Весьма примечательно, что А.Ф.  Лосев вполне сознательно остался  в России, даже не рассматривая  возможность эмиграции, которая  у него в принципе оставалась  до середины 20-х годов. Тема  жертвенности — неизбывная тема русской интеллигенции. Но у Лосева она лишена надрывности и кликушества: «Такая жизнь индивидуума — писал он, — есть жертва. Родина требует жертвы. Сама жизнь Родины — это и есть вечная жертва». Но неподдельный и философски обоснованный стоицизм Лосева тем не менее не может скрыть от нас глубокого трагизма его «парадигмы», приводящей русского интеллигента к изолированности от внешней социальной среды и духовному одиночеству.

           Парадигма третья. «Попытка достойного  партнерства». Эта парадигма была связана с попыткой интеллигенции установить честное и достойное общение с режимом и стремлением найти хотя бы какой-то модус их сосуществования при сохранении принципа невмешательства и личной независимости нравственного самовосприятия. В какой-то степени она может стать объяснением жизненного пути трех выдающихся русских интеллигентов — М.А. Булгакова, Б.Л. Пастернака и Д.Д. Шостаковича. В условиях установившегося после революции тоталитаризма М. Булгаков, в силу склада своего характера и убеждений, не мог и не хотел выбирать позицию добровольной изоляции. Посвятивший себя театру, он принимал деятельное участие в литературных объединениях, художественной жизни Москвы.

           Парадигма «достойного партнерства»  не принесла, однако, того, на что  надеялся Булгаков. Все больше и больше его творчество шло вразрез с официозом, и он вынужден был так или иначе начать литературное «двойничество», писать то, что заведомо не могло быть опубликовано. Так, его наиболее крупное произведение, роман «Мастер и Маргарита» и стал как раз «романом без будущего» (он был опубликован только в 60-е годы). Примечательно, что с социологической точки зрения, мировоззрение двойственности, философской разорванности восприятия мира гениально воплотилось в этом романе. Парадигма «достойного партнерства» оказалась также исполненной внутреннего драматизма и даже трагизма, которые проявляют себя как в коллизиях личной жизни русского интеллигента, так и в его творчестве. Это обстоятельство еще более разительно обнаружило себя в жизни Б.Л. Пастернака и Д.Д. Шостаковича.

           Парадигма четвертая. «Умеренное  сотрудничество». Наряду с дистанцированным  партнерством русская интеллигенция  выработала еще одну стратегию  своего отношения к властям.  Стратегия эта заключалась в  том, чтобы «честно» принимать реалии социального уклада Советской России, но находить для себя такие области («лакуны») в творчестве и интеллектуальной деятельности, которые в наименьшей степени были связаны с нравственными компромиссами. Поскольку режим установился на многие сотни лет и конца ему, читалось, не было видно, а равно и доступной альтернативы ему нет, полагали вынужденные сторонники такой парадигмы, то следует, во-первых, искать нечто положительное плюс в самом режиме, а, во-вторых, нее же уходить как можно дальше от наиболее идеологически окрашенных тем и «зон».

           На раннем этапе формирования  этой парадигмы она была сформулирована  в сборнике «Смена вех». Постепенно  она получила широкое распространение.  В литературе ее можно отметить, например, в жизни и творчестве К.С. Паустовского, позднее — писателей «деревеньщиков». В кино — это длинный список талантливых режиссеров, посвятивших себя разработке нравственных тем личности.

           Парадигма пятая. «Самозабвенный  сервелизм». Весьма значительная  часть российской интеллигенции с энтузиазмом и полным отстранением от своего внутреннего Я приняла принципы и задачи официальной идеологии и посвятила себя ее служению. Причины перехода к этой парадигме бывали различны, но итог, как правило, оказывался одним: идентификация с официальной идеологией и «творческое», то есть искреннее служение ей всей силой своего таланта и своих способностей. Так возникало «социалистическое искусство» и «марксистское обществознание», нередко поддерживавшиеся весьма одаренными людьми (в этом, как раз и заключался наибольший трагизм ситуации). В социологическом отношении парадигма «самозабвенного сервелизма» стала знамением «новой, социалистической интеллигенции» («рабоче-крестьянской интеллигенции», «трудовой интеллигенции» — таковы были главные идеологемы).

           Парадигма шестая. «Диссидентство».  Диссидентство в среде интеллигенции  советского периода было попыткой  радикального выхода за пределы  существующей идеологии и прямой  конфронтации с ней. Диссидентство  — сложное социальное явление,  однако его «парадигма» достаточно очевидна. Она подразумевала отрицание всего набора официальных духовных ценностей и противопоставление ему либо традиционных ценностей дореволюционной российской интеллигенции, либо современного западного либерализма. Диссиденты отрицали саму идею сотрудничества с властями на какой-либо основе. И в этой непримиримости заключалась сила нравственной позиции и логика социального действия. По своему характеру, однако, диссидентство было парадигмой сопротивления, сила которой состояла в отрицании. Что касается позитивной программы реконструкции русской культуры, то, как показал дальнейший ход событий, связанных с перестройкой и постперестройкой, этой программы в диссидентстве, по существу, не было.

           Рассмотренные парадигмы, отражавшие расслоение русской интеллигенции в послереволюционный период вплоть до 90-х г., между тем должны быть дополнены одним комментарием. Состоит он в следующем.

           Если исходить из того, что  русская интеллигенция возникла  в XIX веке как итог «игры»  социальных факторов, создавших возможность существования целого социального слоя, весьма условно связанного с экономической целесообразностью, то надо признать, что советский режим на совершенно иных основаниях сохранил социальные условия существования интеллигенции. Видимо, советский строй по инерции унаследовал просветительский и гуманитарный характер дореволюционной культуры. Но главное, должно быть, заключалось в том, что институциализированный марксизм поставил своей целью провести тотальную трансформацию сознания человека, а это требовало не только лагерей и расстрелов, но и более тонких методов проникновения в сердца и души людей. Вот эта вполне прагматичная социальная миссия и была уготована русской интеллигенции, что позволило ей сохраниться, выжить — пусть и в искаженном виде, но продолжить культурную традицию.[10, c. 75]

           Изначальный нравственный мир  русской интеллигенции не мог  сохраниться после революции  1917 года. Однако он все же сохранялся  как воспоминание, как исторически  удаленная, но все же существующая система ценностного отсчета, как образец, пусть и недостижимый. Роль подобных нравственных ориентиров, принципов в жизни общества огромна. Отдельные фрагменты старого мира ценностей можно было видеть рассеянными в тех или иных областях советской культуры, словно остатки древних городов, которые включаются в современную застройку мегаполисов.

           В исторической литературе принято  выделять три группы в составе  российской интеллигенции в зависимости  от отношения к советской власти: 

• полностью поддержавшие Октябрьскую революцию;
• колеблющиеся;
• не принявшие революцию.

           Пользуясь этой схемой, необходимо  иметь в виду, что она подвижна  и условна. Политические настроения  интеллигенции зависели как от  политической ситуации, так и  от обстоятельств частной жизни, которые в те бурные месяцы и годы менялись чрезвычайно быстро. Интеллигенция никогда не была однородна, ее представители входили во все политические партии, принадлежали к разным идейным течениям. Октябрьская революция и гражданская война углубили идейно-политические разногласия интеллигенции.

           Ряд представителей интеллигенции  приветствовали установление советской  власти, некоторые принимали непосредственное  участие в революционных событиях. Сюда можно отнести тех, кто  еще до революции связал свою судьбу с революционным движением и большевистской партией. Само появление большевизма как идейного течения было связано с исканиями леворадикальной части российской интеллигенции. К концу 1917 года в большевистской партии насчитывалось около 10% интеллигентов. Помимо профессиональных революционеров по разным причинам советскую власть поддержали К.Тимирязев, В.Маяковский, А.Блок, В.Брюсов, Е.Вахтангов, В.Мейерхольд, А.Таиров.

           Часть интеллигенции открыто  осудила Октябрьскую революцию.  На собраниях Московского университета, ученых Петрограда, Дома литераторов, Дома искусств и других многочисленных организаций интеллигенции принимались коллективные постановления против узурпации власти большевиками. Даже те представители интеллигенции, которые были известны своими демократическими взглядами, такие как В.Короленко, М.Горький, И.Бунин, увидев воочию "беспощадный русский бунт", не приняли новую власть.

           Соотношение политических группировок  интеллигенции не было постоянным. Многие интеллигенты, враждебно принявшие Октябрьскую революцию, уже весной 1918 года соглашались на профессиональное сотрудничество с Советской властью.

           Но наиболее многочисленной оказалась  группа интеллигенции, занявшая  позицию невмешательства в политику. Это объяснялось следующими обстоятельствами. С одной стороны, большая часть  интеллигенции в прошлом не  поддерживала политику самодержавия, стремилась к изменению существующего строя, активно участвуя в революционном движении. С другой, она испытывала страх перед революционным народом, и не могла понять сущности Советской власти, начавшихся социалистических преобразований. Жизнь заставляла их сотрудничать с властью, и это часто определяло их дальнейшую судьбу - превращение в лояльного к власти советского служащего или путь в эмиграцию.[5, c. 60]

           Отказ большой части интеллигенции  от профессионального сотрудничества  с советской властью, особенно  в первые месяцы ее существования, привел к тяжелым последствиям для многих отраслей культуры. Забастовали государственные чиновники Министерства народного образования, и комиссия Луначарского, созданная первым советским правительством для руководства культурой, повисла в воздухе. Система государственного руководства культурой была разрушена, и новые органы формировались практически на пустом месте. Была разрушена старая система финансирования отраслей культуры. Нарастание экономического кризиса в условиях войны и революции неизбежно сказывалось на бюджетных средствах, выделяемых на культурные нужды. Экономическая экспроприация, начатая новым правительством, подорвала меценатство. Финансирование культуры сокращалось.

           Практически приостановились научные  исследования, с большими перебоями работали университеты и школы, боролись за выживание музеи, библиотеки, театры. Разрушалось нечто более важное, чем отдельные учреждения культуры. "Прежней культурной среды уже нет - она погибла, - писал в 1919 г. К.Чуковский, - и нужно столетие, чтобы создать ее".

           Таким образом, сложная и быстро  меняющаяся социально-политическая, культурно-историческая обстановка  в России периода революций  отмечена сомнениями, мятежными  и противоречивыми исканиями  русской интеллигенции, которые оказали существенное влияние на дальнейшее развитие отечественной культуры.

2.3 Последствия революции 1917 года для русской интеллигенции

           Социалистическая идея, сосредоточенность  на возвышенных идеалах, казалось  бы, должны облагораживать общество, вести его действительно вперед. Однако в реальной жизни все не так просто. Социализм порожден проблемами западной цивилизации, составляет естественную часть ее многообразной духовной и идеологической сферы. В нашей стране была установлена монополия социалистической идеи, от социализма было отсечено все культурное "сопровождение". Монополия социалистической идеологии привела к тому, что на ее базе была создана искусственная система ценностей, оторванная от реальности. Весь несоциалистический культурный слой, элита - интеллектуальная, политическая, художественная, были уничтожены. Для России, в которой культурный пласт никогда не был мощным, это - трагедия.

           Начало 20-х годов, когда, казалось  бы, произошло смягчение режима  в связи с окончанием гражданской войны и переходом к нэпу, было связано с применением репрессий против интеллигенции, введением цензуры, закрытием небольшевистских печатных органов, "чисткой" в преподавательской и студенческой среде. Интеллигенция, не разделявшая большевистских взглядов, даже если она не вела активную политическую борьбу, разрушала систему, идеологическую монополию самим фактом своего существования.

           Осенью 1922 года была осуществлена  программа "принудительной эмиграции"  величайших русских мыслителей. На палубе парохода, отходящего в Германию, стояли многие деятели отечественной культуры. Из Советской России за границу была выслана большая группа специалистов в области гуманитарных наук - философы, историки, социологи, профессора университетов. Среди них: ректор Московского университета Новиков (зоолог), ректор Петербургского университета профессор Карсавин (философ), группа математиков во главе с деканом математического факультета МГУ профессором Стратоновым, экономисты - профессора Бруцкус, Лодыженский, Прокопович, историки - Кизеветтер, Флоровский, Мякотин, Боголепов, социолог П. Сорокин, философы - Бердяев, Франк, Вышеславцев и другие., таких как Николай Бердяев, Питирим Сорокин, Федор Степун, Николай Лосский.