Донское казачество 20 века

В полночь начинали гадать. В каждой местности свои правила  и тексты. В языческие времена  одним из обязательных обрядов служения богине Гад (богине фортуны и счастья) было гадание. Но когда язычники приняли христианство, гадание стало преследоваться как колдовство. Не смотря на преследования, обряд гадания все-таки остался в народе и существовал как народная забава.

Святыми вечерами или даже ночами, а особенно в сочельник, накануне Крещения, гадали: по искусственным  и естественным знакам пытались предсказать  свою судьбу, угадать, открыть тайну. На Руси одним из самых простых  видов гадания было подслушивание. Парни и девушки ходили слушать  под окна чужих домов. Судя по веселому или грустному подслушанному  разговору, предрекали себе приятную или  невеселую жизнь в наступившем  году.

Зачастую вся семья  от мала до велика, а иногда и несколько  семей принимали участие в  святочных гаданиях, поэтому гадания  передавались из рода в род. Было, например, такое гадание. В блюдо складывали колечки, ленточки, гребенки, наперстки и накрывали все полотенцем. Запевали песню:

Щука шла из Новагорода, Слава! 
Она хвост волокла из Белаозера, Слава! 
Как на щуке чешуйка серебряная, Слава! 
Что серебряная, позолоченная, Слава! 
Как у щуки спина жемчугом сплетена, Слава! 
Как головка у щуки унизанная, Слава! 
А на место глаз – золотой алмаз, Слава!

И по очереди из-под полотенца  вынимали предметы. Чей предмет, к  тому и относилась песня. Песня о  щуке предсказывала богатство. Гадали на снах. По снам, увиденным на Старый Новый год, предсказывали будущее.

У нас на Дону гадания  были самые разнообразные. Например, брали матерчатый мешочек, наталкивали  туда шерсть самого разнообразного цвета  – и черную, и белую, и рыжую, и пегую. В полночь девушки по очереди доставали по клочку шерсти: если достанется черная – жених будет чернявый, белая – блондин, и т.д. Выйдя ночью за двор с ленточкой, девушка привязывала ее к любому колу забора и уходила спать, загадав сон. А на утро выходила за двор и смотрела, на какой колышек повязана ленточка, если кол в коре – то муж будет богатый, а если голый – бедняк.

Утром на Старый Новый год  казачата, набрав в мешочек пшеницы, ржи или других зерен, бегали по куреням  «посовать». Войдя в дом, они бросали  зерна в святой угол со словами:

Сею, сею, подсеваю, с Новым годом  поздравляю! 
Роди, Боже, нам жито и пшеницу на всякую должницу, 
В поле стогами, у вас закромами. 
Где бык копытом, там пшеница кустом, 
Где бык рогом, там пшеница стогом. 
Хоть так, хоть не так, дайте в руки пятак. 
С Новым годом, с новым счастьем мы пришли поздравить вас!

В святочные дни станичники ходили, друг к другу в гости, если речь идет о семейных парах, то, как  правило, собираясь в компании, они  ходили к кумовьям на праздничные  посиделки. Приходя на вечеринку, приносили  с собой незамысловатое угощение в виде бубликов, семечек, печеного кабака или конфеток из кабака, а также моченые яблоки, арбузы и т.д. На стол набиралось только то, что бралось в руки. Вино на стол ставили хозяева, к которым пришли кумовья. Каждый вечер развивался по определенному сценарию. Сначала станичные новости, сплетни, байки, шутки, игры, а в последние дни перед Крещением, переходили в веселье с песнями и танцами. У молодого населения станицы святочные вечера практически не отличались от взрослого сценария, но только темы посиделок и игр были другими. Такие игры в станице назывались «целовальные». Суть этих игр сводилась к подбору пар, их правила отличались демократичностью, т.е. равноправие в плане выбора, как парня, так и девушки. В процессе этих игр формировались пары по взаимоинтересам. Одну из таких игр станицы Раздорской, которая называется «А я золото хороню...» я приведу в пример. В святочные праздничные вечера молодежь собирается в доме своего сверстника по разрешению его родителей и располагается в самой большой комнате куреня – зале. Рассаживались совершенно произвольно и самый активный из молодежи начинает игру, выходя на середину комнаты. У игроков руки сложены «лодочкой», ведущий берет колечко, кладет между ладошками и под исполнение песни (которую исполняют сами участники или старшие, которые обязательно должны находиться во время посиделок) «А я золото хороню, хороню, перхараниваю. Чисто серебро привораживаю, привораживаю...» подходя к каждому, опускает свои сомкнутые ладошки с колечком в «лодочку» каждого участника и незаметно кладет колечко участнику противоположного пола. Дойдя до конца, пение заканчивается и на центр комнаты выходит ведущий и его избранница. Выбранная участница должна поблагодарить ведущего поцелуем в губы и отдать колечко своей подруге. Следующий кон ведет девушка, выбирая себе избранника, тем же методом. Выбранная пара участие в этой игре уже не принимает.

5. Заканчивались святочные дни праздником Крещения Господня или Богоявлением. Вечер накануне Крещения назывался крещенским сочельником или вторым сочельником, а так же канун Богоявления, голодная кутья. В этот день, как и в Рождественский сочельник не ели до первой звезды. После появления на небе первой звездочки, ели только лишь кутью, потому-то она и получила название «голодная». А вот, что пишет автор-составитель народного земледельческого календаря А.Ф. Некрылова: «По свидетельству корреспондента «Тамбовских губернских ведомостей» за 1864 год, канун Богоявления назывался также «Свечками». «Во время вечерни женщины ставят к сосуду, в котором освящается вода, перевязанные нитками или лентами свечи, а по освящении воды берут их домой и хранят. Эти свечи зажигаются перед иконами во время родов. Пчеловоды ставят одну свечу к кресту и три к сосуду с водой, причем, когда зажигают сии последние, стараются, как можно больше накапать воску в воду и поставить свечи так, чтоб они отекали, и капли воску упадали в воду. По освящении воды они стараются прежде всех зачерпнуть ее в сосуд, чтобы поймать поболе воску, плавающего на поверхности. Пришедши, домой, тотчас отправляются в омшаник, кропят святой водой летки ульев и оставляют ее там, в сосуде до выставки пчел на пасеку».

В старину на Руси крещенский вечер был очень значим для народа. Существует очень много разнообразных поверий, примет, обычаев. Считалось, что Крещенский сочельник – последний и главный день святочных гаданий. На Дону существовал обычай – в крещенский вечер рисовать на окнах и дверях кресты, делали это мелком или копотью свечи. Обычно это действо выполнял глава семьи – отец, его сопровождал кто-нибудь из членов семьи. Все были без шапок, с хлебом-солью в руках. В Крещенский сочельник, как и в Рождественский, крестники шли к своим крестным поздравлять с праздником. Приходили всегда с угощениями – пирогами, кутьей, варениками.

Крестные, попробовав угощение, одаривали своих крестников подарками, угощениями, а иногда и деньгами.

По традиции, накануне большого зимнего праздника жители городов, сел, станиц выполняли целый ряд  действ, которые призваны, были способствовать здоровью, благополучию, будущему урожаю. Существовало обыкновение ходить в  полночь на Крещение за водой на реку. Говорят, что в эту пору вода в реках колышется. Почерпнув  воды, приносили ее домой и сохраняли: считалось, что эта вода может  стоять несколько лет в закрытом сосуде, не портясь, только бы никто  нечистый к ней не прикасался. В  крещенский вечер совершалось два  освящения воды: одно на кануне Крещения – внутри храмов, другое – в самый день Крещения – на ближайшей реке или озере. Шествие для освящения воды в водоемах называлось «крестным ходом на Иордань». На Дону во льду прорубали крест, в центре делалось отверстие, куда забивался чоп. Когда священник завершал молебен, чоп вынимали, и под давлением собравшихся людей вода била фонтаном. Ею умывались и наполняли емкости, некоторые даже купались в проруби. Считалось, что тот, кто в трескучие морозы на Крещение искупается в проруби, ни только не заболеет, но и будет здоровым целый год.

Особенно в эти дни  веселились дети. На Крещение, как правило, всегда были сильные морозы, так  называемые «Крещенские морозы», но детей это никогда не пугало. Дети радовались праздникам, снегу и льду, который сковывал реки. Выходя с  утра на улицу, дети выносили лыжи, санки, да не просто санки, а целые сани. Затаскивали их на гору, садились целой  гурьбой и с громкими криками  и свистом катились вниз с горы, заражая своим весельем взрослых, и, конечно же, к вечеру место в  санях занимали взрослые. На Дону, на льду, для детей устраивали каталки, для чего в лед вбивали кол  и на него ставили колесо от телеги, к которому на оглобли привязывали  санки. Несколько человек крутили  палку с колесом, и санки вихрем носились по льду. Одним из любимых  развлечений на льду было катание  на коньках. Вот что пишет о  коньках М. Муравьева в своей  статье о забавах на Святки «Коньки, катание на санях, ласы»: «Самым древним  конькам – 3200 лет. Они сделаны  из кости. Археологи нашли их около  Одессы. На раскопках среди домашней утвари они почти всегда находили коньки. В XIV–XV веках появились деревянные коньки с железными полозьями. А  в XVII–XVIII веках стали делать коньки полностью металлическими, тогда  же они и попали в Россию. Люди очень любили эту полезную забаву. Но до Петра I не соревновались в  скорости, не демонстрировали красоту  фигур. Эту традицию государь привез из Голландии».

Закончился рождественский пост, поэтому хозяйки готовили огромное количество мясных блюд. Конечно, главным  блюдом на столе был рождественский поросенок или рождественский гусь. На стол подавали также окорок, домашнюю колбасу, салтисон (начиненный желудок, в Раздорах это блюдо старожилы  называют – «чух-чух» или «кеньбух»). Хозяйки пекли огромное количество пирогов (так называли сладкую сдобу  со сладкой начинкой – повидлом, творогом и изюмом), кругликов (закрытые пироги с мясом, с капустой и рыбьей икрой), пирожков, булочек.

К Рождественским праздникам, к Крещению готовились тщательно  и заблаговременно. Мыли дом, белили стены, стирали и крахмалили занавески  и скатерти. Обязательным украшением в доме была ёлка, чья вечная зелень символизировала обновляющуюся  жизнь. Все праздники, обряды и обычаи на Руси носили символический характер, и зимний цикл ознаменовал начало календарного празднования у Россиян.

В древности говорили: «Каждое  дерево сильно своими корнями, отруби их и древо погибнет». Так и  народ и нация незнающая своей  истории и культуры, обречены на вымирание и, в конечном счете, на исчезновение с земли вообще, поэтому  очень важно, чтобы работы исследователей-фольклористов, хранителей народных традиций – изучались, внедрялись в нашу жизнь, как необходимый  элемент русской народной культуры.

Свадебный обряд донских казаков  
во времени и пространстве

Проценко Б.Н.

Ростовский государственный университет

1. Свадебный обряд в духовной культуре донского казачества занимает, пожалуй, центральное положение как по сохранности элементов, так и по объему обрядово-ритуальных действий, состояний, речевых и фольклорных текстов, атрибутов, предметов, действующих лиц и словаря. Как и в любой другой этнической культуре, свадьба на Дону имеет свои хронотопные особенности, продолжая одновременно с ними определённую традицию, точнее, возвращаясь к ней в ходе своей эволюции. Нет ничего исключительного и в том, что свадьба – наиболее популярный обряд среди донских историков, краеведов, этнографов, фольклористов, а теперь – и этнолингвистов. Среди публикаций наиболее значимыми представляются работы В.Д.Сухорукова^[1], A.M.Листопадова^[2], В.Броневского^[3], Н.И.Краснова^[4], С.Номикосова^[5], A.M.Савельева^[6], Е.П.Савельева^[7]. Существенно пополняют наше представление о свадебном обряде архивные материалы – рукописи Х.И.Попова^[8] и безымянного автора^[9]. Расширяют географию сведений об обряде публикации в периодической печати XIX-XX вв. и научных сборниках С.Анашкиной «Свадебная обрядность донецких казаков»^[10], А.В.Миртова «Казачья свадьба на хуторах Митякинской станицы»^[11], Полякова «Старинная донская свадьба»^[12], Я.Реброва «Старочеркасские свадебные обряды»^[13] и др. Предварительные итоги изучения обряда подвела в кандидатской диссертации Е.Ф.Критска-Иванова^[14], ориентируясь прежде всего на фольклорные тексты обряда. Перечисленные работы в той или иной степени служат основой для современных компилятивных описаний обряда^[15].

Большой фактический материал по донскому свадебному обряду, с одной  стороны, делает возможным описание его истории на протяжении почти  полутысячелетия, с другой – свидетельствует  о незавершенности темы, более  того, предполагает дальнейшее изучение с целью его этно- и лингво-картографирования. Лишь в этом случае картина приобретет завершенность, а исследователь получит право на окончательные выводы. В рамках объема данной статьи и на основе собранного и далеко еще не полностью обработанного полевого материала предпримем попытку некоего общего обзора донской казачьей свадьбы.

Выделение в восточнославянском свадебном обряде двух его разновидностей (типов): вирилокальной (с подавляющей  ролью жениха) и уксорилокальной (с преимущественным положением невесты) свадьбы – и территориальная  отнесённость первой разновидности  к русскому Северу, а второй –  к Белоруссии, Украине и исконным землям юга России делает актуальным вопрос об отнесенности этих дефиниций  к казачьему Дону. На наш взгляд, у донских казаков оба типа органично сочетаются, взаимодополняя друг друга и исключая крайности  вроде «клетного обряда» у  украинцев или похоронных плачей по невесте у севернорусов. Общеупотребительное  клише «Я из родительской воли не выходу»  касается в равной степени как жениха, так и невесты, причём последняя обладает относительной свободой выбора и даже правом вето на предполагаемую кандидатуру в мужья^[16]. Если окинуть взглядом весь обряд, то всё предсвадебье и начало дня свадьбы вплоть до венчания сосредоточено на половине невесты, которая, будучи засватанной, определяет весь ход подготовки к бракосочетанию, отводя жениху пассивную роль: посетить вечеринку у невесты, забрать приданое (постель), терпеливо ждать результатов переговоров дружка со свашкой у закрытых ворот, терпеть капризы продавцов места рядом с невестой в эпизоде сидения на посаде и т.д. И лишь после венца инициатива постепенно переходит к молодому супругу, хотя сама молодуха вплоть до финального эпизода остается в центре внимания участников обряда. Косвенно, но весьма выразительно самостоятельность невесты подтверждает следующий фрагмент рассказа донской казачки о предназначении приданого:

«Вазьмёть он йиё  вот такую-ты вот, ф платтицы, он: "Та мне большы нихто ни нужын, мы нажывём сабе!" А раньшы этава нет. Восимь падушык, пярину хорошую, две ватных адиялы, читыри прастины – полностью справить. А сундук – сорок рубашек накладуть туда, вот, надявать на телу. Эта фсё чистачки. А раньше ис сваво сундука год целый пользуисси. А тады ни шматочка в этам дваре ня купять, ни метра. И ни абижаица. Гот прайдёть, тада ани купять ей на зависку, на фартук купять, а ана тада пакланица в ноги, што купили ей на фартук»^[17]. Ирония последней фразы – в том же ключе относительной свободы казачки в семейной жизни, что и знаменитая донская кладка, включающая «крытую шелковым или шерстяным матерьем шубу, овчинную нагольную шубу, два платья ситцевых (или одно шерстяное), два платка, колпак и башмаки – новые»; её родители невесты выговаривают... от родителей жениха к браку»^[18]. Эту свободу поведения в предбрачный период и после венца казачка должна была завоевать, доказать полным сосредоточением на семье, муже, детях и доме после свадьбы, самоотверженной жертвенностью во благо рода, занятием того места в казачьем обиходе, которое она сама с печальной иронией обозначает присловьем «я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», Добавляя к нему шутливо-объективное «казак же в доме для красоты». Путь к свободе был очень долог, потому что почти 5 веков назад свадьбу на Дону играли совсем иначе.