Гладиаторские игры, как часть венной подготовки – при помощи этого тезиса духовная и правящая элита Рима долгое время оправдывала чудовищное развлечение.

Решительным противником  бойни на арене показал себя стоик  Сенека (4 г. до н.э. – 65 г. н.э.), хотя лишь в преклонные годы.

И все же Сенека оставался вопиющим в пустыне. Его  голос разума не возымел на римлян никакого воздействия. Большего не сказала и критика других языческих философов, мыслителей и писателей эпохи Империи.

Поворот в общественном сознании начал обозначаться лишь с  распространением проводимой христианством  любви к ближнему, особенно униженному. И тем не менее даже значительная часть христиан долгое время отдавала должное отвратительному развлечению.

Лишь только в IV в. была предпринята первая серьезная  попытка покончить с этим варварским развлечением. По видимому под давлением  собравшегося тогда Никейского собора Константин Великий 1 октября 325 г. обнародовал в Берите эдикт, порицавший "кровавые зрелища" в мирное время. Предписывалось посылать преступников не на арену, а на каторжные работы в рудниках. И хотя исход был таким же как и у гладиаторов, смерть больше не служила на потеху толпе.

Возможно, что  эта часть эдикта выполнялась, но уж ни как не та, что вообще запрещала  проведение гладиаторских игр. Последовавшие  затем законы вводили новые ограничения. В императорском указе от 17 октября 357 г. Констанций II запретил солдатам и придворным в Риме поступать добровольцами в гладиаторские школы. Наказанием подлежали и те, кто их к этому склонял.

Еще один шаг  вперед сделал Гонорий, правитель Западной Римской империи, закрыв в 399 г. последние  гладиаторские школы.

Однако, варварство культивировавшееся столетиями уничтожено не было. В своей исповеди, записанной около 400 г. н.э., блаженный Августин повествует о гладиаторах так, как если бы они все еще продолжали биться на арене.

Во время гладиаторских  игр в римском амфитеатре некий Телемах, монах из Малой Азии, выбежал на арену и бросился между бойцами, с тем, чтобы разнять их. Разгневанная бесцеремонным вмешательством толпа набросилась на него и растерзала.

Вот это-то драматическое  событие якобы и побудило Гонория  в 404 г. окончательно отменить гладиаторские игры в Риме.

После прекращения  гладиаторских игр довольно долго  продолжали устраиваться звериные травли, то запрещаемые, то поощряемые. Травли были окончательно запрещены лишь в 681 г.

Это означало окончательную  победу христианства. 

Часть вторая. 

Зарево  над Римом. 

Известие о  побеге 70 бойцов из гладиаторской школы  в Капуе не вызвало беспокойства в Риме. Хозяин бежавших гладиаторов, некий Гн. Лектуя Батиат, конечно, бросился за ними в погоню: ведь на карту поставлены его деловые интересы. Из Капуи, не в последнюю очередь по требованию понесшего моральный и материальный ущерб предпринимателя Батиата, на охоту отправился отряд, составленный из солдат и ополченцев. Однако преследователи просчитались. Они натолкнулись на ожесточенное сопротивление крайне решительно устроенных гладиаторов. Преследователи позорно бежали.

Победа сильнее  сплотила мятежников, а также привела  новых бойцов. Вскоре их состав был  около 200 человек. В конце концов благодаря выдающимся полководческим талантам Спартака, Рим оказался втянутым в опасную войну.

Они обосновались в одном из трудно доступных мест на Везувии и совершали оттуда вылазки, все более отчаянные  и дерзкие.

Чтобы подавить беспорядки на юг послали спешно собранную  карательную экспедицию в 3000 человек.

Клавдий, командир экспедиции, решил одержать победу над бандой простым способом без  кровопролития: он приказал оцепить  Везувий для того, чтобы заморить голодом засевших там беглецов.

Превосходство римлян Спартак победил хитростью. На горе занятой рабами и гладиаторами рос дикий виноград. Они нарезали огромное количество виноградных лоз и связали из них длинные веревки и лестницы, а затем спустили их с обрыва вдоль отвесной стены так, что они касались стены. Под покровом темноты они спустились один за одним. Однако повстанцы не удовлетворились бегством, но незаметно подобравшись к вражеским палаткам, охра0нявшихся лишь несколькими часовыми. Римляне, бросая убитых и раненых, обратились в бегство. А весь лагерь со съестными припасами, оружием и снаряжением достался победителям.

С последствиями  неудавшейся карательной экспедиции Рим столкнулся очень скоро. Имя  Спартака было теперь у всех на устах, а слава его гремела по всей Италии.

Теперь к Спартаку толпами стекались рабы и обнищавшие крестьяне. Не прошло и месяца, как Спартак оказался во главе нескольких тысяч мужчин, считавших, что пришло время рассчитаться за годы унижений и нищеты.

Постепенно и  сенат осознал серьезность положения. Над Великим городом разрасталось зарево новой и очень опасной  войны. 

Блеск и нищета. 

Кампания, область  вокруг Капуи, Неаполя, Помпей являлась в полном смысле благословенной землей из лучших не только в Италии, но и  во всей известной тогда ойкумене. Но и у этой страны, в которой  текли молочные реки в кисельных  берегах, были свои теневые стороны. Лишь не многим выпало счастье по-настоящему жить там, все прочие влачили жалкое существование.

Неимоверные богатства, стекавшиеся в Италию из всех покоренных государств, превратили власть денег  почти во всевластие. Под давлением  невыносимой конкуренции со стороны помещиков быстро исчезало среднее крестьянство, необходимое для нормального развития любого государства в качестве противовеса аристократии.

Таким образом, к сотням тысяч бесправных рабов  прибавились тысячи согнанных со своей земли крестьян, ремесленников и поденщиков. Еще более, чем в Кампании, толчка ко всеобщему восстанию ждали жители соседних с ней провинций – Саления, Лухании и Апулии. И толчок этот был дан теперь Спартаком и его товарищами.

То, что для  Рима было мятежом, для его противников стало зарей свободы. Обнищавшие и униженные толпами стекались к Спартаку, и он принимал их. 

Грабежи и резня. 

Человек, униженный  римлянами до состояния гладиатора доказал, что был рожден полководцем.

Все железо, захваченное  в лагере пропретора на Везувии и в его окрестностях, так же как и цепи вырвавшихся из темниц эргастулов рабов, он приказал перековать на шлемы, копья и мечи. Щиты они плели, обтягивали сыромятной кожей свежезабитого скота, используя вместо клея липкую кровь животных.

В чистом поле повстанцы  были практически беззащитны перед  лицом любой более или менее  серьезной опасности, словно человек  без крыши над головой. Для  надежной защиты им требовался сильный  город с высокими стенами, и, по мнению Спартака, более всего на эту роль подходила Капуя.