Другие  критики сборника вообще не утруждали  себя разговором по существу, изощряясь в памфлетности. Например, Д.С. Мережковский назвал авторов "Вех" "Семь смиренных", сравнив их с семерыми иерархами Святейшего Синода, отлучившими от церкви Л.Н. Толстого. Короче говоря, идеи "Вех", как выразился Франк, "потонули во вновь нараставшей волне политического радикализма".

      Выяснилось, что никаких отрезвляющих уроков из революции 1905-1907 гг. интеллигенция  не вынесла. Наоборот - когда несколько  улеглось смятение, вызванное поражением, пошла дальнейшая радикализация  политического спектра. Политический радикализм выражался в разнообразных формах - от бессмысленной оппозиции либералов Столыпину, подорвавшей столыпинскую реформу, до чеканной формулировки Милюкова - "врагов слева у нас нет". Умеренных сил в тогдашней российской политике практически не осталось.

      Начало  войны, вызвавшее подъем патриотических настроений даже в интеллигентской  среде, не изменило тенденцию. Как только начались военные тяготы, либеральный  патриотизм принял привычное антигосударственное  направление. В 1915-1916 гг. думские и земские либералы прилагали все силы, чтобы опрокинуть царизм во имя "ответственного правительства".

      Эта деятельность мотивировалась патриотическими  соображениями (сбросить власть, неспособную  победить в войне), но когда, где и  кому внутренняя дестабилизация помогала воевать? Вряд ли можно сомневаться, что либералы для развала империи сделали больше, чем большевики и прочие социалисты. Пока социалистические лидеры сидели в эмиграции и ссылке, Милюков и прочие "прогрессивные деятели" день за днем подрывали престиж и эффективность власти.

      Разумеется, сама власть виновна не меньше, но речь не о ней. В конце концов, российскую бюрократию никто и никогда не называл "солью земли" и двигателем прогресса. А вот интеллигенция  себя так называла - и всем навязывала такой взгляд на себя. И в феврале 1917 империя капитулировала не перед народом, а именно перед интеллигенцией.

      Тут и выяснилось, что строить интеллигенция  не умеет вовсе. Скорость, с которой  интеллигентское временное правительство  привело Россию к анархии, потрясает воображение. Государственная система Российской империи была косной, неэффективной, неспособной к изменениям и т.п. - но она БЫЛА. Государственное творчество интеллигентской власти свелось к сверхскоростному разрушению всех государственных институтов, начиная с армии.

      При этом новые правители страны, выпустив революционного джинна из бутылки, не сумели удержать его под контролем - и открыли дорогу большевикам.

      "Революция  пожирает своих детей", - это  открытие, сделанное Дантоном у  подножия гильотины, нуждается в уточнении. Первым делом революция пожирает своих родителей. После 1917 года русская интеллигенция могла сполна убедиться, что это действительно так.

     Большевизм  тоже был порождением интеллигенции, но к 1917 году уже разошелся со своей  родительницей. Он сохранил все ее родовые черты - доктринерство, фанатизм, нигилизм и т.д. - и усугубил их, избавившись от наивно-идеалистической мотивации, облагораживавшей прежнюю интеллигенцию. Потому большевики, не располагавшие в начале 1917 почти ничем, кроме германских денег, к концу года оказались властью.

     И это означало беспрецедентное для  мировой истории изменение характера  революции: до тех пор все революционные  кризисы, какими бы безобразиями они  не сопровождались, все же подталкивали развитие общества вперед. Большевики же впервые осуществили революцию, развернувшую общественную эволюцию вспять, к самым архаичным формам общественного и государственного устройства.

     Базовое мировоззренческое расхождение  большевиков с интеллигенцией заключалось  в отношении к народу. Для интеллигентов всех партий народолюбие было основополагающим принципом, определявшим их идейные и политические позиции. Большевики народ воспринимали утилитарно, как инструмент совершения мировой социалистической революции.

     А народолюбивая интеллигенция, приложившая столько стараний, чтобы разбудить стихию бунта, достигнув результата, впала в ступор. Она не могла ни примкнуть к впавшему в разрушительное исступление объекту своей любви - ни подавить его (в мемуарах уцелевших деятелей временного правительства рефреном повторяется "я не мог приказать стрелять в народ"). Большевики же смогли и то, и другое.

     Они примкнули к стихии, оседлали ее и направили против своих врагов - бюрократов и аристократов, буржуазии  и офицерства, либералов и социалистов, расчищая дорогу для своей власти. Когда же эта стихия поворачивалась против них самих, большевики ее без колебаний давили - первые рабочие антибольшевистские демонстрации "власть рабочих и крестьян" разгоняла уже в начале 1918 года.

     Интеллигенция после октябрьского переворота зависла между революцией и контрреволюцией. Интеллигентская верхушка поначалу пыталась удержаться на гребне процесса, присоединившись к одной из сторон. Выбор определялся тем, кого считать более опасным врагом революции.

     Одни сочли, что революции изменили большевики - и взялись организовывать антибольшевистское движение - от Викжеля до Комуча. Они провалились повсеместно: подводила все та же интеллигентская нерешительность, а более всего - недоверие настоящих контрреволюционеров, не без оснований считавших всех этих социалистов и либералов соавторами революционной катастрофы.

     Дальше  всех в стремлении объединить все  антибольшевистские силы зашел бывший террорист Б.В. Савинков. В его "Союз защиты Родины и Свободы" пошли  в основном не эсеры, а офицеры, но даже Савинков оказался для белых чужим и был выслан адмиралом А.В. Колчаком за границу. Социал-либеральная контрреволюция исчерпалась к началу 1919 года, но, по сути, ее борьба была проиграна гораздо раньше, когда интеллигентские вожди без боя сдали большевикам Учредительное собрание. На доверие, оказанное народом, интеллигенция ответила капитуляцией.

     Некоторые интеллигентские фракции не отказали большевикам в праве на революционность  и пошли вместе с ними. Меньшевики-интернационалисты, левые эсеры, анархисты-коммунисты - все они "во имя революции" помогли большевикам удержать и укрепить власть. Большевики без колебаний использовали "попутчиков", беспощадно пресекая всякую попытку идти "не в ногу" (исключение умеренных социалистов из советов весной 1918, подавление левоэсеровского мятежа летом того же года). А как только надобность отпала, тех, кто еще не успел полностью перекраситься в коммунисты, перебили (тех же, кто успел, перебили чуть позже).

     Ну  а большинство "рядовых" интеллигентов в Гражданской войне оказалось в роли жертв. Они гибли от разрухи, от рук красных, белых, "зеленых". При этом интеллигенты составляли основную массу как белых офицеров, так и красных комиссаров. Только их уже не воспринимали в качестве интеллигентов (да они и сами себя так уже не воспринимали). Но жертв было больше.

     Невольное мученичество интеллигенции в годы смуты как будто очистило ее от вины за катастрофу и во многом сделало  возможным воспроизведение мифа об интеллигенции через много  лет. Но это потом, а к 1921 году революция и Гражданская война практически уничтожили интеллигенцию, как социально-политическую силу. [2, с.26]

2.2 Отношение русской интеллигенции к Революции 1917 года

           Свержение монархии в феврале  1917 году вызвало громадный духовный подъем, сплотивший общество. Большинство интеллигенции с воодушевлением встретило начало революции, которая, по их мнению, должна смести все прогнившее и омертвевшее в жизни, в искусстве и открыть путь созидательной работе. Вдохновленная идеей служения народу, интеллигенция готова была трудиться для его просвещения и блага.

           В те дни, когда рушилась  монархия и формировались новые  органы политической власти, выдающиеся  представители российской интеллигенции,  среди которых были художники  А.Бенуа, И.Билибин, М.Добужинский, К.Петров-Водкин, Н.Рерих, архитекторы Н.Лансере, И.Фомин, артисты А.Ершов, Ф.Шаляпин, собрались на квартире М.Горького. Обсуждался вопрос о создании министерства искусства, которое взяло бы на себя функции царского министерства двора по охране культурных ценностей. Они считали, что должны сделать все от них зависящее, чтобы спасти достояние народа и помочь народу войти во владение тем, что ему принадлежало по праву. Была избрана комиссия по делам искусств во главе с Горьким, вскоре подобная комиссия была создана и в Москве под руководством И. Грабаря.

           Демократические реформы Временного  правительства (отмена сословий, религиозных и национальных ограничений,  провозглашение гражданских свобод, отделение церкви от государства)  открывали дорогу к демократизации культурной жизни. Пробуждение масс к активной творческой жизни отразилось в широком движении художественной самодеятельности: на фабриках и заводах создавались театральные студии, изостудии, литературные кружки, музыкальные студии. В сентябре 1917 года был создан центр, координирующий творческие организации пролетариата - Пролеткульт (см. Терминологический словарь).

           Однако Временному правительству  не удалось вывести страну  из кризиса. Революционные иллюзии  большей части интеллигенции развеялись на протяжении 1917 года. Нарастало разочарование во Временном правительстве, не оправдавшем возлагавшихся на него интеллигенцией надежд. Однако дальнейшее развитие революции, приведшее к власти большевиков, вызывало еще более негативное отношение части интеллигенции. Октябрьская революция в Петрограде и последовавший разгон Учредительного собрания были восприняты ею как узурпация власти. И вновь интеллигенция была в очередной раз расколота.

           Общеизвестно, что Русская революция  1917 года, предопределенная целым рядом исторических обстоятельств, была детищем русской интеллигенции. И речь идет не только и не столько о революционерах в узком смысле этого слова. Интеллигенция в целом жила ожиданием радикальных перемен, стремилась к ним, обосновывала их необходимость, хотя и понимала характер этих перемен по-разному. Революция представлялась как тотальный переворот всей социальной системы, как полное очищение от старых ценностей, от «распутинщины», как создание нового на «чистом месте». Этот искренний порыв исторического созидания, исполненный всех тех же крайностей и неумеренности, столкнулся с отрезвляющей реальностью.

           И этой реальностью стал быстро  укрепившийся в Советской России  бюрократически-тоталитарный режим.  Интеллигенция, искренне не ведая того, привела его к власти, освятила этот путь. Но она же в глазах режима выступала с самого начала его первейшим социальным противником. Прежде всего не устраивали присущие интеллигенции независимость критического отношения к действительности, независимость мысли и действия как таковая. Это была социальная группа, труднее всего подчинявшаяся внешнему воздействию, ибо, как известно, духовные ценности обладают свойством высокой сопротивляемости.[1, c. 63]

           Все возраставшее давление на  интеллигенцию, развивавшееся по нескольким направлениям (экономическому, политическому и собственно идейно-нравственному) привело к возникновению новых парадигм (идеальных социальных типов), на которые стала ориентироваться российская интеллигенция послеоктябрьского периода. Проиллюстрируем эти парадигмы весьма силуэтными портретами выдающихся русских интеллигентов, волею судеб олицетворивших их. [10, 124]

           Парадигма первая. «Исход». Эмиграция  на Запад стала для многих  сотен тысяч русских интеллигентов  эпопеей избавления и одновременно трагедией духовной безысходности.

           Рассматриваемая парадигма предопределяет  драматизм, если не трагизм  того, кто ей соответствует. Так  в общем произошло и с П.А.  Сорокиным. Его научный гений  имел чисто русские характеристики, его многочисленные социологические труды всегда содержали в себе тот самый нравственный компонент «излишности». Даже будучи искренним «западником», Сорокин продолжал оставаться чисто русским интеллигентом, маявшимся мировыми проблемами, судьбами человечества, нравственными эквивалентами социологических концепций и пр. И потому очевиден глубокий диссонанс, который звучал в отношениях Сорокина с современным ему интеллектуальным сообществом на Западе. Полного понимания в своих отношениях они все же не достигли. В итоге никем не оспариваемый авторитет Сорокина все же остается дли Америки явлением сугубо историческим. Пророческий и нравственный дар П.П. Сорокина так и оставался не востребованным.

           Парадигма вторая. «Уход в пещеры».  Давление бюрократически-тоталитарного режима, постоянно усиливавшееся, заставило многих русских интеллигентов уходить во внутреннюю эмиграцию, создавать духовное подполье, замыкаться в себе, ограничивая круг социального общения. Жизнь и творчество А.Ф. Лосева может быть яркой, но одновременно и трагической иллюстрацией этой парадигмы. С конца 20-х годов Лосев практически прекращает свою основную преподавательскую деятельность и начинает писать «в стол». Это совпадает с его первым арестом, допросами в ОГПУ и заключением в лагерь на Соловецких островах. Пройдя «перевоспитание» в лагере и вследствие нового везения выйдя из него живым, А.Ф. Лосев полностью отказывается от любых форм общественной деятельности и фактически становится чистым мыслящим интеллектом, заточенным в пещере вынужденной изоляции. Лосев затихает и исчезает на десятилетия.