Биржевые кризисы

В любом случае эти уже широко внедренные или только внедряемые финансовые технологии основаны на возросших возможностях концентрации капиталов и управления чужими средствами путем получения прав на покупку/продажу гигантских активов за 2–3 % их стоимости; на многоуровневых перестрахованиях рисков; на ускоренной, почти конвейерной выдаче кредитов и усиливающейся деперсонификации капиталов, вращающихся на международных рынках, и т. д. (о некоторых из таких способов более подробно будет сказано далее)[13]. Все эти технологии оказались гигантски усиленными информационно-компьютерными инновациями, что позволило, в частности, применять компьютерные программы для расчета игры на бирже и участвовать в торгах в режиме реального времени, находясь в любом месте мира[14]. Такой симбиоз придал финансовым операциям невиданный масштаб, в результате чего фактически произошел или усилился отрыв этих финансовых технологий от реального сектора[15, с. 12].

Констатация такого отрыва, на мой взгляд, является принципиально важным моментом. Современные финансовые корпорации стали поистине гигантскими, в некоторых из них работают по всему миру десятки и даже сотни тысяч высококвалифицированных финансистов, что представляет собой совершенно новое явление, подобное возникновению гигантских монополий в конце XIX и начале XX в. Например, в уже упоминавшихся выше крупнейшем банке «Citigroup» работали 358 тыс. сотрудников, а в банке «Lehman Brothers» – около 30 тыс. (Медведев Р., Медведев Ж. 2009). Росту этих громадных финансовых корпораций способствовало появление новых финансовых технологий и увеличение объемов спекулятивного капитала. Именно финансовый сектор стал своего рода авангардом экономической глобализации, одновременно и стимулируя подъемы в местах, куда он перетекает, и вызывая кризисы в слабых национальных экономиках при его резких оттоках.

Тесная связь национальных экономик между собой приводит к очень быстрому и во многом неуправляемому реагированию на локальные кризисы в разных местах планеты. Это подтверждали финансовые кризисы последнего десятилетия в разных странах и в еще большей степени – современный кризис. Одна из главных причин такой неустойчивости коренится в том, что политические институты отстают от экономики, которая давно переросла национальные рамки и требует наднационального планирования, каких-то форм совместного контроля над источниками колебаний финансовых и иных рынков. Таким образом, экономическая глобализация намного опережает развитие международного права и политическую глобализацию (в частности, США не желают никаких международных ограничений для себя, в то время как их воздействие на остальной мир и его экономику поистине колоссально, а мировые политические органы стали бессильными). Во многом это естественный ход событий, но такой «двойной отрыв» – финансовых технологий от реального сектора и экономической глобализации от правовых и политических ее аспектов – неизбежно должен вести к тем или иным кризисам, которые только и могут заставить ведущих политических акторов изменить позиции и начать искать новые инструменты регулирования и решения общих проблем.

Финансовые рынки непредсказуемы и нестабильны, поэтому они будут вновь и вновь вызывать кризисы, если не удастся выработать совместные правила, если не взять под контроль мировой спекулятивный капитал. Как в свое время была поставлена под более строгий контроль частная собственность, так теперь надо поставить под более жесткие правила регулирования эти гигантские финансовые потоки. Сам факт созыва «двадцатки» наиболее значимых стран в ноябре 2008 г. в этом плане очень показателен, хотя пока еще конкретных результатов мало (но, по крайней мере, сама форма взаимодействия уже как будто складывается). Прошедшая вслед за этой встречей конференция стран АТР была интересна некоторыми заявлениями, включая и предложения о реформировании МВФ и МБ, которые фактически зависят от США.

В связи с тем, что все очевиднее становится необходимость глобального регулирования финансовых и иных агентов, необходимо отметить, что в результате этого содержание национального суверенитета, по-видимому, будет трансформироваться и далее. В чем-то суверенность усиливается, так как именно в период кризиса растет роль государства (и даже те, кто его хоронил, требуют теперь его помощи). От силы государства, способностей его руководства теперь во многом зависит судьба национальных экономик. Но, с другой стороны, именно мировой кризис более ясно обозначил пределы суверенитета: вашингтонская встреча в ноябре 2008 г. и лондонская в апреле 2009 г. показали, что даже США не могут более действовать без реальной поддержки других стран. Подобно тому, как в трудные времена король созывал представителей, не решаясь сам принять непопулярные меры или просто не зная, что делать, так и сегодня США согласились встречаться с теми, с кем они ранее и не думали советоваться. Если раньше их непродуманные действия во внешнеполитической деятельности вынужденно терпелись, то теперь, когда из-за краха американских корпораций оказались затронутыми самые чувствительные области жизни многих государств, политика США часто вызывает раздражение и противодействие (с другой стороны, новая администрация Обамы начинает пересматривать внешнеполитические и внешнеэкономические подходы). Таким образом, начались более активный процесс отказа от однополярной модели мира и движение к новому геополитическому раскладу, которые неизбежно должны сопровождаться поиском новых форм надгосударственного экономического регулирования (хотя это противоречивый и, по-видимому, не столь быстрый процесс).

Постоянно растущие масштабы спекулятивных капиталов, их возможность вызывать финансовые кризисы в самых разных местах планеты в очень короткое время уже много лет тревожат наиболее трезвомыслящих экономистов, которые справедливо считают, что нельзя позволять спекулятивному капиталу и колебаниям валютных курсов определять судьбу реальной экономики. Подобное влияние спекулятивного капитала вполне объяснимо. Например, в мире насчитывается несколько тысяч так называемых хедж-фондов, которые выработали весьма хитроумные технологии рискованных финансовых операций, чтобы минимизировать или компенсировать возможные потери. Главное направление их действий – рискованные (но высокодоходные) спекулятивные операции на различных фондах, биржах и рынках. Опасность непредсказуемого и негативного влияния этих фондов на общую ситуацию резко усиливается тем, что они размещают свои паи путем закрытой подписки, а круг их клиентов ограничивается состоятельными лицами и финансовыми институтами, что освобождает эти фонды от большей части требований о раскрытии информации и регуляционных ограничений, распространяющихся на деятельность взаимных фондов и банков (Хедж-фонды... 2007).

По оценке МВФ, на начало XXI в. только 5–6 крупнейших таких фондов могли мобилизовать на некоторый срок до 1 трлн долларов (Ломакин 2005: 175; Мазурова 2000: 26), начать атаку на отдельные национальные валюты и даже обвалить их. К началу современного кризиса возможности таких фондов существенно возросли. Тут, впрочем, нет ничего удивительного. Собственные капиталы таких фондов могут быть очень малы, но благодаря кредитам и новым финансовым технологиям они способны аккуму-лировать гигантские суммы. Общий объем индустрии хедж-фондов оценивается в 1,7 трлн долларов (Лаврентьев 2008). Однако более важно, что хотя капитал хедж-фондов бледнеет при сопоставлении с объемом капитала других институциональных инвесторов, который превышает 20 трлн долларов только в развитых странах (Хедж-фонды... 2007), баснословные прибыли этих спекулятивных финансовых организаций втягивали в гонку рискованных операций все новые и новые солидные финансовые организации, включая крупнейшие банки и страховые компании.

Одна из самых серьезных угроз для международной финансовой стабильности исходит от рынка так называемых производных ценных бумаг. Если традиционные ценные бумаги (акции и облигации) часто называют бумажным, или фиктивным, капиталом, то производные ценные бумаги (деривативы) представляют собой фиктивный капитал второго порядка. Их стоимость, а также возможность получения с их помощью дохода непосредственно зависят от движения цен на другие финансовые инструменты или товарные активы. Оценки общего размера мирового рынка деривативов имеют в большой степени приблизительный характер и колебались уже в начале века в интервале 85–125 трлн долларов (по номинальной стоимости базовых активов).

На сырьевых рынках цены также уже давно определяются не путем баланса спроса и предложения, а ценами на фьючерсы (обязательства на будущие поставки, продажи и т. п.), торгуемое количество которых во много раз превосходит общее количество ресурсов во всем мире. Таким образом, не приходится удивляться гигантским колебаниям цен на нефть и другие ресурсы, поскольку они давно оторвались от реальной ситуации.

Биржевые активы всегда, по сути, являются титулом (правом, выражением) стоимости значительной части национальных и мировых богатств, поэтому суммы, вращающиеся на биржах, в финансовых учреждениях, во много раз больше ежегодного валового дохода. Опасность проистекает из того, что, во-первых, цена ценных бумаг очень часто отрывается от реалий; во-вторых, такие суммы начинают вращаться со все большей скоростью; в-третьих, на эти первичные титулы собственности (акции, облигации, кредиты и пр.) производятся вторичные, третичные и последующих степеней ценные обязательства, в результате чего общая стоимость вращающихся активов становится совершенно несоизмеримой с реальным богатством и производством[16]. При этом реальные платежи и риски финансовых игроков составляют ничтожную часть от суммы активов, на которые они могут влиять с помощью новых финансовых технологий. В результате ценность активов зависит от множества колебаний в целом не столь важных и часто не относящихся к делу причин, а экономический фундамент общества становится весьма неустойчивым.

Сказанное укрепляет в уверенности, что без должной меры регулирования, без развития правовой базы, в надежде только на то, что рынок все отрегулирует сам, весь мир по-прежнему будет оставаться заложником торопливости, жадности, неправомерных действий, эгоизма и элементарных ошибок сравнительно небольшой группы спекулянтов и финансистов. Необходимый как важный элемент экономики, этот бизнес, становясь главным и неуправляемым, способен ввергнуть мир в хаос.

Как уже сказано, одна из главных причин неустойчивости и неуправляемости финансовых рынков коренится в том, что политические институты отстают от экономики, которая давно переросла национальные рамки и требует наднационального планирования (Ван дер Bee 1994: 374), каких-то форм совместного контроля над источниками колебаний финансовых и иных рынков. Следовательно, можно ожидать, что начнут вырабатываться более жесткие правила и появляться какие-то договоренности или органы, ставящие интересы международных спекулянтов под контроль (в таком контроле всегда есть и плюсы, и минусы, но, похоже, сегодня плюсов все-таки будет больше). Говорят об этом довольно давно, но, возможно, в результате настоящего кризиса международных спекулянтов все же удастся обуздать.

Возникает вопрос: почему внутренний кризис в США стал толчком к столь быстрому проявлению кризиса во всем мире? Ведь кризисы на периферии мира, как в Мексике в 1995 г., Восточной Азии в 1997–1998 гг., России (1998 г.), Бразилии (1999 г.), Аргентине (2000–2001 гг.), тяжело отразившись на экономике этих стран, не вызвали мирового кризиса, хотя и «в той или иной степени волна тревожных событий прокатилась по всему миру» (Кальвокоресси 2003: 88). Даже сдутие огромного «мыльного пузыря» интернет-компаний в 2001 г. в США не имело глобальных последствий. Почему теперь ситуация изменилась? Ответ в том, что, во-первых, с помощью различных ухищрений кризис слишком долго оттягивали, оттого и его последствия более сильны, чем могли бы быть раньше. Во-вторых, за прошедшие несколько лет современная мировая экономика, особенно ее финансовая и внешнеторговая составляющие, оказалась еще более тесно связанной, чем раньше. Так что неурядицы, начавшиеся в одном месте, начинают мгновенно отзываться в другом. В-третьих, в США все более и более концентрируются финансовые активы мира[17]. Таким образом, США стали крупнейшим финансовым, информационно-технологичес-ким, валютным и т. п. центром мира. А если трясет в центре, отзывается везде[18].

Кроме того, если в условиях периферийных кризисов МВФ, МБ и другие организации еще могли пытаться помогать кредитами, то помогать кредитами Америке, Германии, Франции, Великобритании могут только сами США, ЕС или национальные ЦБ.

Быстрое распространение кризиса связано и с глубоко зашедшим процессом экономической глобализации, в частности углубившимся процессом международного разделения труда, которое сегодня стало не только очень сильным, но во многом просто ущербным и крайне рискованным. Это сказывается на странах самого разного размера и экономической развитости. Но, может быть, особенно ярко – на небольших государствах. Целый ряд таких стран специализировался на деятельности, которая в случае кризисных явлений просто обваливается. В результате сначала происходит удивительный всем на зависть подъем, как, например, в Ирландии, Исландии и других странах, а затем их финансовые системы, игравшие роль полуофшоров и рискованных фондов, рушатся и делают заложниками других. Резко обваливаются и экономики малых стран, которые жили за счет туризма и прочих посреднических услуг, свидетельством чему – Эстония и другие страны Балтии. Восточная и центральная Европа, сосредоточившие свои усилия на финансовых операциях (это у некоторых стран – давняя традиция) и/или положившиеся на то, что со вступлением в ЕС за них будут думать «старшие братья», оказались в эпицентре кризиса. Быстрый рост мировой торговли[19], неразрывно связанный с мировой специализацией, в последние десятилетия вывел в лидеры ряд стран, включая и Китай. Очевидно, что падение объемов торговли крайне болезненно отразится на их экономических показателях.

Наконец, одна из самых главных форм современного разделения труда между странами состоит в том, что наиболее развитые страны, включая США, все более специализируются на аккумуляции мировых финансовых активов и производстве добавленной стоимости именно за счет использования различных финансовых институтов и инструментов. Фактически, как сказано выше, финансовый сектор превратился из сектора, связанного в основном с обращением, в сектор, обеспечивающий основной вектор развития экономики. В структуре валового внутреннего продукта (ВВП) доля финансового обслуживания за последние 15 лет увеличилась в Великобритании с 13,3 до 28,5 %, в США – с 17 до 25 %, в Германии – с 14 до 28 % (Медведев Ж., Медведев Р. 2009). В 2000 г. доля финансов, страхования и недвижимости в ВВП США была больше, чем доля обрабатывающей, добывающей промышленности и сельского хозяйства вместе взятых (рассчитано по: Тодд 2004: 83). При этом финансы и страхование росли в период с 1994 по 2000 г. в два раза быстрее обрабатывающей промышленности и в три с половиной раза быстрее, чем сельское хозяйство (см.: Там же)[20]. Это привело к тому, что в ряде стран существенно изменилась сама структура экономики, кредитно-финансовый и страховой секторы стали расти в них намного более быстрыми темпами, чем остальные (включая и быстрый рост доли занятых в этих и смежных секторах в общей структуре занятого населения).