Политический и социальный кризис начала 17века «Смутное время»

Василий Шуйский, в чем  согласны и Карамзин и Ключевский, был, судя по всему, малоприятной личностью. «Это был пожилой, 54-летний боярин небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и изынтриганившийся, прошедший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов. Свое царствование он открыл рядом грамот, распубликованных по всему государству, и в каждом из этих манифестов заключалось по меньшей мере по одной лжи.  … Тем не менее, воцарение кн. Василия составило эпоху в нашей политической истории. Вступая на престол, он ограничил свою власть, и условия этого ограничения официально изложил в разосланной по областям записи, на которой он целовал крест при воцарении.»

Последний момент очень важен  – Василий Шуйский этой «записью»  ограничил власть самодержца, чего прежде не было в русской истории. Помимо прочего, в ней царь брал на себя обязательство «без вины опалы  своей не класти». Как выражение хозяйской воли государя, опала не нуждалась в оправдании, и при прежних царях принимала порой  формы дикого произвола, превращаясь из дисциплинарной меры в уголовное наказание. При Иоанне IV одно лишь сомнение в преданности долгу службы могло привести опального на плаху. Таким образом, Василий Шуйский дал смелый обет (которого впоследствии, впрочем, не исполнил) применять дисциплинарные наказания только за конкретные провинности, которые, кстати, надо было еще доказать посредством суда.

Помимо этого, в «записи» было сказано, что анонимные доносы более приниматься к рассмотрению не будут, что заведомо ложный донос  будет наказываться «смотря по вине, взведенной на оболганного» (то-есть, в  зависимости от тяжести ложного  обвинения),  что дела об уголовных  преступлениях (караемых смертью и  конфискацией имущества) будут рассматриваться  судом царя вместе с Боярской думой. Иначе говоря, «запись» была направлена на ограждение личной и имущественной безопасности подданных от произвола сверху.

«…царь Василий отказывался  от трех прерогатив, в которых наиболее явственно выражалась эта личная власть царя. То были: 1) "опала без вины", царская немилость без достаточного повода, по личному усмотрению; 2) конфискация имущества у непричастной к преступлению семьи и родни преступника - отказом от этого права упразднялся старинный институт политической ответственности рода за родичей; наконец, 3) чрезвычайный следственно-полицейский суд по доносам с пытками и оговорами, но без очных ставок, свидетельских показаний и других средств нормального процесса. Эти прерогативы составляли существенное содержание власти московского государя, выраженное словами Ивана III: кому хочу, тому и дам княжение, и словами Ивана IV: жаловать своих холопей вольны мы и казнить их вольны же. Клятвенно стряхивая с себя эти прерогативы, Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам.»

Причиной столь прогрессивного шага были, видимо, все-таки не высокие  личные качества Василия Шуйского, а тот простой факт, что власть Шуйского не обладала даже той сомнительной легитимностью, которой обладала власть Лжедмитрия, и уж ни в коей мере – той, которой обладала власть Бориса Годунова, призванного на царство Земским собором. Шуйский был не более чем креатурой Боярской думы, узкого круга аристократии, и прекрасно понимал, что может быть смещен с престола так же легко, как и назначен на него. По этой причине он был вынужден искать опору в земстве. «Обязавшись пред товарищами накануне восстания против самозванца править по общему совету с ними, подкинутый земле кружком знатных бояр, он являлся царем боярским, партийным, вынужденным смотреть из чужих рук. Он, естественно, искал земской опоры для своей некорректной власти и в земском соборе надеялся найти противовес Боярской думе. Клятвенно обязуясь перед всей землей не карать без собора, он рассчитывал избавиться от боярской опеки, стать земским царем и ограничить свою власть учреждением, к тому непривычным, т. е. освободить ее от всякого действительного ограничения.»

Стремясь убедить народ  в нелегитимности предыдущего правления, Шуйский разослал по областям грамоты от своего имени, в которых объявлял о гибели Лжедмитрия, с точным изложением причин, в частности объявлял о бумагах, найденных у самозванца. «Взяты в хоромах его грамоты многие ссыльные воровские с Польшею и Литвою о разорении Московского государства». Впрочем, о содержании этих «грамот» в посланиях Шуйского ничего не было сказано. Шуйский приводит также свидетельства об обещаниях самозванца, данных Мнишеку и королю Сигизмунду о территориальных уступках Польше, и заключает: «Слыша и видя то, мы всесильному Богу хвалу воздаем, что от такого злодейства избавил». Также, от имени Марфы Нагой была разослана вторая грамота, в которой говорилось: «Он ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича, омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей и нас самих и родственников наших устрашил смертию; я боярам, дворянами всем людям объявила об этом прежде тайно, а теперь всем явно, что он не наш сын, царевич Димитрий, вор, богоотступник, еретик.

А как он своим ведовством и чернокнижеством приехал из Путивля в Москву, то, ведая свое воровство, по нас не посылал долгое время, а прислал к нам своих советников и велел им беречь накрепко, чтобы к нам никто не приходил и с нами об нем никто не разговаривал. А как велел нас к Москве привезти, и он на встрече был у нас один, а бояр и других никаких людей с собой пускать к нам не велел и говорил нам с великим запретом, чтобы мне его не обличать, претя нам и всему нашему роду смертным убийством, чтобы нам тем на себя и на весь род свой злой смерти не навести, и посадил меня в монастырь, и приставил ко мне также своих советников, и остерегать того велел накрепко, чтоб его воровство было не явно, а я для его угрозы объявить в народе его воровство явно не смела.». Примечательно, что имена «советников» не указываются, что может означать следующее: либо этих советников не существовало вовсе, либо после переворота эти советники стали так могущественны, что нельзя было открывать их имен.

Известно, что Лжедмитрий посылал за Марфой князя Скопина-Шуйского, который почему-то не только не подвергся  никаким репрессиям после свержения  Лжедмитрия, но и продолжал успешную карьеру при дворе – например, направлялся во главе посольства к королю Швеции, а впоследствии командовал войсками, воевавшими с  Лжедмитрием II. Вероятно, все время  правления Лжедмитрия он оставался  человеком князя Шуйского, и наверняка  принимал самое деятельное участие  в заговоре, направленном против него.

Против ожидания, эти грамоты  не только ни в чем не убедили  народ, но и породили новые сомнения. «Легко можно представить, какое  впечатление должны были произвести эти объявления Шуйского, царицы Марфы  и бояр на многих жителей самой  Москвы и преимущественно на жителей  областных! Неизбежно должны были найтись  многие, которым могло показаться странным, как вор Гришка Отрепьев мог своим ведовством и чернокнижеством прельстить всех московских правителей? Недавно извещали народ, что новый царь есть истинный Димитрий; теперь уверяют в противном, уверяют, что Димитрий грозил гибелью православной вере, хотел делиться с Польшею русскими землями, объявляют, что он за это погиб, но как погиб? - это остается в тайне; объявляют, что избран новый царь, но как и кем? - неизвестно: никто из областных жителей не был на этом собрании, оно совершено без ведома земли; советные люди не были отправлены в Москву, которые, приехав оттуда, могли бы удовлетворить любопытству своих сограждан, рассказать им дело обстоятельно, разрешить все недоумения. Странность, темнота события извещаемого необходимо порождали недоумения, сомнения, недоверчивость, тем более что новый царь сел на престол тайком от земли, с нарушением формы уже освященной, уже сделавшейся стариною.

 До сих пор области  верили Москве, признавали каждое  слово, приходившее к ним из  Москвы, непреложным, но теперь  Москва явно признается, что чародей  прельстил ее омрачением бесовским; необходимо рождался вопрос: не омрачены ли москвитяне и Шуйским? До сих пор Москва была средоточием, к которому тянули все области; связью между Москвою и областями было доверие ко власти, в ней пребывающей; теперь это доверие было нарушено, и связь ослабела, государство замутилось; вера, раз поколебленная, повела необходимо к суеверию: потеряв политическую веру в Москву, начали верить всем и всему, особенно когда стали приезжать в области люди, недовольные переворотом и человеком, его произведшим, когда они стали рассказывать, что дело было иначе, нежели как повещено в грамотах Шуйского. Тут-то в самом деле наступило для всего государства омрачение бесовское, омрачение, произведенное духом лжи, произведенное делом темным и нечистым, тайком от земли совершенным.»  Иначе говоря, легитимность установившейся власти была для народа под большим вопросом, что и привело к дальнейшим событиям, усугубив наступающую смуту.

7. Восстание Болотникова и появление Лжедмитрия II.

В день гибели Лжедмитрия, из Москвы удалось бежать одному из его  приближенных, Михаилу Молчанову. По дороге он распускал слухи, что в  Москве на самом деле был убит другой человек, а на самом деле Димитрий спасся, и намеревается вернуться  в Москву чтобы покарать узурпатора Шуйского. Этими слухами, по-видимому, получившими широкое распространение, воспользовался другой приближенный Лжедмитрия – князь Григорий Шаховской, отправленный Шуйским в почетную ссылку воеводой в Путивль. Учитывая, что Путивль долгое время служил Лжедмитрию основной базой, хуже этого он не мог ничего придумать. Оказавшись в Путивле, Шаховской немедленно объявил, что Димитрий жив, после чего Путивль и многие другие Северские города восстали против Василия Шуйского. Начались волнения и в самой Москве.

Для успеха мятежа, Шаховскому был совершенно необходим  новый  «царевич Димитрий», который стал бы знаменем для восстания. Стать новым  Димитрием было предложено Михаилу  Молчанову, но тот отказался, вероятно потому, что был слишком хорошо известен в народе. Однако как раз у Молчанова нашелся нужный человек – Иван Болотников, человек непростой судьбы. В молодости он был у князя Телятевского «боевым холопом», то-есть наемным воином в дружине. Каким-то образом он попал в плен к татарам, и был продан ими в рабство туркам. Несколько лет он был гребцом на турецкой галере. В стычке с венецианским боевым кораблем, его галера была захвачена, а все гребцы-христиане получили свободу. Получив свободу, Болотников как раз пробирался из Венеции через Польшу в Россию, и по дороге попал в стан к Молчанову.

Болотников также не подходил в «царевичи Димитрии», возможно из-за возраста, поэтому его решено было сделать «царским поверенным». «Болотникова ... представили Молчанову, который увидал в нем полезного для своего дела человека, обдарил его и послал с письмом в Путивль к князю Шаховскому, который принял его как царского поверенного и дал начальство над отрядом войска. Холоп Болотников тотчас же нашел средство увеличить свою дружину и упрочить дело самозванца в преждепогибшей украйне: он обратился к своим, обещая волю, богатства и почести под знаменами Димитрия, и под эти знамена начали стекаться разбойники, воры, нашедшие пристанище в украйне, беглые холопи и крестьяне, козаки, к ним пристали посадские люди и стрельцы, начали в городах хватать воевод и сажать их в тюрьмы; крестьяне и холопи стали нападать на домы господ своих, разоряли их, грабили...».

Попытка правительственных  войск навести порядок, успеха не имела. «Тогда боярин князь Иван Михайлович Воротынский осадил Елец, стольник князь Юрий Трубецкой - Кромы, но на выручку Кром явился Болотников: с 1300 человек напал он на 5000 царского войска и наголову поразил Трубецкого; победители - козаки насмехались над побежденными, называли царя их Шуйского шубником.

Московское войско и без  того не усердствовало Василию, следовательно, уже было ослаблено нравственно; победа Болотникова отняла у него и последний дух; служилые люди, видя всеобщую смуту, всеобщее колебание, не хотели больше сражаться за Шуйского и начали разъезжаться по домам; воеводы Воротынский и Трубецкой, обессиленные этим отъездом, не могли ничего предпринять решительного и пошли назад. При состоянии умов, какое господствовало тогда в Московском государстве, при всеобщей шаткости, неуверенности, недостатке точки опоры, при таком состоянии первый успех, на чьей бы стороне ни был, имел важные следствия, ибо увлекал толпу нерешительную, жаждущую увлечься, пристать к чему бы то ни было, опереться на что бы то ни было, лишь бы только выйти из нерешительного состояния, которое для каждого человека и для общества есть состояние тяжкое, нестерпимое. Как скоро узнали, что царское войско отступило, то восстание на юге сделалось повсеместным.»

Опорой армии Болотникова стала Комарицкая волость, где скопилось к тому времени много казаков, поддерживавших Лжедмитрия I. Из Кром Болотников и двинулся в свой поход на Москву, летом 1606 года. В его армии, подобно армии Лжедмитрия I, помимо казаков, крестьян и горожан, было немало дворян, во главе с Прокофием Ляпуновым. Воеводы Путивля (Шаховской) и Чернигова (Телятевский) объявили, что подчиняются «царскому воеводе» Болотникову. Выступая в этом качестве, Болотников разбил правительственные войска под Ельцом, занял Калугу, Тулу, Серпухов, и в октябре 1606 года подошел вплотную к Москве, остановившись у села Коломенское.

Положение Болотникова, однако, затруднялось тем, что он был как бы воеводой не при ком. Явление «царевича Димитрия», ввиду отсутствия подходящей кандидатуры, все не происходило. «Положение Болотникова с товарищами было, однако, очень затруднительно: долгое неявление провозглашенного Димитрия отнимало дух у добросовестных его приверженцев; тщетно Шаховской умолял Молчанова явиться в Путивль под именем Димитрия: тот не соглашался.»  Наконец, после битвы с правительственными войсками, Болотников потерпел тяжелое поражение,  и отступил к Калуге. Важную роль в этом сыграла измена дворянских отрядов. «К счастью Шуйского, в полчище Болотникова сделалось раздвоение. Дворяне и дети боярские, недовольные тем, что холопы и крестьяне хотят быть равными им, не видя притом Димитрия, который бы мог разрешить между ними споры, стали убеждаться, что Болотников их обманывает, и начали отступать от него. Братья Ляпуновы первые подали этому отступлению пример, прибыли в Москву и поклонились Шуйскому, хотя не терпели его. Болотников был отбит Скопиным-Шуйским и ушел в Калугу.»

Из осажденной Калуги ему  удалось вырваться при помощи нового союзника, «царевича Петра» - очередного самозванца, называвшего  себя сыном царя Федора Иоанновича, никогда не существовавшим. Он пришел Болотникову на помощь во главе отряда казаков. «Явился новый самозванец, родом муромец, незаконный сын "посадской женки", Илейка, ходивший прежде в бурлаках по Волге. Он назвал себя царевичем Петром, небывалым сыном царя Федора; с волжскими казаками пристал он к Болотникову.»