Роль Дмитрия Николаевича Анучина в развитие географии

  В более широком плане методологическим основанием западничества Анучина  служила идея универсальности прогресса: в XIX и начале XX века господствовала точка зрения о существовании  единого магистрального пути развития человечества, по которому рано или  поздно пойдут все народы и страны. И место России Анучин видел в  Европе и вместе с Европой, которая  первой вступила на этот путь, демонстрируя миру образцы цивилизации. Анучин бесспорно тяготел к западническому лагерю отечественной интеллигенции, что в те времена органично сочеталось с русским патриотизмом.

  Вернувшись  весной 1863 года в Россию, Дмитрий  Анучин был полон сил и желания  насаждать ростки просвещения в  Отечестве. Из Петербурга он перебрался в Москву, где к тому времени  уже поселился его брат Михаил, практикующий врач, и осенью 1863 года поступил на естественное отделение  физико-математического факультета университета. Избрав своей специальностью зоологию, Анучин слушал, в числе  прочих, лекции А.П.Богданова по зоологии беспозвоночных, С.А.Усова – по зоологии позвоночных, Я.А.Борзенкова – по сравнительной анатомии. Эти три профессора оказали на студента наибольшее влияние: Богданов, один из основоположников русской антропологии, впоследствии фактически оказался научным руководителем Анучина; Усову принадлежала решающая роль в формировании последовательно дарвинистских взглядов студента Анучина[10].

Русское естествознание и  знаки времени

  В университете Анучин оказался в окружении  людей, выступавших проводниками новейших достижений европейского естествознания, из которого заимствовались не только теории, но и формы организации. Упомянутый А.П.Богданов и профессор-геолог Г.Е.Щуровский выступили в 1863 году инициаторами создания при Московском университете Общества любителей естествознания (ОЛЕ; некоторое время спустя оно стало называться ОЛЕАЭ – Общество любителей естествознания,   антропологии и этнографии) благо университетский устав 1863 года разрешил университетам учреждать ученые общества*. В чем состояла цель этого общества?

  Давая много лет спустя сравнительную  характеристику развития естествознания в России и  Западной Европе, Д.Н.Анучин  отмечал несравненно более высокую «прочность научного дела» на Западе, подразумевая фактически отсутствовавшую в России разветвленную и институционализированную организационно-кадровую структуру науки. По Анучину, организационная основа естествознания на Западе включала следующие компоненты: «светил науки», которые «создают системы, школы, направления, обогащают науку новыми открытиями, теориями, ставят ей новые задачи»; «последователей учителей» или «рядовых работников» - они «разрабатывают частные вопросы, обогащают науку новыми фактами, наблюдениями и опытами»; наконец, широкий круг «любителей», свидетельствующих интерес общества к науке. Поэтому даже уход одного из «светил» не останавливал поступательного развития науки[11].   Не то было в России, где смерть талантливого одиночки нередко пресекала научное направление. И уж почти полностью отсутствовало в ней «любительство» как массовое явление. В образованном русском обществе было так мало лиц, интересовавшихся естествознанием, что существовавшие еще со времен Александра I естественноисторические учреждения (Минералогическое общество в Петербурге, Общество испытателей природы в Москве) «находили невозможным и бесполезным издавать свои труды на русском языке»[12] .

  Предполагалось, что ОЛЕАЭ сможет привить отечественному обществу интерес к естествознанию и обеспечит популяризацию науки. В отличие от упомянутых выше организаций, любители естествознания пеклись не столько о проведении фундаментальных  исследований, сколько о распространении  и популяризации естественноисторических  знаний. Этому должны были способствовать открытый характер общества (акцентировалось  слово «любителей» в его названии), проведение популяризаторско-просветительских мероприятий (устройство этнографической, политехнической, антропологической выставок и учреждение соответствующих музеев), публикация материалов общества на русском языке (Богданов настаивал на том, чтобы протоколы общества велись на русском языке и на нем же   публиковались его «Известия»). В конечном счете, повышение социального престижа естествознания должно было обеспечить приток молодежи на соответствующие отделения в университетах и конвертироваться в финансовые пожертвования со стороны частных лиц.

  Несколько забегая вперед, отмечу, что ОЛЕАЭ  не смогло в полной мере достичь  своих амбициозных целей. Хотя интерес к естествознанию в русском обществе в целом вырос – свидетельством чему может служить относительно регулярное проведение съездов естествоиспытателей  и врачей (первый состоялся в 1867 году), масштабы любительства оказались далеко не столь значительными, как, к примеру, в Германии, считавшейся в этом отношении эталонной страной, а социальный престиж естествознания после всплеска 60-х годов в 70-е резко снизился. По воспоминаниям Д.Н.Анучина, в 70-е годы XIX века курс на естественном отделении физмата Московского университета ежегодно оканчивали лишь три-четыре человека, а в 1876 году – только один. Для естествознания эти годы,   по его мнению, были регрессом, и лишь с конца 80-х годов вновь наметилось поступательное движение[13].

  Вероятно, трудно было ожидать иного результата в стране,  значительная часть  населения которой во второй половине XIX века  оставалась неграмотной. Да и общественно-политический контекст последней трети XIX века не очень  благоприятствовал развитию интереса к естествознанию. Сам Анучин в свойственной ему осторожной манере характеризовал 70-е годы как время увлечения классицизмом  в официальных сферах и социальными науками – в обществе[14]. В переводе с эзопова  языка это означало, что образованные слои русского общества, включая студенчество, все более заметно связывали прогресс России не с развитием науки и техники, а с радикальным обновлением ее социального и политического устройства, что вызывало естественную реакцию власти в виде ужесточения государственного контроля над высшим образованием и идеологией.

  В этой накалявшейся атмосфере ОЛЕАЭ  оказалось мишенью нападок, не лишенных идеологического подтекста. «Губителей естествознания» (так называли общество его недоброжелатели)  обвиняли не только в недостойном статуса  Императорского Общества дешевом популизме  и  неэффективной трате немногочисленных кадровых и материальных ресурсов отечественного естествознания, но и в разлагающем  влиянии на студенчество. Эти политические инвективы, беспочвенные в отношении  ОЛЕАЭ, тем не менее точно фиксировали тенденцию, набиравшую силу  в образованных классах русского общества.  Дарвинизм (а в более широком плане – естествознание) создал в России не только и не столько интеллектуальную, сколько идейно-психологическую динамику. Дарвиновская эволюционистская теория, поставив человека (по крайней мере, в многочисленных интерпретациях последователей и истолкователей Дарвина) на одну ступень с животными, отвергая креационизм и божественную картину мира, подрывала религиозную санкцию традиционного политического и социального порядка и влекла за собой драматические социальные выводы.  Отказ от идеи нуминозного происхождения власти (царь как помазанник божий) в принципе открывал возможность для претензий на власть   любой социальной и/или политической группе.

  Предложивший  радикально новый взгляд на природу  человека дарвинизм спровоцировал  подлинную революцию  в морально-нравственной сфере. Если человек суть говорящая  обезьяна, а не образ и подобие  божие, то к людям и надо относиться как к животным, - такова была крайняя  точка рассуждений восторженных русских неофитов дарвинизма. Под  обаяние этой искусительной логики, как известно, подпал недоучившийся студент Родион Раскольников,  герой одного из самых знаменитых романов Ф.М.Достоевского.  Трагический талант писателя запечатлел новый социально-нравственный тип русской молодежи в момент его зарождения. Университетская профессура с ужасом отмечала, что студенты воспринимают теорию Дарвина как истину в последней инстанции и непосредственное руководство к действию.

  В российском обществе последней трети XIX века  формировалась внерелигиозная вера, восходившая к трансцендентной идее общего блага и характеризовавшаяся бескомпромиссностью,   исступленностью и идеологическим фанатизмом. Эти качества были привнесены, в том числе, из духовной среды: выходцы из семей православного духовенства числились среди наиболее радикальной части российского студенчества, и в 1879 году правительство ограничило прием семинаристов в вузы. Если в 1880 году 24,1 % студентов по своему социальному происхождению принадлежали к духовенству, то в 1895 году – лишь 5 %[15].

  Однако даже рассматривая высшие учебные заведения как рассадник опасных политических и идеологических влияний, правительство не могло обойтись без пользующихся интеллектуальной свободой университетов. Вызов модернизации, с которым Россия воочию столкнулась после катастрофической Крымской войны, требовал, в том числе, кардинального расширения масштабов подготовки специалистов. При этом система высшего образования объективно формировала не только профессиональную компетенцию, но также идеалы – служение прогрессу и национальному освобождению,  и те качества – интеллектуальную независимость и критический взгляд на действительность, которые выглядели потенциально опасными для политического и социального порядка в империи.

  Вряд  ли можно даже в незначительной степени  приписывать ОЛЕАЭ какие-то политические цели и ответственность за  радикализацию российских образованных классов, поскольку его отцы-основатели, ратуя за прогресс естествознания, никогда не занимали радикальных политических позиций. Но из этого краткого экскурса в идеологический контекст эпохи становится понятным, почему царское правительство, в конечном счете, не допустило существования университетской кафедры антропологии.

  Не  удалось Обществу подвести под свою деятельность и прочный организационный  фундамент. Его безусловные и  немалые достижения  60-70-х годов  основывались, прежде всего, на личном авторитете и энтузиазме А.П.Богданова, бывшего подлинным мотором и  душой общества. Двадцатилетнее председательство Г.Е.Щуровского в ОЛЕАЭ носило формальный характер. Именно Богданов был источником интеллектуальной активности, формируя приоритеты общества и его задачи, обеспечивал приток финансовых средств в ОЛЕАЭ и лично ими распоряжался. Отход Богданова после Антропологической выставки 1879 года от активной деятельности в ОЛЕАЭ приостановил его развитие: «Утомленное Общество стало в 1880-х годах сосредотачиваться преимущественно на своей внутренней деятельности»[16].

Становление Анучина-антрополога

  В 1867 году Д.Н.Анучин успешно окончил Московский университет, но при кафедре для подготовки к профессорскому званию оставлен не был. Хотя достоверно не известно, почему это произошло, напрашиваются два объяснения. Первое связано с изменением семейного положения вновь испеченного выпускника университета: вскоре по его окончании он женился на А.А.Ушаковой, родом из крестьян, и, возможно, был занят жизненным обустройством. Второе предположение связано с тем, что на кафедре не нашлось места для выпускника, желавшего посвятить себя занятиям антропологией – новой для того времени дисциплиной, по которой в России, за единичным исключением, не было квалифицированных специалистов.

  Пауза в научной карьере Анучина  продлилась до 1871 года, когда по приглашению  одного из своих университетских  профессоров, Усова, он занял должность  ученого секретаря Общества акклиматизации животных и растений. Деятельность общества была тесно связана с  первым в России московским Зоологическим  садом, основанным в 1864 году и существовавшим на добровольные пожертвования. На этой должности ученый впервые проявил  присущий ему организаторский талант, наладив доставку редких животных из Африки, Сибири и Средней Азии,  их успешную акклиматизацию и содержание в неволе. В 1873 году в периодическом  сборнике «Природа» увидела свет первая печатная работа Анучина «Очерки  африканской фауны», написанная по материалам его наблюдений за животными. К 1876 году в том же издании им было опубликовано еще несколько статей зоогеографического  и этнографического характера и большая работа по проблеме происхождения человека «Антропоморфные  обезьяны и низшие типы человечества», находившаяся на стыке зоологии и  антропологии.  В 1874 году Анучина  избрали членом ОЛЕАЭ, а в 1875 году – секретарем антропологического отдела Общества.

  Публикации  Анучина послужили подтверждением научной состоятельности молодого ученого,  обосновав его право  заниматься антропологией. Еще в  1873 году он получил предложение держать  экзамен на магистра, который с  блеском сдал в начале 1875 года. Непосредственно  о теме магистерской диссертации  Д.Н.Анучин консультировался с А.П.Богдановым. В 1876 году он опубликовал небольшую монографию «Материалы по антропологии восточной Азии. I. Племя айнов», основу которой составили полученные с Сахалина материалы по антропологии и этнографии. В этой книге проведено остеологическое исследование айнов (проанализировано расовое значение отдельных особенностей айнских скелетов), прослежены их южные связи и выявлены айнские элементы в культуре японцев[17].

  Легко заметить, что работа Анучина носила не чисто антропологический, а комплексный  – антрополого-этнографический  характер, что вряд ли можно объяснить  лишь нехваткой антропологических  материалов в Москве. Для исследовательской  перспективы Анучина было характерно понимание антропологии  как науки, включающей всю совокупность естественноисторических  сведений о человеке. Со временем эти  взгляды выкристаллизовались и  приобрели отчетливую форму, но формирование их восходит к начальному этапу его  научной карьеры, если не к студенческим годам. Характеризуя несколько десятилетий  спустя цели антропологии, он указывал: «Задача ее та же, что и вообще так называемой естественной истории, только в применении к человеку. Объект ее – разновидности рода Homo»[18]. Собственно морфологические и биологические вопросы  интересовали Анучина в незначительной степени, «он оставался преимущественно этнологом-историком, занимаясь преимущественно расовой и этнологической антропологией, а также вопросом о происхождении человека,  главным образом в области палео-онтологии и палео-этнографии»[19].